Лента времени

Содержимое библиотеки впечатляло настолько же, насколько ошеломляли её размеры. Здесь было буквально всё — от трактатов древних магических философов до подшивок французских газет. Большая часть книг ехидно дразнила Гарри французским языком, и тот, стиснув зубы, решил выучить его как можно быстрее. Пока же оставалось довольствоваться тем немногим английским, что всё-таки нашлось среди гор французского. Время летело. Гарри то зарывался в учебники, то ходил хвостом за Мишелем и требовал, чтобы тот читал ему вслух — чтобы слышать правильное произношение. Понемногу дело продвигалось, и к двадцатым числам Гарри уже даже мог понимать на слух самые простые предложения. Впрочем, до умения говорить так, чтобы французы могли хотя бы угадать, что он имеет в виду, было еще далеко. У него упорно не получалась горловая «р», он то норовил подставить лишние буквы, то глотал нужные, сбиваясь на английский манер. Словом, то было не обучение, а мучение, как угрюмо думал Гарри. Но он не сдавался. С трудом продираясь сквозь тексты для пятилеток, он на все лады костерил Слагхорна, Тома, Помфри и самого себя, — но каждое утро открывал книгу и до завтрака выписывал как минимум пять новых слов; на следующее же утро проверял их на память. Неизвестный сосед оказался французом и появился тридцать первого числа, как и говорил Мишель. Звали его Жаном, и с первого же взгляда Гарри понял: они не поладят. Более того, они поругались в первый же вечер; Гарри, который до этого всё-таки надеялся попросить своего соседа о помощи, плюнул на попытки наладить отношения и стал его игнорировать. Утро первого сентября выдалось ясным, но уже к полудню пошел дождь. После вводных лекций Гарри сидел у окна в комнате и смотрел, как крупные капли безжалостно бьют по всё еще зеленым листьям деревьев и кустов. Небо посерело, затянулось облаками, а к вечеру спустился туман. Гарри хотелось домой, но он даже не знал, где этот дом. Хогвартс девяносто девятого? Равенкловское общежитие сорок третьего? «Нора»? Гриммо, 12? Он с грустью думал, что ему некуда и не к кому возвращаться. Такое меланхоличное настроение время от времени брало над ним верх еще в Хогвартсе; не отпустило оно и теперь. Хотя бы раз в неделю Гарри вспоминал всё и всех, кого оставил позади, и иногда скучал даже по Дурслям — какая-никакая, но семья. Впрочем, подобные глупости быстро вылетали из головы, когда он сравнивал Дурслей и Уизли. Изучение французского потихоньку продвигалось, и к концу октября он уже мог кое-как говорить — и что более важно, его даже понимали. Мишель любезно разъяснил значение некоторых выражений, которыми Гарри периодически награждал Жан, и посоветовал кое-что от себя. Редкие, но жаркие перепалки стали еще насыщенней, а Гарри выписал на отдельный лист ругательства и тщательно заучил их. Следуя совету Мишеля, он собрал по своим однокурсникам пластинки и одолжил на время патефон, клятвенно пообещав вернуть его целым и невредимым. Занимался он теперь под аккомпанемент — приглушенные заклинанием французские песни. Большая часть пластинок принадлежала Эдит Пиаф, и Гарри полюбил просто сидеть и размышлять под её хрипловатый, но сильный голос. Уже в ноябре их отправили на первое практическое занятие. По сути, они только наблюдали, но и просто смотреть за работой опытных целителей, видеть, как они чудом ставят человека на ноги, оказалось действительно вдохновляющим. Гарри до сих пор не был уверен, что сделал правильный выбор, но находил в нем своеобразную иронию. Как был «всеобщим спасителем», так им и остался, несмотря на то, что изменилось буквально всё и что теперь он вырос. Верней, надеялся, что вырос и что больше его никто не направляет, кроме него самого. Гарри признавал, что без Слагхорна и Тома вряд ли попал бы сюда. Они вольно или невольно подтолкнули его, так что формально можно было считать, что им всё еще играют. Но свобода, как думалось ему тихими вечерами под скрип иглы на пластинке, это не полная независимость. Свободным можно быть и в тюрьме. Главное — выбрать это самому. — Он будто сам не свой последние пару недель, — встревоженно