Избранные

Несколько секунд после сыворотки стоит оглушительная тишина, а затем прямо около меня раздаются хлопки, которые кажутся настолько громкими, что я невольно делаю шаг назад. Эрик. — Браво, убогая! Ты замечательно справилась, — он подходит ко мне вплотную, и его глаза опасно сверкают, отражая свет прожекторов, окружающих нас. — Не думал, что ты настолько хорошо подготовлена. Мне кажется, что его голос звучит осуждающе. С оттенками злости, хотя его лицо остаётся непроницаемым. Иногда кажется, что все эмоции Эрика — кроме, конечно же, отрицательных — выжжены, сжаты в тугой комок, распутать который уже вряд ли удастся хоть кому-то. Эрик — самовлюблённый ублюдок, но иногда у меня такое ощущение, что он единственный, кто понимает меня. Знает лучше, чем я сама. И это действительно пугает, вызывает дрожь отвращения, мурашками тянущуюся по позвоночнику. — Ты ещё многого не знаешь обо мне. Эти слова звучат настолько наигранно, что я даже не удивляюсь, когда губы Эрика дёргаются в усмешке, а сам он, прищурившись, смотрит на меня. — О, Трис, я не сомневаюсь, что ты ещё сможешь меня удивить. Это звучит настолько двусмысленно, что лицо заливает краска смущения. Хочется оказаться как можно дальше от Эрика и взглядов, обращённых к нам. Хочется сгореть от стыда, когда я понимаю, что все присутствующие видели мою симуляцию про Эрика. Тобиас видел. Я быстро разворачиваюсь по направлению к дверям, когда меня останавливает приглушённый голос Эрика: — Трис, — он внимательно смотрит на меня, от чего желание сбежать усиливается, — надеюсь, ты сделаешь правильный выбор. Как в замедленной съёмке, я оборачиваюсь. В голове проносятся сотни образов, тысячи воспоминаний, миллионы слов. Всё, что может быть связано с фразой, произнесённой Эриком. Мысль о том, что он всё знает, болезненно стучит в висках, отдаётся вибрацией в мозжечке и лишает способности думать о чём-либо другом. Он всё знает. Руки трясутся, в глубине сознания мелькает мысль о том, что он убьёт меня, убьёт всех нас, но я не могу пошевелиться, не могу произнести ни слова в своё оправдание, не могу даже согласиться с тем, что я виновата, потому что это будет означать, что всё произошедшее между нами было ложью. Понимание того, что так и есть, заставляет поёжиться от отвращения к себе. — Эрик... И в тот момент, когда самые главные слова готовы сорваться с губ, Макс вкалывает в шею Эрика шприц. ____________ Боль накатывает всё чаще и чаще. Наверное, если хорошо подумать, она и не отступала с того самого дня. Сыворотка, впрыснутая в кровь Эрика и других бесстрашных, подростки, на которых она не подействовала. Их тела, кажется, на вид как сито — настолько много в них стреляли. Мы ошиблись. Тобиас, я, Барбара. Мы ошиблись, а ценой расплаты стали дети, лежащие в собственной крови с пустыми глазами. Каждый раз, когда перед глазами появляется эта картина, я спрашиваю себя: а что бы было, предупреди мы их? Скольких жертв можно было избежать, не строй мы из себя героев? На сколько кошмаров меньше снилось бы мне по ночам? Лежа сейчас в заброшенном супермаркете, с саднящим от ударов Эрика телом, я думаю, что лучше бы он меня убил. Каждый раз, когда вспоминаю его выражение лица, пустой взгляд, а затем кулак, выбивающий из меня дыхание, я спрашиваю себя: был ли в этом человеке настоящий Эрик? И, если да, хотел ли он предотвратить это? Плевать ли ему на меня теперь, когда он узнал, кто я такая на самом деле? И чувствовал ли он что-то до этого? Жив ли он? Рядом лежит Кристина, я слышу, как она рыдает, шепчет имена тех, кого мы потеряли. Около стены сидит Питер. Его руки трясутся, а глаза лихорадочно бегают по тёмному помещению, словно в поисках угрозы. Питеру пришлось убить лучшего друга, чтобы защитить себя и группу безоружных, прячущихся у него за спиной. Глядя на них, я хочу перестать дышать. Задерживаю дыхание до тех пор, пока из глаз не начинают катиться слёзы. А потом ору, бью стены, представляя, что это Макс, Джанин, кто угодно. А потом меня забирает Тобиас, прижимает себе, говорит, что всё будет хорошо, но я знаю, что это не