Мелания

Микки не признает врачей. За всю свою гребаную жизнь он ни разу не был у врача. Несмотря на множество драк и прочих происшествий, несмотря на то, сколько раз ему действительно нужна была чертова медицинская помощь, Микки никогда не был у врача. Если он, его братья или сестра заболевали, когда были детьми, их отправляли в свои комнаты и давали им те лекарства, которые есть дома. После смерти мамы им пришлось лечить себя самим, и вскоре они выработали собственную систему, которая заключалась в том, чтобы забраться в постель и оставаться там, пока не станет лучше, неважно, насколько серьезно ты болен. В случаях, когда ему нужна была операция, например, оба раза, когда его, блядь, подстрелили — он договаривался, чтобы врач пришел к нему, часто не совсем легально, например, престарелый ебарь Йена оперировал его на кухонном столе Галлагеров. Но по-настоящему идти в госпиталь или на прием к врачу — никогда в жизни. Микки не признает врачей. Естественно, как только Мэлли начинает кашлять, он тут же нарушает правило. Конечно, ей делали прививки, но это была медсестра из платной клиники, так что он по-прежнему не знает, что ожидать от настоящего врача. Как выясняется, его недоверие к врачам было правильным — придурок разговаривает с ним настолько снисходительным тоном, что Микки немедленно клянется придерживаться правила «Нет докторам», как только выберется из этого ада. Но Мэлли кашляет и плачет, Микки ничем не может помочь ей, и это важнее, так что он решает смириться. Доктор говорит Микки, что у Мэлли обычная простуда, шутит о том, что всегда с первого взгляда узнает молодых родителей, у которых впервые заболел ребенок. Микки пару раз сжимает кулаки — и чувак больше не шутит; Микки произносит несколько тщательно подобранных слов — и получает рецепт на лекарство получше, чем детский аспирин, от которого Мэлли станет легче, даже если оно и не вылечит простуду. Он звонит Джули и сообщает, что ему нужна пара выходных, не спрашивая разрешения, и благодарит чертовы звезды, что она считает его родительские чувства трогательными, а не выговаривает ему, как Линда, попроси он у нее выходной неожиданно. Затем он превращает их квартиру в нереально уютное гнездышко. Он сооружает охрененно удобную конструкцию в гостиной из всех имеющихся в доме одеял и подушек, устраивает в ней Мэлли так, что она сидит достаточно прямо, чтобы не слишком кашлять, но все же имеет достаточно места, чтобы прилечь, если она захочет спать. Он снабжает ее бумажными салфетками, ее любимыми игрушками, мягкой пищей, которая не царапает горлышко, находит чертову классическую музыку по радио, потому что это всегда успокаивает ее, садится рядом и разговаривает с ней своим самым тихим голосом, потому что она любит это. Каждый час он меряет ей температуру электронным термометром, который купил в аптеке, каждые три часа дает ей сироп от кашля. Она бы не выпила и ложки, слишком уж он мерзко выглядит, но он достаточно густой и тягучий, так что Микки обмакивает в сироп ее соску, и она радостно сосет ее, не замечая, что лечится. Она выглядит печальной и тихонько плачет, и это разбивает его сердце, потому что он не может ничего сделать, чтобы помочь ей. Она беспокойно ерзает, но не пытается по-настоящему ползать или ходить, что необычно для нее, очевидно, потому, что от резких движений ей больно в груди. Тем не менее они умудряются пережить этот день. Доктор сказал, простуда продлится не дольше недели, возможно меньше, и что самое худшее вскоре будет позади. Однако, когда Микки просыпается после нескольких часов беспокойного сна, которые он смог урвать, то по-прежнему слышит, как она кашляет и плачет. Микки не привык к такому — быть злым на что-то, что он не может избить. Он чертовски хочет быть способным победить простуду, хочет, чтобы был какой-то способ, чтобы он мог найти и прикончить каждый микроб за то, что его ребенок страдает, но такого способа нет. Второй день проходит практически так же, как первый, не считая того, что Микки пытается вычислить, кто виноват в том, что Мэлли заболела, чтобы придушить гадину. Он готов