Мелания

Он не просит Мэнди посидеть с ребенком. Он продолжает это повторять. Снова и снова, пока она носится по квартире, набивая свою сумку игрушками Мэлли, ее едой, ее памперсами и сменой ее одежды. Он не просит Мэнди посидеть с ребенком. Но по какой-то чертовой причине, она все равно делает это. — Мик, ты уже полгода возишься с ребенком, — говорит она. — За это время у тебя был хоть один свободный вечер? Ответ — нет. Но это не имеет значения. — Мне не нужен чертов свободный вечер, — в который раз повторяет он. — Мне даже нечем заняться без ребенка. Я люблю, когда она со мной. Неужели так чертовски трудно понять это? Мэнди смотрит на него, как на идиота. Мэлли считает все происходящее дико смешным, наблюдает за ними из своей кроватки, стуча пластиковой ложкой по книжке и иногда указывая ложкой на Мэнди. Это ее способ показать, что она любит свою тетю. Чертов ребенок, даже она против него. Она просто одержима Мэнди, в основном, как думает Микки, потому что та умеет вывести его из себя, а это Мэлли любит больше всего. Эта парочка сделана в аду. — Микки, ты можешь забрать ее позже, — говорит Мэнди. — Или утром, мне все равно. Просто выйди из дома и повеселись, для разнообразия. Тебе будет полезно, и может, сотрет с твоего лица это кислое выражение. У него не было кислого выражения на лице, пока Мэнди не начала весь этот крестовый поход, но к сожалению, после девятнадцати лет знакомства с сестрой он уверен, что спорить с ней бесполезно. Она будет делать то, что хочет. И она делает. Она подхватывает хохочущую Мэлли из кроватки, закидывает на плечо сумку с ее барахлом и сваливает, оставив после себя полную разруху. В опустевшей квартире становится очень тихо. Он достает пиво из холодильника — последнее, он почти не держит дома алкоголя, однако напоминает себе пополнить запас, на случай, если устраивать ему выходной войдет у Мэнди в привычку — и садится на диван. Включает телек, но там нет ничего интересного, и он тут же вырубает его. У него есть несколько DVD, в основном детские мультики, и пара старых боевичков, которые ему не очень-то хочется смотреть. Он вздыхает, уже скучая по Мэлли. По правде, как это ни печально, ребенок его лучший друг. Кроме Мэнди, которая не считается, потому что она его сестра и сводит его с ума, и Йена, который тоже не считается, потому что у них с Микки сложная история отношений, которой можно заполнить целую серию книг, и Джули, которая тоже не считается по-настоящему, потому что она его босс и они не общаются помимо работы, и соседей Йена и Мэнди, которых он ненавидит и игнорирует, — кроме всех перечисленных, ребенок единственный человек, которого он действительно знает в Филли. И возможно, это глупо, но она нравится ему больше всех остальных. Ей только один год, и это ее плюс. Она не давит на него так, как это делают остальные. Он думает, что возможно Мэлли тоже не должна считаться, когда он перечисляет своих друзей. Но, в любом случае, Мэнди забрала ее и запретила ему идти за ними, а значит… Он может остаться дома, выпить свою единственную бутылку пива в пустой квартире и посмотреть какую-нибудь неинтересную хрень по телевизору, или… Он мог бы — Микки знает, что глупо даже думать об этом, но он игнорирует свои собственные мозги, надевает обувь, куртку и шарф, хватает кое-какую наличку, сует ее в карман, рыщет в поисках ключей, пока наконец-то не находит их засунутыми между матрасом и спинкой детской кроватки — он мог бы, наверное, пойти и найти Йена. Он знает, что Йен сейчас работает, а еще он знает, где Йен работает, и это в паре кварталов отсюда. Кроме того, оправдывается он перед собой, у него больше нет пива, а из-за странных законов в Филли не купишь алкоголь в большинстве обычных магазинов, так что бар Йена, на самом деле, ближайшее место, где он может выпить. В конце концов, это логично. И абсолютно не важно, кто работает за барной стойкой. Или, по крайней мере, это не должно быть важно, и Микки может все отрицать, если кто спросит. Бар напоминает ему «Alibi». Он находит забавным, насколько его жизнь в Чикаго отзеркаливается здесь, но в приукрашенном виде. Он никогда не был внутри «Last Call», но в ту же секунду, как входит, видит явное сходство со своим старым прибежищем. Внутри всего несколько посетителей: старый мужик, привалившийся к барной стойке, парочка возрастных бабешек, хихикающих в угловой кабинке, и какой-то пьяный идиот, пытающийся играть сам с собой в бильярд. И позади барной стойки — Йен, одетый в синюю клетчатую рубашку, которую Микки помнит с прошлых времен, смотрящий