пробормотал Эдвард. — Думаешь, что-то с Дамблдором? — Вряд ли, — Эдвард покачал головой, — так бы он рассказал нам. — Но что тогда? — Мелвин кинул беглый взгляд на Тома. Тот сидел в углу гостиной, закинув ногу на ногу, поставив локти на подлокотники кресла и сомкнув кончики пальцев. На коленях у него, опасно покосившись, лежала раскрытая книга, и он смотрел в неё остановившимся взглядом. — Что-то явно занимает его мысли, — сделал очевидный вывод Уинстон, — вот только что именно? — Может, спросим? — неуверенно предложил Мелвин. — Думаешь, ответит? — скептично посмотрел на него Эдвард. Мелвин обреченно покачал головой. — То-то и оно. — А что он читает? — вдруг спросил Реджи. — Вы заметили, что он всё время что-то читает и пишет? — Может, ему скучно? — выдвинул очередное предположение Мелвин. Все воззрились на него, как на не пьющего кровь вампира. — Ну сами посудите! — воскликнул он, обороняя свою теорию. — Три года назад здесь еще было что-то, чему он мог научиться. Два года назад он уже превосходил всех здешних студентов, но тогда он получил значок старосты и какое-то время развлекался, исполняя роль мальчика-идеала. А потом покушения… — Мелвин поежился. — И… ну, вы-знаете-что. А в прошлом году он охотился за Джеймсом. Но Джеймс выпустился, и никого интересного Том больше не нашел, Тайная комната закрыта, а Том знает всё, чему могут здесь научить. Что ему делать-то, кроме как заниматься своими исследованиями? — Знаете, а в этом есть резон, — задумчиво покивал Эдвард. — Если… — Я польщен, что ваши мысли и разговоры крутятся вокруг моей скромной персоны, — раздался тихий голос у него над ухом, — но вам не пришло в голову, что обсуждать меня стоит так, чтобы сам я этого не слышал? — Том! — Эдвард подскочил в кресле и резко развернулся. Том стоял рядом с ними, скрестив руки на груди, и смотрел насмешливо, но не сердито. Закрытую книгу он руками прижимал к груди так, что обложку при всем желании нельзя было разглядеть. — Возможно, я бы ответил, если бы вы потрудились спросить, — протянул он. — Но момент упущен. Ах да, Эйвери, — он еще больше понизил голос, наклонился и оказался нос к носу с Эдвардом. Глаза у него, в отличие от выражения лица, были холодные и злые. — Возможно, я подпустил вас ближе других, но это не дает вам права трепать моё имя и мои секреты там, где вас может услышать кто угодно. Что-то, не важное для вас, может быть жизненно важным для моих недоброжелателей. Вы знаете, я редко прощаю промахи, и вам просто посчастливилось, что здесь практически никого нет. — Прости, — выдавил Эдвард. Том выпрямился и, отвернувшись, пошёл к выходу. Эдвард успел заметить мимолетную улыбку, которую он подарил завороженно уставившемуся на него белобрысому первокурснику. Эта улыбка на миг преобразила его лицо из жестокой маски в чарующее видение. Первокурсник часто заморгал и робко улыбнулся в ответ. Том скривил губы и вышел из гостиной. — Ты ведь понимаешь, что рассказывать о том, что слышал, никому не стоит? — повысив голос, спросил Мелвин. Мальчишка понятливо закивал: — А я разве что-то слышал? — Как тебя зовут? — Абраксас Малфой, — гордо представился мальчик. — Это был наш староста, — Эдвард кивнул на стену, за которой прятался выход. — Если останешься таким же умным, когда подрастешь, то он, возможно, возьмет тебя в нашу компанию. Ты ведь этого хочешь? — Конечно! — у мальчишки загорелись глаза, и Эдвард усмехнулся. Еще один поклонник Лорду в копилку. — Тогда будь умницей и забудь всё, что здесь было. — Понял! — яростно кивнул Малфой. — Думаете, Том не заметил его поначалу? — тихо спросил Уинстон. — Не-е-ет, — покачал головой Эдвард, — это была проверка нам после нашей ошибки. Если мальчишка удержит язык за зубами — мы её прошли. Сложив письмо, Том уперся локтями в колени, а подбородком — в ладони, и задумался. Была середина ноября; за неимением других дел он переписывался с клиентами и даже успел кое-что продать, когда Боргин наконец напомнил о себе. В присланном письме он сообщал, что сумел договориться о встрече в ближайшую субботу. Выбраться из Хогвартса было сложно, но возможно; главной