Два медведя и чудеса чувственности (рабочее)

Cмеркалось. О как много смыслов в одном слове! И грусть, и печаль, и предвкушенье… Тьфу. Смеркалось, несомненно. Мордредова романтика. Вот иногда так и хочется найти того, кто придумал эту многозначительность, и отходить его чем-нибудь особо тяжелым. Почему нельзя назначить свидание в полдень в гостиной? Ах, людей много? Все орут, носятся и пялятся? Ну, конечно, перед отбоем на обдуваемой всеми ветрами Астрономичке идиотов попялиться не найдется. Проклятье. Или пустые классы: почему не в них? Дальние уголки библиотеки, большой зал, заброшенные коридоры… Да, мало ми мест в огромном замке? Обязательно нужно тащиться на самую высокую башню, чтоб пообжиматься полчасика. А так каждые выходные. Как Снейп не заловил еще со своим сверхчутьем на нарушителей, одна Карта Мародеров знает. Ну, может, еще Гарри. А каких трудов стоит эту Карту у Гарри изымать каждый раз, не напоровшись при том на парочку многозначительных взглядов, не знает вообще никто. Хорошо хоть будни удалось отбить ввиду тяжелого и напряженного процесса ученья. Особо возмущаться никто не стал, головой только покивали с умным видом. И даже ведь поныть некому – не в характере. И сентенции подобные тоже ни к чему. А если уж совсем серьезно, то и Астрономичка тут ни при чем. Просто еще один кнат в копилку. Мелочь, а неприятно до красных пятен перед глазами. Вот стоишь так, смотришь на звезды – небо глубокое, красивое – и дух захватывает. От бешенства. Глаза слипаются, задница отмерзла, руки – ледышки и нос красный – романтика-а-а. Хорошо хоть существуют согревающие с бодроперцовым, и простуда уже вот восьмой год как нечто из области ненаучной фантастики. Хотелось под одеяло и послать уже в дальний пеший всех несогласных (а то, что несогласных будет, как минимум, двое, несомненно). Но мозг продолжал отсчитывать ступеньки. А все – извечное гриффиндоркое упрямство. По мнению же неубиенного профессора Снейпа – банальное отсутствие мозга. Что-то слишком часто Снейп в мыслях всплывает. К чему бы это? Не к добру. Может, поймает сегодня и мучения, наконец, прекратятся? А еще хотелось действительно романтики. Не пошлых поцелуев под луной, серенад или открыток, а чего-то эдакого. Балов, например. Чтоб юбка в пол и неудобный кринолин. Чтоб корсет на шнуровке. И расстегивать его будут непременно тонкие ухоженные пальцы. Или, может, наоборот: строгий кабинет, дубовые панели, монументальный стол, а из одежды – одна батистовая сорочка. Но нет, тоже все не то. Хотя вот секса хотелось почти нестерпимо. Но не здесь, не так и, что самое печальное, в другой компании. О, дверь. Вдох-выдох. - Привет, Рон. - Привет, Герм. Ты задержалась. Стоит у парапета, смотрит. Волосы яркие, рыжие даже ночью. Высокий, широкоплечий. Бедра узкие, ноги длинные. Лицо спокойное, с правильными мужественными чертами. Руки большие еще. С длинными пальцами и большими ладонями. И на нем всем написано будто – отпрыск древнего чистокровного рода. Красивый на самом деле. Выбирая между ним и Гарри, она недаром когда-то выбрала именно Рона. Гарри в свои восемнадцать все еще мелкий и тощий подросток, порывистый, нескладный. И судя по всему, это вряд ли поменяется когда-либо. Старые друзья. Ей всегда казалось, что завязать отношения с одним из них будет правильным. Она надеялась избежать длительных объяснений, условностей и непонимания, перескочить стадию неизбежной притирки характеров и сразу окунуться в уют, тепло, надежность – и что там еще должно быть? Окунулась. Да так, что впору захлебнуться. Любовь с привкусом тины на языке. Впрочем, здесь дОлжно спросить себя: а любила ли она Рона вообще? Не как друга, что очевидно. А как… У нее не было определения. Сухие словарные термины иногда слишком обширны, что бы выделить среди них что-то достаточно однозначное. Спасение в книгах, хах. Синий чулок. Нет, ей точно не хватает чувственности в этой жизни. - О чем таком ты думаешь? Она подняла глаза – не заметила даже, как опускала. Рон смотрел на нее напряженно и внимательно. Он все еще стоял у парапета, сложив руки на груди и ссутулив плечи. Она машинально открыла рот, но промолчала. Мозг методично отсчитывал секунды. - Пора это заканчивать, Герм. - Рон… - Не надо. Ты никогда за словом в карман не лезла, но просто не надо, Герм. Наверное, именно это называют беспомощностью. Рону было больно – она это видела так же точно, как себя по утрам в зеркале. А у самой – камень с плеч. - Прости. Рон рассмеялся невесело. Отлип от парапета, наконец, и порывисто прижал ее к себе. В груди что-то сжалось. - Ох, Герм. Я люблю тебя, знаешь? - Знаю, - тихо отозвалась она. – Я ужасна, да? - Нет. Просто ты не любишь меня.