на свой телефон и набирающий СМС. Микки делает глубокий вдох, чтобы отправить сердце из горла туда, где его место, подходит и садится на табурет прямо перед Йеном. Может, таков был план Мэнди? — Привет, чувак, — Микки старается держаться непринужденно и знает, что у него ни хрена не получается. — Можно мне пива? Йен долго смотрит на него, но затем наливает ему стакан. — Ты никогда не бывал здесь раньше, — замечает он. Микки запихивает внутрь желание огрызнуться в ответ «да ты, блядь, настоящий Эйнштейн», подозревая, что это не очень-то поспособствует общению. — Ну, Мэнди забрала Мэлли к себе. — И у тебя свободный вечер? Микки ненавидит такую формулировку, потому что иногда чувствует, что Мэлли дала ему больше свободы, чем у него было раньше — просто потому, что из-за нее ему пришлось многое поменять в жизни, и он никогда бы не решился на это ради себя, и это сделало его жизнь гораздо лучше. Но это звучит слишком серьезно, чтобы признаваться Йену, когда они просто болтают в баре и Микки даже не знает, какие отношения у них в эти дни. — Ага, — отвечает он вместо этого. — Типа того. — И ты решил, что мог бы прийти потусить сюда? Микки отхлебывает пиво из стакана, который Йен поставил перед ним, и пытается сообразить, что бы такое ответить. Он не может определить по голосу, рад ли Йен, что Микки вспомнил о нем, когда захотел поболтать с кем-нибудь или он злится, что Микки думает, будто может запросто общаться с ним после всего, что между ними было. Йен смотрит прямо на него. Микки заставляет себя не опускать взгляд, смотрит в ответ, принимает вызов. — Знал, что ты здесь работаешь, — говорит он, просто чтобы увидеть удивление на лице Йена. — Не хотел тусить с кем-нибудь другим. Плюс дома нет пива. Повисает молчание, во время которого Микки просто смотрит, и в этот раз, в этот чертов единственный раз, Йен первый отводит взгляд. Микки не помнит, чтобы такое случалось раньше, даже когда у них было много споров насчет чертовых эмоций, но сейчас Йен уступает первый и начинает протирать стакан. — Хорошо, — говорит он наконец, не глядя на Микки. — Я работаю до двенадцати и не уверен, что ты захочешь пробыть здесь так долго. Тут пиздец как скучно. — Мне пофигу, — отвечает Микки. Так что он сидит у стойки, нянчит свое пиво, а Йен обслуживает еще девять посетителей, которые приходят за эти несколько часов. Но в основном, он болтает с Микки, опираясь на барную стойку. Они говорят о разных пустяках, смотрят реслинг по телевизору, который висит в углу, и иногда комментируют его, обсуждают работу и очередные выходки Мэнди. Ничего важного, ничего, что имеет значение, но почему-то это чертовски здорово. Микки готов признать, что ему не хватало многих вещей, связанных с Йеном: ему не хватало траха с Йеном, ему не хватало поцелуев с Йеном, ему не хватало потасовок с Йеном, и он чертовски скучал по сводящему с ума напряжению, которое он всегда чувствовал, просто находясь в одной комнате с Йеном, но, возможно, больше всего ему не хватало времени, когда они просто были вместе. Накуривались, смотрели кино, играли в видеоигры, слонялись без дела и просто наслаждались их глупыми жизнями. Микки никогда не был парнем с множеством друзей. Йен был больше чем друг, но кроме этого, он какое-то время был лучшим другом Микки, и лишиться этого было не менее тяжело. В какой-то момент Микки оказывается единственным посетителем в баре — он удивляется, как вообще это место не прогорело, потому что не похоже, что здесь много чертовой прибыли — и они с Йеном играют в бильярд. Микки не понимает, что это плохая идея, до того момента, как они уже начали, потому что оказывается, Йен очень неплохо играет. — Когда ты, блядь, этому научился? — недовольно спрашивает Микки, глядя как Йен загоняет очередной шар в боковую лузу. — Последний раз, когда мы играли, ты едва ли знал, с какого конца браться за кий. Йен смеется и кидает мел Микки. — Два года — это довольно долго, Мик, — замечает он, и это не звучит двусмысленно, словно он говорит о чем-то из их прошлого, о случавшихся с ними плохих вещах, это просто констатация чертова факта. Два года — это довольно долго. Два года — это достаточно долго, чтобы научиться играть в бильярд. Тем не менее Микки расстраивается. Позднее, когда Йен выигрывает и Микки с раздражением называет его чертовым обманщиком, но благородно отказывается от реванша, заканчивается смена Йена. Какая-то чика среднего возраста с охренительным афро заступает на его место, нянчится с тремя старыми пьяницами, которые на данный момент составляют