задачей сейчас было хотя бы минимально просчитать разговор и подготовить несколько образов. Том поднялся с кровати и подошел к зеркалу. Прекрасно освещенное, в полный рост, оно идеально подходило для его целей, и он уже не раз пользовался им не просто чтобы проверить, ровно ли повязан галстук. Том потер подбородок, опустил руки, расслабив их, ослепительно улыбнулся. Потом сделал серьезное и немного встревоженное выражение лица. Снова улыбнулся, на этот раз — с почтением, льстиво. И с досадой покачал головой. Боргин был бес-по-ле-зен. Или он не понимал, что Тому нужно хоть немного знать об этом человеке, или желал испытать его. У Тома даже не было имени — что он мог сделать? На импровизацию полагаться не хотелось. Стоило бы выбрать линию поведения заранее, но раз уж такой возможности нет… На мгновение стерев с лица все эмоции, Том моргнул и вдруг быстро, сбивчиво заговорил: — Я наткнулся на него случайно, в библиотеке, а потом мне стало интересно. Ну вы ведь понимаете, это же уникальный раздел магии! Что можно делать с душой? Материальна ли она? Что будет, если разделить её на части? Куда деваются души после смерти? Что происходит с ними при Поцелуе дементора? Я просто… я просто хочу знать, понимаете? Это ведь богатейшая тема для исследований! Он зафиксировал выражение лица и тщательно осмотрел себя. Неровное дыхание, взъерошенные от движений головы и всплесков руками волосы, горящие глаза, чуть приоткрытый рот. Мальчик-энтузиаст готов. Лицо вновь стало бесстрастным. Том поднял подбородок, чуть опустил веки, так что глаза оказались полузакрыты, а сам он смотрел будто сверху вниз, и лениво, роняя слова, заговорил: — Знаете ли вы маггловскую науку психологию? Нет-нет, что вы. Магглы бесполезны, но и у них бывают здравые идеи. Магглами просто нужно уметь пользоваться. Психология изучает души людей. Да-да, души. А представьте, что можем сделать мы, маги? Властвовать душами, повелевать тайными помыслами — кто откажется от такого? — Глаза его блеснули из-под ресниц. — Разве вы откажетесь от такого? О, вы думаете, зачем вам нужен я, не правда ли? Могу заверить: без меня вы не справитесь. Видите ли, души — моя специализация. Я умею играть на людях, играть ими. — Он склонил голову набок и медленно улыбнулся: — Но мне потребуется компаньон. Снова замерев, Том окинул себя взглядом. Чуть больше расслабился, увеличил наклон головы, чтобы на лоб упала прядь волос, и добавил намека в улыбку. Получился достаточно властный, завлекающий своей уверенностью образ; Том был доволен. И третий, последний. Эти три станут основой, а остальное Том доработает на ходу; всё равно без информации он ничего больше сделать не мог. Приподняв брови, он удивлённо взглянул на «собеседника»: — О, это ведь так просто, — и прервал сам себя. Подобное выражение показывало, что он считает себя умнее; мало кому понравилось бы такое. Эту фразу нужно было убрать. — Всё очень банально: деньги. Казненные дементорами — сколько отдадут их родственники за лечение? Даже если мы и не вылечим их по-настоящему, — он ухмыльнулся, — кому это будет важно? Человек ходит, говорит, смеется. Чем он не живой? Все счастливы, а мы в прибыли. Но таких не слишком много, поэтому давайте возьмем, к примеру, несчастных влюбленных. Им больно, они хотят избавиться от чувств. Чувства же, как всем известно, генерирует душа. А мы просто перекрываем их. Клиент счастлив, мы в прибыли. Я? Я помогу с добычей информации и опытами. А там уж сговоримся. Расчетливость, написанная на лице, будто отвердевшие черты и невозмутимость во взгляде. Делец, который готов ступать по трупам ради денег. Прекрасно. Последовательно сменив три образа для пущей уверенности в себе, Том отошел от зеркала, спиной упал на кровать и довольно вздохнул. Боргин, если уж он действительно устроил эту проверку, останется доволен. В конце концов, получить хороший результат — в интересах самого Тома, а уж ради своих-то интересов он на многое готов пойти. Если верить письмам, Блэк до сих пор валял дурака и отчаянно скучал. Все разъехались, ему даже поболтать было не с кем, и оттого ответы на письма