так. Мысленно перечисляю всех, кого потеряла всего за пару дней: мои родители, брат, Эрик... Эрик. Когда его приводят к нам в супермаркет, избитого, но не сломленного, мне даже не нужно задерживать дыхание, чтобы перестать дышать. Лёгкие отказываются работать, а сердце колотится так, словно у меня приступ тахикардии. Живот панически скручивается, ноги подкашиваются. Боюсь ли я его? Хочу ли я его обнять? Его взгляд всего за долю секунды выхватывает меня из толпы, а разбитые губы трескаются, когда он растягивает их в усмешке. Такой привычной усмешке, чёрт возьми. — Сухарь, — его голос звучит глухо, словно ему больно говорить. — Давно не виделись. Скучала по мне? Это невозможно, но мне кажется, его губы растягиваются ещё сильнее. В то время как мои пересохли, потеряли любую дееспособность, и все слова снова застывают на языке, жгут горло и глотку, причиняя невыносимую боль. На Эрике больше нет серёжек. Некоторые сняты, но большинство выдернуто насильно. От вида его лица меня пробирает животный ужас, хочется кричать, зажмурить глаза, ослепнуть. Только бы не видеть этого. И от осознания того, что это сделали мы, что мы ничем не лучше, я снова возвращаюсь к тому дню, когда умоляла Эрика вспомнить меня, когда в ответ он шипел, что таким созданиям, как я, не место в Чикаго. Сейчас я бы умоляла его завершить начатое. Не ставила бы блоки, молча принимая его удары. Но, по иронии судьбы, сейчас Лидер Бесстрашия стоит связанный рядом с толпой, готовой растерзать его на мелкие частицы. До молекул. — Тебе никто не разрешал разговаривать, кусок дерьма! Я закрываю глаза, прежде чем слышу глухой удар. Я закрываю глаза, но всё равно вижу, как голова Эрика дёргается, а из носа льётся кровь. Уверена, что усмешка не сошла с его лица. — Что, убогая, сейчас я выгляжу не так, — он сплевывает кровь на пол, и меня передёргивает от того, как дико он сейчас выглядит, — как когда трахал тебя? Слова режут, бьют, как пощечины, или сильнее, как его же кулаки в тот день. — Ведите его в подвал, — раздаётся властный голос Тобиаса, и я наконец выдыхаю. — Что, братик, даже не обнимешь? Эрик снова сплёвывает кровь и, противореча словам, с ненавистью смотрит на Тобиаса. На Эрике нет живого места, его подранные, разрезанные и обожженные руки связаны, но даже в таком состоянии он выглядит опаснее брата. Огонь в глазах Эрика прожигает не хуже настоящего, когда его тащат мимо меня. Кожа покрывается мурашками просто от факта того, насколько он близко. Протяни руку — и коснёшься. Но я не протягиваю. Вместо этого я следом за Тобиасом отправляюсь на собрание, которое решит судьбу человека, пытавшегося меня убить. Человека, убившего около сотни людей. ___________________ Казнь. Всего одно слово, которое так просто вылетело у большинства. Они решили, что сыворотка просто предлог. Они решили, что так будет правильно. Они решили, что убить Эрика — наилучшее решение. Казнь. Всего одно слово, от которого мой самый огромный страх может превратиться в реальность. Вспоминаю, как при их нападении стреляла ему в ногу, представляю, что теперь пуля будет у него в голове. Только от одной мысли сердце сжимается, а в горле появляется комок. Я снова бессильна. Я не могу его спасти. Эрик умрёт. Умрёт, умрёт, умрёт. Слово вибрирует в голове, разъедая мозг, будто кислота. Дыхание вырывается через раз. Ум- Вдох. -рёт. Выдох. Это похоже на злую шутку, глупый розыгрыш, страшный сон. На что угодно, только не на реальность. Всё не может закончиться так. Ум- Всхлип. -рёт. Крик. Из нижней губы — уже даже не сочится — льётся кровь. Глаза мокрые, но слёз почему-то нет. Ногти судорожно впиваются в ладони, но на самом деле никакая физическая боль не ослабит моральной. Ум- Удар. -рёт. Рыдания. — Я люблю тебя, Эрик. В пустоту, как будто это что-то изменит. Надеясь на то, что он знает. — Я так сильно люблю тебя. И решение, мгновенно пришедшее в голову. Он не умрёт. _____________ — Почему я должен верить тебе, Трис? Вопрос Джека вполне ожидаем, но вместо того, чтобы ответить планируемое, я выдаю: — Потому что ты должен спасти Эрика. Он приподнимает