всю клиентуру бара, и Йен свободен. -Эээ, — говорит Микки, пока он по-прежнему сидит у бара, наблюдая, как Йен надевает куртку. — Хочешь пойти еще куда-нибудь? — спрашивает Йен, как будто считает, что есть еще одна чертова причина для Микки все еще сидеть в этом дерьмовом баре, чем просто быть с ним. Микки встает с табурета, оставляя свое пиво, хотя не выпил и половины. — Я собираюсь забрать Мэлли, — хотя это и не главное, и ему хотелось бы, чтобы Йен это знал, но он не говорит ничего. — Не хочу заставлять Мэнди возиться с ней всю ночь, она может быть той еще занозой в заднице. — Ладно, — просто говорит Йен. — Тогда пошли. О. Черт, Йен направляется домой, Йен сосед Мэнди, а Мэнди, та, кто сидит с Мэлли — они собираются в одно и то же место. Мозг Микки почему-то не сразу связывает эти факты между собой. Итак, они отправляются в путь. Бар не очень далеко от квартиры Йена и Мэнди, так что у них не особо много времени. Микки рад этому, потому что он не уверен, что знает, о чем говорить с Йеном, если тот попытается завести разговор. Весь вечер был настоящий сюр, половину времени Микки чувствовал себя так, как будто совершенно забыл всю их историю и просто зависает с обычным симпатичным парнем, другая часть их истории была всем, о чем он мог думать и не мог из-за этого дышать. Прошло столько времени, а Йен все такой же, и в то же время совершенно другой. Теперь он может играть в пул. Он по-прежнему кладет руку на затылок и лохматит волосы, когда раздражен. Каким-то образом сегодняшний вечер напомнил Микки о том, что было… блядь, почти пять лет назад, это было пять чертовых лет назад. Это напомнило ему о том времени, когда они с Йеном только начали тусить вместе — вскоре после того, как начали трахаться, но еще до того, как их застукал Кэш, и Микки в первый раз загремел в колонию. Микки не понял, что происходит, когда они первый раз оказались в постели, они просто кончили, а Йен закурил сигарету, вместо того, чтобы сразу уйти. С тех пор все развивалось по спирали. Сама идея, что кто-то действительно хочет проводить время с Микки, никогда не приходила ему в голову до этого, и он вроде как растерялся. Это было почти пять чертовых лет назад, и сейчас, после всего, кажется невозможным, что Йен по-прежнему может хотеть быть рядом с ним. Невозможным, а может и нет, потому что это действительно происходит. Потому что они идут вместе, молчат, прислушиваясь к звукам города вокруг них, к людям, орущим и хохочущим в отдалении, машинам, музыке и шуму, слишком громкому для такого позднего времени. Они идут вместе, и их плечи все время задевают друг о друга. Они оба в пальто и свитерах, футболках и перчатках, и не могли бы по-настоящему прикоснуться друг к другу, даже если бы попытались, но все же каждое столкновение их тел сводит Микки с ума, потому что Йен не старается этого избежать. Тут полно места на тротуаре, и Йен мог бы запросто пройти вперед, создать некую дистанцию между ними, если бы прикосновения его беспокоили, но он не делает этого. Микки смотрит вниз, видит, как их с Йеном потертые ботинки шагают бок о бок, продираясь через жижу полурастаявшего снега. Его ботинки коричневые, у Йена — серые. У Йена странные шнурки, один черный и выглядит новым, а другой толще, такой же серый, как ботинки, потрепанный и с распущенными концами. Они шагают четко в ногу. До того, как Микки успевает это осознать, они уже у дома Йена; заходят внутрь, направляются к лестнице. Йен снова задевает его плечом, его левый ботинок пинает первую ступеньку. Йен кашляет, звук короткий и низкий где-то глубоко в горле. Они перед дверью квартиры Йена. Ни один из них не спешит открыть дверь. Микки наконец поднимает взгляд от потертых ботинок Йена, откидывает голову назад, совсем чуть-чуть, настолько, насколько это необходимо, чтобы смотреть Йену в лицо. Йен, в свою очередь, тоже смотрит на него, его глаза кажутся темными от расширившихся зрачков. Микки облизывает губы. Йен слегка поднимает руку, передумывает, снова опускает ее. Сглатывает. Воздух между ними проникнут странным напряжением, и, кажется, одним неосторожным словом Микки может разрушить хрупкое равновесие. Так что он молчит. Вместо этого сдерживает свое дыхание, сглатывая громкую пульсацию своего сердца, которое отдается шумом в ушах, и наклоняется. Медленно. Давая Йену время отодвинуться. Йен остается на месте. Стоит, не шелохнувшись. Микки не закрывает глаза, смотрит, как приближается лицо Йена, смотрит, как блеклые веснушки на носу Йена становятся ярче, когда он уменьшает расстояние между ними