Гарри приходили практически мгновенно. Он рассказывал, что Голдстейн успешно поступил в свою Сорбонну и что, может, они с Гарри пересекутся где-нибудь на практике: в конце концов, медицина ведь невозможна без зелий. Что Скотт устроился в книжный магазин продавцом и они за всё это время встретились лишь раз. «Приезжай, — писал Блэк, — мне так тоскливо здесь, что хочется выть. У нас много родственников, и в доме всегда кто-нибудь есть, но они такие занудные! Орион и Сигнус, мои кузены, в Хогвартсе, а с Вальбургой мы не слишком-то ладим. Да и она девчонка, на что они годятся, кроме замужества?» «Я бы приехал, — писал Гарри в ответ, посмеиваясь себе под нос, — вот только ты вначале достань мне портал через Ла-Манш. Найди Скотта, до него тебе куда ближе. И девчонки годятся не только для замужества. Знавал я одну девушку, так она могла дать фору большинству парней». Джинни, ах, Джинни… Он вздыхал по ней всё реже; черты лица постепенно стирались из памяти, и пусть бы он узнал ее при встрече, но вот нарисовать бы уже не смог, позабыв множество мелких деталей. Последний раз они виделись полтора года назад, а до того — еще почти год. Немудрено было позабыть её, но Гарри всё равно мучился стыдом. Он ведь любил её… наверное. Любил по-детски, стремясь уберечь и защитить и даже не зная толком, но любил. А теперь тоска по пламени волос и озорной улыбке постепенно испарялась, и место Джинни занимали новые знакомые: Блэк, Мишель, Том. Тому Гарри не писал, решив вычеркнуть его из своей жизни. Эта дружба не привела бы ни к чему хорошему. Впрочем, сказать было куда легче, чем сделать, и Гарри удивлялся сам себе: как это он пропустил момент, когда подпустил Тома Риддла так близко к себе, да еще и всего за год? Скользкая змея этот Риддл, думалось ему, змеей сумеет пробраться всюду, как ни запирайся на все замки. Один раз Том написал сам. Письмо пришло уже в январе, второго числа, но на пергаменте внизу стояла дата: тридцать первое декабря. Гарри не удивился, ведь пересылка почты через пролив была не самым легким делом. Совы летели в почтовое отделение, там письма сортировали и отправляли одноразовыми порталами. Порталы сотрудники создавали сами, потому подобная работа, хоть и была не слишком престижной, высоко оплачивалась, и чтобы её получить, нужно было довести владение чарами до автоматизма, идеально отточить их. Ошибки на почте случались так редко, что их можно было сосчитать по пальцам, — но скорости это не прибавляло. Том писал о всякой ерунде: в Косом переулке открылся магазинчик с довольно дешевой и грубо скроенной одеждой, но с лицензией на пошив школьной формы, и теперь ученикам обеспеченным больше нет нужды заказывать мантии у швей, а ограниченным в средствах — покупать поношенные и приводить их к приличному виду; Слагхорн сокрушается, что Том в этом году выпустится, и грозится уйти в отставку, потому что больше никого настолько интересного здесь нет; Мэррисот и правда уходит в отставку, это вовсе не слухи, и Том, пожалуй, заменит ее на посту профессора Защиты после выпуска… Гарри ответил что-то невнятное, поддержал Тома в его намерениях и выдавил из себя пару строк об учебе. Всё его письмо заняло полстраницы, и даже самому ему было очевидно, насколько оно натянутое. Том, неудивительно, больше не писал. Понимать французский становилось всё легче, и Гарри в конце концов поверил, что когда-нибудь и правда сможет заговорить, не вспоминая каждое слово по полминуты. Мишель хвалил его и уже не зажимал театрально уши, когда Гарри ошибался. С соседом Жаном они заключили молчаливое перемирие, но ни друзьями, ни приятелями не стали, просто вынужденно делили комнату. Раз в месяц Гарри запирался в ванной и проводил там по меньшей мере два часа, осторожно изменяя черты своего лица. Каждый раз он накладывал легкое закрепляющее заклинание, которое смазывало предыдущее. Работать было неудобно: купленная у Олливандера палочка подчинялась ему всё так же плохо, но малфоевскую он оставил в Хогвартсе, в Выручай-комнате, и забрать уже не мог. Нужно было выделить деньги из скудного бюджета и обзавестись-таки нормальной