биться об заклад, ее заразила та сучка на детской площадке, куда они ходили на прошлой неделе. К сожалению, сучке только два года, поэтому пристукнуть ее так же нереально, как поколотить микроба. Если не считать его возрастающей ярости, второй день проходит нормально. Мэлли несчастна, это и его делает несчастным, но он справляется с этим: он разговаривает с ней, включает ей музыку, укутывает ее потеплее и мерит ей температуру, как одержимый, прижимает ее к своей груди и ходит по квартире часами, поглаживая ей спинку, пока она пускает сопли ему на рубашку. Все идет как надо. До тех пор, пока не случается ужасная катастрофа. У них заканчивается сироп от кашля. Первое, что приходит ему в голову — пойти и купить еще. Но ближайшая аптека в шести кварталах, и он не хочет таскаться с Мэлли под дождем, это охуенно плохая идея. Тогда он звонит Мэнди, благодаря чертового господа за сумасшедшее совпадение, что он в конечном итоге оказался в одном городе с ней. Но когда Мэнди отвечает, он едва может разобрать, что она говорит из-за громкой музыки и шума голосов у нее в трубке, но этого достаточно, чтобы понять, что она не трезва. — Прости, я не могу вести машину! — умудряется он расслышать ее вопль. — Я под клеевой хренью! — Сейчас, блядь, три часа дня! — говорит Микки, сам не понимая, почему он шокирован, это же Мэнди. — В этом весь прикол! — кричит она в ответ и вешает трубку еще до того, как он пытается продолжить ее отчитывать. Со вздохом он трет рукой лицо, потом нежно гладит Мэлли спинку, потому что она кашляет и плачет одновременно. Просматривает контакты в телефоне. На самом деле их немного. Джули, но она и так прикрывает его в магазине, к тому же Микки не думает, что это хорошая идея, просить своего босса о каких-либо одолжениях, неизвестно к чему приведет такая его просьба. Кроме нее, есть только еще один… Микки не хочет, ненавидит саму идею просить его о помощи, когда между ними все так нереально странно с некоторых пор, но Мэлли страдает, а в эти дни Микки даже не пытается отрицать, что она значит для него все. Так что он засовывает свои чувства в жопу и звонит Йену. Посланник Божий, не кто иной, Йен приходит через десять минут. Он приносит сироп от кашля, как просил Микки, а еще связку бананов, коробку с пончиками и два стакана кофе. Когда Микки открывает дверь с плачущей Мэлли в одной руке и потрепанным мишкой Тэдди в другой, он сам чуть не плачет от облегчения. — Я подумал, что у тебя не было возможности позаботиться о себе в последние пару дней, — говорит Йен несколько минут спустя, когда Мэлли в ее подушечной берлоге сосет свою соску с сиропом, а Йен и Микки сидят за кухонным столом. Микки доедает второй пончик, одновременно глотая кофе. Большинство людей были бы в шоке от такого зрелища, но Йен считает это забавным, попивая свой кофе и ласково поглядывая на Микки. — Да, это был дурдом, — признается Микки. — Я просто сосредоточился на том, чтобы ей стало лучше, а со своим дерьмом можно разобраться и потом. Кстати, есть идеи, как лечить простуду, а? Так Микки и Йен оказываются стоящими рядом в наполненной паром ванне, покачивая Мэлли над их головами. — Ты уверен, что это поможет? — спрашивает Микки, все еще сомневаясь, и Йен фыркает. — Мы всегда делали так с Карлом, когда у него был насморк, — говорит он. — Пар прочищает дыхательные пути. Это должно помочь ее насморку и кашлю. — А все-таки, почему мы держим ее так высоко? — Потому что там пар гуще, — отвечает Йен, пожимая плечами. Это знак, насколько Микки вымотан и растерян, потому что он просто соглашается со всей этой херней. — Смотри, ей уже лучше, — замечает Йен несколько минут спустя, когда его очередь держать Мэлли над головой. До этого Микки был слишком занят, чтобы заметить, что от пара рубашка Йена намокла и прилипла к телу, потом он смотрит вверх, и, блядь, Мэлли не плачет больше, у нее влажное лицо, и из носа текут сопли, но она кажется счастливее и меньше страдает. Йен блядский чудотворец. Кто бы сомневался, на самом деле. — Это чертовски удивительно, — говорит он, не зная, на кого смотреть: на Мэлли или