брови, поражённо смотрит на меня, словно увидел только сейчас, а мне хочется ударить его за то, что он медлит. Хочется ударить себя, представляя, скольких людей я только что подвела. И хочется умереть, зная, как много будет жертв. — Хочешь сказать, всё это ради него? Джек Кан — лидер Искренности. Он с рождения знает, когда люди врут, но даже сейчас в его глазах читается недоверие. Я и сама не верю, что делаю это. Руки трусятся, словно у меня лихорадка, и я поскорее прячу их в карманы, чтобы никто из его людей не заметил этого. — Можно считать, что мы договорились? Он снова оглядывает меня с ног до головы, а я мысленно считаю до десяти. Молясь о том, чтобы они не решили исполнить приговор раньше. Готовясь бежать обратно изо всех сил, лишь бы поскорее узнать, что он всё ещё жив. — Ты уверена, что за тобой не следят? Лицо Джека снова принимает деловитый вид, и я облегчённо вздыхаю, считая секунды до того, как покину эту свалку. Чистые костюмы Джека и его людей здесь смотрятся дико. — Да. Его взгляд снова сканирует меня. А мне хочется разорвать его в клочья, лишь бы он прекратил свои игры. Я знаю, что решение принято давно. — Почему? — Тобиас мне доверяет. Джек приподнимает уголок рта, но его глаза остаются абсолютно безучастны. — У тебя виноватый вид. — Мы можем поговорить в другой раз? Ответ резко вылетает до того, как я успеваю даже подумать над его словами. Я просто хочу уйти отсюда. — Следующего раза может и не быть, Трис. Его слова эхом отдаются в голове, когда я разворачиваюсь и лечу с заброшенной свалки, где воняет гнильем и дохлятиной, когда запрыгиваю в последний вагон поезда, когда рыдаю и заламываю руки по пути до супермаркета, когда влетаю внутрь и когда узнаю, что Эрик жив. Когда ложусь спать, зная, что проснусь от нападения Правдолюбов. _______________________ Вокруг орут люди, раздаются выстрелы. Кристина трясёт меня за руку и что-то орёт в ухо, и Питер всё так же сидит у стены, будто происходящее его совсем не касается. Резко подрываюсь, пинаю его ногой и ору: — Вставай, Хэйес! Время быть тряпкой закончилось! Его лицо принимает злой оскал, но ответ теряется в шуме вокруг. Но, когда я нахожу Кристину и снова поворачиваюсь к нему, вижу, что он всё-таки встал и даже нашёл чей-то пистолет. Стрелять Питер умеет лучше любого из нас. — Не могу понять, как они узнали, что мы здесь, — орёт Кристина, а я надеюсь, что в темноте моего лица не видно. — Они стреляют не патронами, сывороткой! Она кричит что-то ещё, но я не могу слушать. Единственная цель — найти в толпе знакомые лица. Лицо. Но вокруг одни правдолюбы, которые окружили пару наших. Толкаю Кристину дальше, надеясь, что она не заметит и не бросится на помощь. Мы влетаем в главный зал, и первое, что я вижу, — Тобиас, отбивающийся сразу от трёх противников. А затем — вдохвдохвдох — Эрик. Он смотрит на меня всего долю секунды, но этого хватает, чтобы на лице расплылась глупая улыбка. Жив. На свободе. С ним всё будет хорошо. — Спасибо, Трис, — раздаётся сзади голос Кана. А потом — ослепляющая боль от удара. И темнота. _ _ _ _ _ _ _ Нож с силой входит мне в плечо. Боль струится в каждой клеточке, хочется орать, умолять прекратить, но кровь по-прежнему течёт из раны, а Эрик по-прежнему стоит с жуткой гримасой на лице. Губы всё ещё печёт от его поцелуя, но я готова перетерпеть тысячу неприятных ощущений, пусть даже боль, что угодно, лишь бы почувствовать его рядом. Мне хочется сказать ему так много, но я молчу, как завороженная, смотрю на него, но молчу. Боюсь, что, если скажу хоть слово, он исчезнет, словно мираж. Каждый миллиметр его кожи искалечен. Мне даже страшно представить, через что ему пришлось пройти. Но сейчас он здесь, и это главное. Моя кровь повсюду. На губах Эрика, на его одежде, капает с ножа в его руке. На полу уже красная лужица, но я знаю, что это ещё не конец. Ещё нет. Я знаю Эрика так хорошо, что заранее прощаю ему всё. Я прощаю ему даже то, чего он ещё не сделал. — Я люблю тебя, Трис, — его голос не дрожит, но срывается в конце предложения. Он говорит мне это в первый раз. Последний раз.