палочкой, да только руки не доходили, а более-менее колдовать получалось и так. К январю он уже не мог толком вспомнить, как выглядел раньше, — лицо в зеркале стало привычным, хоть и не совсем знакомым. Жан не спрашивал, чем он там занимается: его это не интересовало. Гарри толком не сумел ни с кем здесь сблизиться, и Жан не стал исключением; но ему и не хотелось почему-то. Наверное, он боялся, что лягушатники окажутся слишком уж «другими». Даже англичане по его меркам вели себя странно, что уж говорить о жителях другой страны, а не просто другого времени. В феврале заголовки французских газет целую неделю кричали об одном и том же. Первым стал L'estafette miraculeuse — «Волшебный курьер», как переводил для себя Гарри, — когда в одном из его номеров всю первую полосу заняла колдография небольшого здания из иссиня-черного камня. Статья сообщала, что завершилось строительство Нурменгарда, тюрьмы, которую для своих врагов лично спроектировал Геллерт Гриндельвальд. Не так давно он официально объявил себя председателем МКМ, и Гарри видел в этом некую иронию, ведь меньше чем через год его победит Дамблдор, который в будущем тоже станет председателем. Неудобств от того, что Гриндельвальд правил в том числе и Францией, он не ощущал. В Британии основной сложностью были деньги, здесь — деньги и язык. Никто никого не трогал, не случалось демонстраций, не было нападений, и Гарри даже стал задумываться, почему кто-то вообще выступал против настолько мирного политического режима. Но, кажется, никто и не выступал. Или маги активизировались только весной сорок пятого, или всем было плевать. И Дамблдор не потому оттягивал дуэль, что боялся, а потому, что всех всё устраивало. Потом Гарри написал Блэк, спрашивая, что он обо всём этом думает. Гарри почти честно признался, что ничего, что ему всё равно. Блэк в ответ передал слова Вальбурги и Ориона, что Дамблдор ходит мрачный и постоянно задумывается о чем-то настолько глубоко, что его приходится окликать по два раза. Гарри только вздохнул и посоветовал в это не лезть. В начале апреля они попали на двухмесячную стажировку. Гарри, слышавший от Гермионы, сколько учатся врачи у магглов, поначалу удивлялся краткости здешнего обучения — всего-то три года, — но потом прекратил. Маги ведь. Здесь не резать ножом тело и не сшивать раны обычными нитками. Здесь главное — быстрая реакция, умение собраться в сложной ситуации и знания; и неизвестно еще, что важнее. Было сложно, но даже не из-за неопытности, а из-за языкового барьера. Когда спешишь, не до четкого проговаривания слов, и Гарри нередко переспрашивал, что же ему сказали; сам же он, как, морщась, пожаловался Мишель, не тратил время на подбор гладких выражений и потому говорил хуже, чем неграмотные бродяги в подворотнях. В целом опыт получился интересным. Гарри не терялся при виде ран, убеждал даже практически безнадежных пострадавших, что всё будет хорошо (да, всё не всегда бывало хорошо, но они по крайней мере успокаивались), и к концу стажировки понял, что оказался на своем месте. Да, ему было страшно: а вдруг не получится помочь? Но куда страшней было не помочь вовсе и даже не попытаться. Экзамены прошли в мае, и к началу июня Гарри был свободен, как ветер в поле, и понятия не имел, чем же ему заняться. Последовав глупой, на первый взгляд, мысли, он отправился в ту самую больницу, где стажировался, и к его безмерному удивлению его взяли. Младший помощник третьего секретаря старшего заместителя кого-то там — так Гарри именовал свою должность. Не «принеси чай», но недалеко ушло. Впрочем, потихоньку, с течением времени, ему доверяли что-то большее, и несколько раз он даже ассистировал на операциях. Там тоже не было ничего тяжелого, так, вовремя подавать нужные зелья и следить за показаниями диагностических заклятий, но Гарри относился к этому серьезно, ведь в случае его ошибки могли пострадать люди. Целители, одетые в основном в светло-зеленые халаты, одобрительно улыбались и хлопали его по плечу, когда Гарри, услышав очередное «никаких последствий, прямо как новенький» об одном из пациентов, облегченно вздыхал. Общежитие