настолько, что может видеть коричневые крапинки в светло-серых глазах Йена, настолько, что может чувствовать легкое дыхание Йена на своем лице. Их губы разделяет миллиметр. Голова Микки кружится, желудок сворачивается в комок, все его тело горит огнем, он не смог бы дышать, даже если бы захотел, это сумасшествие, чертово сумасшествие, это то, чего он жаждал два года, сумасшествие, имя которому Йен Галлагер, и то, что происходит, пробирает Микки прямо до костей. Темный и убогий холл кажется ослепительно ярким, и Микки не может оторвать взгляд от лица Йена, не может побороть жар, который зарождается во всем его теле, щиплет его губы слишком сильно, чтобы просто стоять, так что он наклоняется еще чуть ближе, уменьшая расстояние между ними… И тогда входная дверь с грохотом распахивается, и они отшатываются друг от друга за секунду до прикосновения. — Привет! — весело кричит Мэнди с другой стороны двери. — Мне показалось, что я услышала, кто-то идет по лестнице. Микки, твой ребенок — чертов кошмар. А почему вы вместе? — Я не просил тебя сидеть с ней, — бормочет Микки, в то же самое время как Йен говорит: — Он пришел в бар. Мэнди, похоже, не имеет ни малейшего понятия, чему помешала, и просто заталкивает их обоих внутрь. В кухне включен яркий свет, но гостиная темная, освещена только светом из кухни, все остальные в квартире явно уже в постелях. Поэтому Микки не замечает парня на диване, пока Мэнди не указывает на него. — Йен, Скотт пришел минуту назад, — говорит она, пока Микки и Йен просто стоят и не смотрят друг на друга, и ни один из них не собирается проходить дальше в квартиру. Йен вскидывает голову, когда она произносит это, то же делает Микки. Парень на диване поднимает голову от телефона. Мудак, немедленно решает Микки. Он, блядь, носит бейсболку козырьком назад, поверх темных волос, и чистую футболку со слоганом, который Микки не может прочесть и которая слишком его обтягивает, бесстыдно подчеркивая все его шесть кубиков. Наверное, он живет в тренажерном зале, думает только о том, как он выглядит, жалкий придурок. Микки даже не рассмотрел его толком, но уже может сказать, что он подозрительный тип. — Привет, Йен, — из гостиной произносит тот, с сильным латиноамериканским акцентом. — Мне было скучно, не хочешь прогуляться? Йен колеблется. Не долго, но тем не менее. Он хлопает Микки по плечу — абсолютно платонический братский жест — и уходит в свою комнату с придурком Скоттом, который неторопливо следует за ним, оставляя Микки в ярко-освещенной кухне. Микки хочется приглушить этот свет, вернуться назад в темный холодный холл, где Йен освещал весь его мир. Он не может думать. Его сердцу слишком тесно, как будто его засунули в какое-то небольшое пространство, и он не может думать об этом, он не может справиться с этим, не может изменить это, так что он сглатывает и просто разворачивается к Мэнди. — Ты удовлетворена? — спрашивает он ее. — Пять часов. Теперь я могу получить своего чертового ребенка назад? Она смотрит на него. У нее странное выражение лица, мягче, чем обычно Мэнди позволяет себе. На мгновение она выглядит, как та девочка, которая скрывается за всей ее бравадой, просто сейчас вся эта открытость направлена на него, и он не знает, почему. Он хмурится, задавая немой вопрос, и она, кажется, приходит в себя и встряхивает головой, разметав волосы по плечам. — Я первый раз услышала, как ты назвал ее своей. — А, — говорит он, стараясь вспомнить, что вообще говорил до этого. — Ну, что ж, она вроде как моя, ты не думаешь? — Да, Микки. Она определенно твоя. Она произносит это так, как будто хочет что-то сказать ему, но все, что он слышит — это голые факты. Мэлли его. Его уже какое-то время. Почему Мэнди смотрит так, как будто это какое-то чертово нереальное откровение, он понятия не имеет. Он заботится о ребенке, присматривает за ней, кормит ее и играет с ней, переодевает ее, моет ее и читает ей, и позволяет ей засыпать у него на груди. Он, блядь, дал ей имя, она его. Он любит ее. Это не то, что Микки может сказать о большинстве людей. И каким-то образом, это позволяет ему почувствовать себя лучше. Микки смотрит на закрытую дверь комнаты Йена, его желудок все еще бунтует, и щиплет в глазах, и это все еще ноет, все в нем по-прежнему ноет. Но у него есть Мэлли, он любит ее, она есть у него. Так что он идет и забирает ее из комнаты Мэнди, и прощается до того, как та поднимет другую чертову тему, и уходит. Всю дорогу домой он крепко прижимает Мэлли к себе, так крепко, насколько это возможно, чтобы не навредить ей.