Фаворитка

Над снежной равниной бегут ветра, завывая, Сияние в небе треплют туда-сюда. Пять тысяч лет Герда искала Кая, А слово «вечность» по-прежнему изо льда. Истлели шторы, наряд истрепался бальный, Из окон дует и из-под дверей сквозит. Пять тысяч лет принц лелеет башмак хрустальный, А руки Золушки, как и всегда, в грязи. В кладовую ссыпаны планы, надежды, маски, Благие намеренья, несколько глупых идей. Пять тысяч лет король Артур читает сказки Про верных женщин и достойных друзей. Перо источено. Книги взахлеб пролистаны. На Млечном Пути где-то есть и твоя звезда. Все сказки лгут. Все сказки — святая истина. …А сердце Кая по-прежнему изо льда. (Автор неизвестен)       Было очень похоже на то, что зима в этом году совершенно не настроена наступать. Три-четыре жалкие снежинки в декабре, слабые поползновения алого столбика ртути всего-то на пару делений вниз в январе и, в общем-то, все. Февралю ничего не досталось. Зима упаковала чемоданы и, не предупредив никого, взяла отпуск, оставив после себя лишь грязь, слякоть и печальный звон капели. Это было время, когда во влажном, прогретом слабыми лучами зимнего солнца воздухе еще не ощущался запах весны, но и зимой там тоже уже не пахло. — У вас уволился менеджер, который отвечает за погоду? — раздраженно пробормотала Улита, с каким-то особым усердием уродуя ручкой портрет Эссиорха, который сама же только что и нарисовала. Это было излюбленное ее занятие — пытаться хоть как-то отвлечься от своих чувств к хранителю и перестать его идеализировать, пририсовывая ему то козлиные рога, то свиной пятачок, то десяток лишних пар рук. Нарисованный Эссиорх к действиям ведьмы относился спокойно, и это злило ее еще больше. Улита любила его так сильно, как только вообще способна была любить ведьма без эйдоса, и почему-то это ужасно раздражало ее. Всегда гордая и независимая ни от одной особи мужского пола, сейчас она изменилась до неузнаваемости. Внешне этого можно было и не заметить, но если бы хоть кому-нибудь пришло в голову прочесть ее мысли, то стало бы ясно, какая ожесточенная борьба шла внутри нее. Как тянет Улиту делать мелкие пакости, и как не хочется ей при этом разочаровывать своего любимого. Эссиорх не имел привычки ее отчитывать, но зато он мог взглянуть на нее так, что ведьме хотелось провалиться под пол от стыда. Поняв, наконец, что вывести из себя нарисованного хранителя не получится, Улита отодвинула от себя блокнот и вытащила из ящика своего стола длинную шоколадку в красивой фирменной упаковке, которая обещала незабываемое наслаждение от вкуса и обилие цельных лесных орехов. Несмотря на то, что теперь у ведьмы был Эссиорх, подарки от посыльных из Тартара она все еще принимала, объясняя это тем, что «нельзя же переводить продукт». — Чего притихла, светлая? В небесной канцелярии тоже бывает текучка кадров? — поинтересовалась она, цепляя краешек упаковки длинным ногтем. Сидевшая на подоконнике Дафна не ответила. Она, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрела на улицу через строительную сетку, которой был укутан весь особняк на Большой Дмитровке, 13, и непроизвольно чертила какие-то символы на запотевшем от ее дыхания стекле. Мыслями страж № 13066 была очень далеко отсюда. Улита хмыкнула, но цепляться к ней перестала и, отправив в рот внушительных размеров кусок шоколада, перевела взгляд на Чимоданова, который тоже был в приемной и пытался вырвать Зудуку из стальных когтей Депресняка. Трудно сказать, почему Депря сцапал пластилинового монстра: ничем съедобным он однозначно пахнуть не мог, однако же, и отдавать свою добычу котик тоже не собирался. Прижимая когтями Зудуку к себе, Депресняк внимательно смотрел на Чимоданова и, судя по всему, считал последнего полным идиотом. — Дафна, я убью твоего кота! — зарычал Петруччо, стоя перед Депрей на коленях и тщетно пытаясь вернуть своего ручного монстра. Девушка нехотя повернула к нему голову и устало вздохнула: — Не убьешь. Многие пытались, но ни у кого не вышло, как видишь. — Да? — заинтересовалась вдруг Улита. — А почему? И что если я… Даф посмотрела на неё, чуть прищурив глаза. Неизвестно, что прочла в этом взгляде ведьма, но она неожиданно