на лето закрывалось, и еще в начале мая Гарри озаботился поисками жилья. Денег у него, кроме небольшой горстки монет за стажировку, ожидаемо не было, а ведь нужно было еще и что-то есть. Пару недель он провел в прицерковной ночлежке для бездомных, но потом всё же отыскал комнату. Хозяйка — говорливая сухонькая маггла небольшого роста — приходила поздно вечером усталая, с ноющими ногами, но каждый раз становилась к плите. Сын её был чуть старше Гарри, тоже учился и целыми днями пропадал с друзьями в полях. Где они там нашли поля, в Париже-то — Гарри не знал и не интересовался. Хозяйка его подкармливала, комната была небольшой, но уютной, и Гарри с удовольствием провел бы там всё лето, но, когда он устроился в больницу, аппарировать через всю страну — из Парижа в Монпелье — каждое утро и каждый вечер стало несколько утомительно и даже не столько магически, сколько морально. К тому же жили они в квартале весьма оживленном, и Гарри приходилось пару миль шагать пешком, пока он не забирался в отдалённый уголок, откуда можно было безопасно исчезнуть. Даже подходящих переулков там не было. Поэтому Гарри с искренним сожалением распрощался с хозяйкой, нашел себе другую комнату и съехал. Новым хозяином снова был маггл, сутулый седеющий мужчина неопределенного возраста. На глаз Гарри дал ему лет сорок, но потом засомневался и в конце концов выбросил это из головы. Комнату ему сдали за мизерные деньги, и поначалу он даже не поверил своей удаче, но когда заселился и провел там первую ночь, то с трудом удержался, чтобы не сбежать тотчас же. Кошка по имени Кот беспрепятственно лазила по всей квартире, хозяин за ней практически не убирал, и было не продохнуть от вони. Когда Гарри приходил в первый раз, посмотреть, то шмыгал носом и вообще не чувствовал запахов, — а теперь та простуда ему аукалась. В туалет было не зайти, потому что лоток вечно стоял грязным, горячей воды не было, всюду виднелась паутина, а потолок в кухне зарос плесенью и облупился. Конечно, Гарри мог всё это отчистить элементарными бытовыми чарами. Но хозяин безвылазно торчал в квартире, и применять магию Гарри не мог, а глушить его Конфундусом считал безнравственным. Не то чтобы он слишком уж заботился о полузнакомом маггле, жизнь в волшебном мире накладывала-таки свой отпечаток. Но Гарри помнил, что раньше, года четыре-пять назад, предложи кто ему такой выход, он бы возмущенно вскинулся, и почему-то не хотел окончательно переступать эту границу. Так что было два варианта: или смириться, или драить всю квартиру руками… и выкинуть на улицу Кота, из-за которого и стоял невыносимый запах. Хозяин был будто не от мира сего и вообще не понимал, что жить в таких условиях невозможно. Ничего ему не говоря, Гарри вновь занялся поисками и в конце июня, вручив обескураженному хозяину плату за неделю, забрал вещи и уехал. Третий вариант оказался и последним. Брали дороговато, но до работы Гарри добирался пешком и как раз успевал проснуться, дыша прохладным утренним воздухом. Комната была достаточно теплой, отдельной, воду и газ давали круглосуточно, и по сравнению с предыдущим местом обитания новое жилье казалось Гарри раем. Лето потихоньку подходило к концу, и начала учебного года он ждал почти с тем же нетерпением, с каким всегда думал о возвращении в Хогвартс. Пару раз он порывался написать Тому и поделиться впечатлениями, но каждый раз останавливал себя. В итоге всё выливалось на Блэка, и тот, хоть и не понимал половины в его письмах, послушно радовался. Хозяйка знала, что Гарри съедет обратно в общежитие, и огорчалась: мол, почаще бы такие жильцы попадались. Гарри про себя лишь усмехался: еще бы, дома почти не бывает, всё всегда чисто и аккуратно, глаза не мозолит, друзей не водит… Тень на стене, не иначе. Общежитие вновь открыли двадцать пятого августа, и Гарри с удовольствием перебрался обратно. Ему не слишком нравилось жить на чемоданах, и пусть он и любил путешествия, но предпочитал всегда иметь место, куда можно вернуться. К сожалению, такого места у него до сих пор не было… а теперь, в этом времени, не было и друзей, к которым