Йена, но в любом случае счастливый. — Давай ее мне. Ему не по себе, когда он не ощущает ее тяжести в своих руках, понимает он, забирая Мэлли у Йена. Он держит ее на уровне своего лица, минуту наблюдает, как ее маленькие ножки пинают воздух, потом наклоняется и чмокает ее в животик. Она смеется, и Микки тоже, потому что он соскучился по этому звуку за последние несколько дней, когда она только плакала. Потом он поднимает ее высоко над головой. Только когда она вне поля его зрения, он замечает, что Йен странно смотрит на него. — Что? — фыркает он, внезапно почувствовав смущение, что всегда идет у него рука об руку с враждебностью. — Ничего, — говорит Йен быстро. — Нуу, на самом деле, я просто думаю, что это чудесно. То, как ты с ней обращаешься. — А, — отвечает Микки, неловко переступая на месте, не зная, что сказать. — Это очевидно, как много она значит для тебя, и это действительно мило, — продолжает Йен. — Я и вообразить себе не мог, что ты можешь быть таким. Я имею в виду, раньше, до того, когда я по-настоящему узнал тебя, когда я судил о тебе по твоей репутации. Я мог представить себе, что ты обрюхатишь какую-нибудь девчонку и будешь вынужден воспитывать ребенка. Но не так, то есть — не станешь таким чертовски хорошим отцом, это удивительно, особенно учитывая, что она даже не твоя. Микки долго молчит. — Она моя, — говорит он, понимая, как глупо это звучит, но в то же время чувствуя, что он должен это сказать. — Черт меня побери, если я знаю, как это случилось, понимаешь, что для меня настали такие времена. Я не знаю, что буду делать, если Тони захочет забрать ее обратно или случится еще какое дерьмо. Она моя, чел. — Я не это имел в виду, — легко говорит Йен, но выражение его лица не соответствует словам, он смотрит на Микки слишком напряженно, слишком внимательно, и Микки теряется. — Эээ, лучше покормить ее, пока она не плачет, — говорит он, отчаянно желая сменить тему. — Все равно большая часть пара уже ушла. Это даже близко не похоже на правду, но Йен соглашается с ним, выходит вслед за Микки из ванной на кухню, смотрит, как Микки разминает один из бананов, которые принес Йен, не спуская Мэлли с рук ни на минуту, и кормит ее с ложечки. Когда она съедает все, он дает ей немного сока и сажает назад, в кучу подушек и игрушек. — Папа, — лепечет она, слегка покашливая. Брови Йена ползут вверх. — Она говорит со своим медведем, — быстро поясняет Микки. — Ей просто нравится этот звук, она не имеет ни малейшего чертового понятия, что это значит. Йен смотрит на Мэлли, она сидит нос к носу с мишкой Тэдди, и, кажется, у них очень оживленный разговор. — А тебя она называет Микки, так, что ли? — спрашивает он. Микки молчит, размышляя об этом. — Она никак меня не зовет, если честно, — признается он. — В том смысле, что я всегда рядом, так что ей не нужно меня звать. — Но ты думаешь, что она будет звать тебя Микки? — настаивает Йен. — Или отец, или как? — Эээ, — говорит Микки. Ему нечего сказать. Он не знает что сказать. После небольшого молчания, Йен смеется и встает со стула, на котором он сидел. — Я понял, она будет звать тебя «эээ», хорошо, что ты предупредил, — говорит он, закатывая глаза и влезая в куртку. — Мне надо идти. Позвони мне, если вам еще что-нибудь понадобится, договорились? Йен хлопает Микки по плечу — такое впечатление, что это его любимый жест в последнее время. Микки ненавидит его, потому что этот жест ничего не значит, но все равно нравится ему, потому что Йен хоть как-то к нему прикасается, и этот маленький жест порождает большую путаницу. Микки пытается сообразить, как попросить Йена забежать как-нибудь, но не может придумать ни одной чертовой причины, так что просто позволяет ему уйти. Он сидит еще какое-то время, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь игнорировать внезапные сумасшедшие фантазии о том, как они вместе с Йеном растят Мэлли, как будто они какая-то чертова семья. Заботятся о ней вдвоем. Это чертовски тупо и это ранит его сердце. Он вздыхает, смотрит, как Мэлли играет в своем маленьком гнездышке из подушек, и идет мерить ей температуру.