миролюбиво подняла руки вверх и улыбнулась: — Я пошутила. — Даже если и нет, — Дафна вновь отвернулась к окну. — Депресняк бессмертен. Как и я. Как и любой страж. Из-за своей половинчатости умирают только люди. А добро и зло живет вечно. Улита нахмурилась. Что-то в словах девушки ей определенно не понравилось. — Объясни, будь любезна, что ты хотела этим сказать, — осторожно произнесла она. Даф молчала. Она подышала на стекло, что-то торопливо написала на нем, потом также торопливо стерла и спрыгнула на пол. — Всего лишь то, что некоторые люди наивно думают, что они сами могут распоряжаться своей жизнью, не меняя ее ни к лучшему, ни к худшему. Они застывают в одной мертвой точке, а после смерти попадают прямо в лапы Тухломону. Нельзя быть на половину добрым, а на другую половину злым. Человек либо заслуживает Эдема, либо нет. Кое-кто совершенно не задумывается об этом. — Я прекрасно тебя слышу, — раздался голос откуда-то сверху. Дафна сердито сжала кулаки и, вскинув голову, посмотрела туда, где стоял Мефодий. Он был на третьем этаже и медленно спускался по лестнице вниз. Весь мокрый от пота и раскрасневшийся от физических нагрузок в одних только синих потертых джинсах и с перекинутой футболкой через плечо. Буслаев либо снова дрался на мечах с Мошкиным, либо стоял на голове. Но даже теперь он был красив. Девушке потребовалось собрать всю свою злость, чтобы не смягчиться, увидев наследника мрака в таком виде. — Слышишь? Нет, ты всего лишь притворяешься, что слушаешь! Но ты не слышишь. Иначе бы давно уже понял, что у стража Света нет, и не может быть будущего с наследником мрака, который сам еще не знает, темный он или светлый! Однажды ты либо попадешься в лапы к комиссионерам, либо сам обзаведешься дархом! Мефодий, остановившись на верхней ступеньке второго этажа, молча смотрел себе под ноги. Улита и Чимоданов притихли и внимательно наблюдали за развернувшейся в приемной сценой. Дафна откинула со лба длинную светлую прядь и устало вздохнула. — Я не смогу спасти твой эйдос, если ты сам не намерен его спасать, — пробормотала она уже намного тише и вдруг осеклась. Слишком много лишней информации она сейчас сболтнула, но взять слова обратно возможности уже не было. Тяжелая дверь открылась, и из кабинета вышел Арей. Скрестив на груди руки, барон мрака внимательно посмотрел на девушку. Его смуглое, испещренное шрамами лицо не выражало сейчас никаких эмоций, но Даф почему-то стало страшно. Она сделала шаг назад и уперлась спиной в каменную стену. — Улита, — произнес мечник, не сводя с девушки глаз, — мне послышалось, или эта юная особа только что всем намекнула, что все еще является стражем Света? Мои сведения устарели, Улита? Почему меня никто не предупредил? Ведьма молча переводила взгляд с шефа на Дафну и не решалась что-либо сказать. — Я не слышу ответа, — рявкнул Арей и хмуро взглянул на секретаршу. — Мне послышалось? Улита вздрогнула и коротко кивнула. — Послышалось. — Надо же, — его голос стал как-будто мягче. Мечник вновь перевел взгляд на Дафну и подошел к ней почти вплотную. Девушка ощутила острое желание слиться с этой холодной стеной и не чувствовать на себе тяжелого взгляда черных как сам мрак глаз. — Что за дурацкая акустика в этих старых особняках? — задумчиво произнес страж. — Сама в шоке, — с готовностью кивнула ведьма. Арей не обратил на ее слова никакого внимания. Он подцепил пальцами Даф за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. — Свет не всегда играет по правилам, верно? — спросил он мягко, и от этого его тона девушке стало еще страшнее. Он был похож на льва, который уже поймал добычу и думает теперь, с какой стороны лучше всего начать ее есть. — Глупо даже не то, что ты пытаешься обвести меня вокруг пальца. Глупо то, что ты думаешь, что у тебя и в самом деле может это получиться. Наивная маленькая девочка. — Я… — попыталась было произнести Дафна, но договорить мечник ей не позволил. — Если в твоей хорошенькой головке осталась хотя бы одна капля разума, ты будешь вести себя тихо. Лучше не болтать лишнего в этих стенах. Мало ли кому что может услышаться. Ты поняла меня? Девушка медленно кивнула. С минуту он все еще