Чувства-кое

Двадцать два ноль ноль. Время по Минску. Дикий холод. Юля говорила, что не любит вокзалы, тогда я ее не понимала. Говорила, не любит долгих прощаний и пустых обещаний. Почему-то это всегда внутренне-грустно. Хоть ты и вернёшься. - Пап, а куда мы едем? - Дадому. В карманах три валюты. Ты вечно куда-то бежишь. Успеваешь говорить "спасибо" и "извините", но не остаёшься ждать свои. Хм. - Я бы не хотела, чтобы вы там жили. Там было много плохого. - Да, а где ж у нас было что-то хорошее? Не люблю этот взгляд, это не взгляд сострадания или сочувствия, это тихое удивление. - Она была чуть старше тебя, когда это случилось... Зачем вы терзаете чужую боль и рвёте её на куски. Приписываете себе результат её переживания. Неужто вы добрые? Всё равно мы одни. Страна бесконечных туманов. Туманов солнечных, утренних-морозных, вечерних, где мало машин, огни города только. - Наверно небо курит. Или дома. Любимые девятиэтажки с балконами-курягами, балконами-складами, балконами с котами, друзьями, друзьями-котами. Почему-то поздно вечером гуляют будто только с собаками. Каждая сигарета отправляет тебя туда, как бы ты с этим не спорила. Тогда ты и не знала, что от воспоминаний останется лишь это. "Прости меня, мама. Я всегда успокаивала всех, кто плачет по тебе. На меня не остаётся времени. Ты молчишь, потому что не умеешь сказать, и ты молчишь, потому что там карантин. Прости, никто не знает, как лучше. Даже я, представляешь? Спасибо, что научила меня играть в героев, в Зевса. Тебе понравилась уточка из настольной игры. Ты самый добрый человек из всех, кого я знаю. Этот мир просто для тебя слишком плох. Мама, мы всегда тебя любили и будем любить всегда". - Я даю разрешение на отчуждение моей матери, гражданки ... в интернат. Господи... - Не плачь, бабушка. Какой ужас. Ещё этот дурацкий снег. Минск не подходит всем. Если ты не терпишь выпивох в старых потрёпанных магазинах на Октябрьской, они стоят с пивом в пластиковых стаканчиках, возле витрин с миллионом одинаковых, никогда не проданных тортов, заряжают телефон в мистически существующей розетке. И этот мужик, просящий позвонить на минутку на площади. - Ало, ты еще бухаешь? Отвернувшись, смотришь на вечный огонь. Кто-то подкуривал от него. Не сейчас, когда-то. Все они часть Минска. И те, кто забирает всё пиво под конец смены в KFC на вокзале. Они стоят и курят около тяжёлых старинных дверей. Они не мешают. Минск это скорее явление, чем город. - Эти времена ещё романтичнее, чем те, просто в них меньше боли. - Меньше? Ты просто к ней привыкла настолько, насколько давно тебе не с кем поговорить. Пока ешь в машине, стекло засыпало снегом.