хотелось бы возвращаться. Сидя в кресле у камина, Том лениво перелистывал страницы книги. В дальнем конце комнаты Эйвери показывал мальчишке Малфою движение палочкой для левитационных чар, чуть поодаль устроились Мальсибер и Лестрейндж — разложили по журнальному столику длинные свитки, концы которых свешивались до самого пола, и о чем-то горячо спорили. Возле них сидели недавно прибившиеся к компании Смизерс и Уилком и жадно вслушивались в слова своих более опытных сокурсников. Еще несколько новеньких остались в своих общежитиях, и Том, честно признаться, даже не помнил их имен. В его окружении толклось слишком много людей, чтобы знать всех в лицо, и слишком малое их количество представляло из себя хоть какую-то ценность. Том поставил локоть на подлокотник кресла и оперся виском о кулак. Вот взять, к примеру, Уилкома. Высокий и тощий, он был слаб физически, магически и морально. Стоило Тому поманить пальцем, как он, подвизгивая от восторга, кинулся ему в ноги и беспрекословно принял его лидерство. Уилком принимал пинки и пренебрежение как должное и радовался, как утверждал Эйвери, уже тому, что может быть рядом с Томом. Смизерс — Смизерс был другим. Бездарный маг, он неплохо умел притворяться и тешил своё самолюбие при каждом удобном случае. Смизерс жаждал лавров, мечтал о славе и почему-то уверился, что рядом с Томом быстро взлетит к самой вершине. Что ж, усмехался Том, может быть, он и взлетит, — но за Лордом Волдемортом его никто и не заметит. — Том, — позвали его низким грубоватым голосом. — Тут это… задание наше. Поможешь? — Иди к Эйвери, он как раз закончил с Малфоем, — Том махнул рукой в угол гостиной. — Думаю, он не откажет. Крэбб. Вот Крэбб был как раз запоминающейся личностью. Не слишком умный, плетущийся позади всего курса, он прекрасно владел атакующими заклинаниями и в жизни следовал принципу «лучшая защита — нападение». Том приметил его год назад и практически сразу решил, что Крэбб войдет в их компанию и останется там и после выпуска. Он всё еще не был уверен, чем они будут заниматься, но иметь под рукой хорошего боевика никогда не помешает. Кроме этих троих Том помнил Смита и Уэйверли. Оба среднего роста, юркие, пронырливые, они казались братьями и вечно ходили всюду вместе. Абсолютно непримечательная внешность и умение слиться с обстановкой делали их идеальными шпионами. Именно они чаще всего приносили Тому новости о том, что происходит среди преподавателей: например, об отставке Мэррисот он узнал от них. В прошлом году это было еще не точно, но сейчас уже дело решенное, как решительно заявил Смит. Их Том тоже не собирался оставлять на произвол судьбы. Его окружение должно состоять из полезных людей, а эти двое были попросту бесценны. И последний, самый, пожалуй, интересный человек из всех, с кем Том когда-либо встречался — кроме, наверное, Дамблдора, — Эван Джеймс. Том писал ему лишь раз, и этого хватило, чтобы понять: общение тот продолжать не желает. Навязываться Том не привык, но и отдавать то, что хочет, — тоже. А Эвана он хотел. Не самый умный, не самый сильный, не слишком выделяющийся, Эван в то же время был поразительно похож на Тома. Было видно: он пока не знает, к чему стремиться, но если уж выберет себе цель, то пойдет до конца. И его Том тоже был не намерен отпускать. Хочет Эван или нет, он вернется. — Том! — послышался голос Мальсибера, вырывая Тома из размышлений. — Мой Лорд! — ехидно вторил ему Лестрейндж. У Тома дернулся глаз: подобное обращение было несомненно приятно, но уж точно с не такой интонацией. За находчивость и умение выворачиваться из скользких ситуаций он прощал Лестрейнджу многое, а тот чуял границу и никогда не переступал её, справедливо опасаясь последствий. Каждого из этой группы можно было использовать; главное — знать как. Том знал, что они объединились именно вокруг него и исчезни он — компания распадется. Потому, думал он, слушая философские рассуждения Мальсибера и покровительственно улыбаясь новеньким, его обязанностью будет собрать их вновь, как только он найдет себе цель после выпуска. А там… там посмотрим. Связи никому ещё не мешали.