изучал ее взглядом немного прищуренных глаз, словно бы проникая в ее душу и считывая все мысли. По крайней мере, так ей казалось. От этого человека и в самом деле невозможно было ничего утаить. Он предпочитал слушать не то, что говорит его собеседник, а то, что он при этом думает. В следующее мгновение мечник отпрянул, убрал руку и скривил губы в презрительной усмешке. — Умница, — произнес Арей, а потом скрылся за дверью своего кабинета. Дафна осталась стоять у стены ни жива ни мертва от страха. Ей казалось, что страж подобно энергетическому вампиру вытянул из нее часть энергии и теперь все, на что она была способна — это просто стоять, опираясь на стену, и тяжело дышать. Рядом оказался Мефодий. Он приобнял ее одной рукой и осторожно прижал к себе. Девушка не сопротивлялась. — Я не дам тебя в обиду никому и никогда, — прошептал Буслаев ей на ухо и нежно погладил ее по щеке. — Слышишь? Не бойся ничего. Улита фыркнула. Похоже, она прекрасно слышала каждое слово. Ведьма задумчиво поскребла шею длинным ядовито-розовым ногтем и негромко произнесла: — Арей терпеть не может шпионов. Сами знаете, что он с ними делает. А еще у него нет любимчиков. Ну, разумеется, кроме меня, — её взгляд лениво скользнул по Дафне, — но то, что я сейчас здесь увидела, нельзя объяснить иначе. Похоже, ты стала фавориткой, дорогуша. Надо же… Фавориткой самого Арея. Кто бы мог подумать? — Что ты болтаешь? — возмутился Мефодий. — Что значит «фавориткой»? Улита не ответила ему, её внимание было по-прежнему сосредоточено на Дафне. — На твоем месте, я бы не слишком радовалась, крошка, — продолжала она негромко, словно опасаясь, что ее услышат. — Обычно это заканчивается плохо. Те, к кому привязывается Арей… В эту же минуту прямо из воздуха возник небольшой кинжал с изящным изогнутым лезвием, рассек воздух совсем рядом со щекой Улиты, врезался в каменную стену и свалился на пол. Ведьма подняла клинок и покосилась на дверь, ведущую в кабинет шефа. Заканчивать мысль она благоразумно не стала. И без того было ясно, что следующий кинжал попадет прямо в цель. — И вообще, идите-ка отсюда, вы меня от работы отвлекаете, — пробормотала секретарша Арея, хмуро поглядывая на тусклое лезвие. Мефодий взял Дафну за руку и увел куда-то на верхний этаж. Петруччо вместе с Депресняком тоже куда-то исчезли, в приемной ведьма осталась одна. В этот самый момент дверь снова открылась, и на пороге показался владелец кабинета, закутанный в дорожный плащ. — Куда-то уезжаете? — спросила Улита, избегая смотреть шефу в глаза. — Куда-то уезжаю, — подтвердил Арей, внимательно глядя на нее. — Вернусь либо поздно ночью, либо завтра утром. — Хорошо, — секретарша кивнула и принялась копаться в бумагах, которых на ее столе было бесчисленное множество. — Надеюсь, в мое отсутствие ты не сочтешь нужным болтать обо мне со всеми подряд, — Арей, уже не глядя на нее, закрыл дверь и подошел к выходу. — Можно подумать, я была неправа, — буркнула ведьма и тут же прикусила язычок. Мужчина обернулся и смерил ее уничтожающим взглядом. — Не нужно меня злить, — ответил он. — Есть вещи, которые тебя не касаются. — Я думала, уж кому-кому, но мне вы доверяете, — отозвалась Улита, все же рискнув взглянуть ему в глаза. — Вот именно. Доверяю. Не заставляй меня думать, что я ошибся в тебе. — Вы забыли, — дерзко ответила ведьма, указывая взглядом на кинжал. — Пусть это побудет здесь до моего возвращения. И в случае чего освежит твою память, — мечник плотнее запахнул плащ и скрылся за дверью, поставив в их разговоре жирную точку. Улита фыркнула, швырнула кинжал в ящик стола и принялась доедать шоколад, который сулил незабываемое наслаждение от вкуса. Она не умела обижаться на Арея, какими бы грубыми ни были его слова. Она умела только злиться и вымещать на ком-то свою злость. Как назло, под рукой никого не оказалось. Только шоколад, да несчастный портрет Эссиорха, который, судя по всему, задремал на странице блокнота. Ведьма прищурила глаза, вытащила из ящика кинжал и, придвинув блокнот к себе поближе, принялась щекотать лезвием своего возлюбленного. Как обычно, за наше плохое настроение расплачивались те, кого мы любим больше всего на свете.