За что тебя ненавижу...

Саша

      Поцелуй был невесомым, едва различимым, а, может, и не поцелуй вовсе — просто чужое дыхание на губах.       Открыл глаза, но ничего не увидел из-за плотной ткани.       — Тише, — бархатный шёпот в ухо.       Обволакивает жар чужого тела. Легко и нежно скользят тонкие пальцы — по волосам, по лицу, чертя профиль, опускаются к шее, касаются пуговицы на рубашке. Судорожное глотание воздуха — в горле перехватило. Словно и не было этих шести лет… И словно они же сейчас встали перед ними в полный рост, заставили осознать всю высасывающую суть разлуки. Двое, единое целое, разделённые, оторванные друг от друга, вынужденные существовать, как два недочеловека, брести сквозь жизнь и искать, искать, искать свою загубленную половинку; злиться, ненавидеть, но всё равно высматривать глазами в серой безликой толпе.       Прикосновения жгли кожу, сушили изнутри. Даже с завязанными глазами у Саши закружилась голова, когда ладони опустились по животу вниз. И щемящее, ноюще-тягучее возбуждение, наливающее тело внутренним жаром.       — Тише. Тише, Эльфёнок…       Хрипатый смешок в губы, поцелуй, ещё поцелуй — чтобы добиться взаимности, заставить разжаться две плотно сжатые половинки, скользнуть языком внутрь, смешать дыхания.       — Нельзя… — Саша кое-как отвернул голову, тут же открывая поцелуям шею. Глеб облепил его собой — губами, пальцами, только сильнее вдавливая в дверь. — Дядя Коля…       — Хороший дядька, — мимоходом согласился Глеб, борясь с мелкими пуговицами. Не выдержал и рванул ткань, вырывая их с мясом. — Если его сейчас нет, значит, на дежурстве — до вечера там будет, у них теперь графики поменялись — вечером уходит, вечером приходит.       Клацает вытягиваемый из петель ремень, вжикает молния.       — Откуда ты знаешь?       Пальцы пробираются в ширинку. Темнота перед глазами взрывается цветовыми пятнами. Касание горячей плоти мягко, нежно, тягуче. Ещё сильнее ломит от возбуждения.       Тихий стон — Сашин. Глухой смешок — Глеба.       — Не надейся — не заговоришь мне зубы.       Хочется ругаться, кричать, выть и хохотать одновременно — Саша постоянно забывает, что Глеб умный, одурачить всегда хочет. Всегда… хочет. И никакая клиника этого не вытравит.       Его подхватили под ягодицы, рывком подсаживая на себя, заставляя обвить ногами талию, и, не прекращая выцеловывать шею, куда-то понесли. Скрипнула дверь, хлопнула уже за спиной. Обнимающие спину руки разжались, его толкнули от себя, сбрасывая в пространство. Мягко качнулся матрас, Саша спружинил и нечаянно перекатился на живот. Глеб лёг сверху, сразу же принимая в кокон из объятий.       — Подожди… — Саша на локтях отполз вверх, но его тут же дёрнули обратно, мягко, но непреклонно. Глеб прижался всем телом, не давая вывернуться из-под себя. Саша напрягся.       — Т-шш… расслабься. Не бойся.       Саша дёрнулся. В ушах гремел пульс, он не слышал шёпота — он ощущал только хриплое дыхание над ухом и чужую волю, впечатывающую его в мягкую, вяжущую движения, постель. Темно. Страшно. Соскользнула с тела рубашка, полетели на пол джинсы с бельём. К ягодицам прижалась чужая плоть, отчётливо ощутимая даже сквозь плотную ткань брюк, вжалась между половинками, становясь ещё больше, потёрлась. И тихий протяжный стон.       Жуткое чувство дежавю, забытое, но не изжитое из испуганно сжавшегося сердца. Как же темно. Как же страшно.       Забился, пытаясь стряхнуть ужасные оковы, заметался, желая сорвать эту кошмарную повязку, отрезающую его от реального мира и вгоняющую ещё глубже в никуда не девшиеся страхи.       — Сань, хороший мой, успокойся. Это я, помнишь? Тише… Эльфёнок, мой Эльфёнок, — Глеб перехватил его за кисти, но вспомнил недавний нервный срыв и провёл руками выше, переплёл пальцы с пальцами Саши. Зарылся лицом ему в волосы, поцеловал в шею за ухом, чуть лизнул, прикусил кожу, возвращая лёгкой болью из истерики.       В окутавшую Сашу темноту мягко пробрались яркие всполохи возбуждения. Не имея возможности видеть, он в два раза острее чувствовал любые прикосновения, слышал шорох снимаемой Глебом одежды, хрип его дыхания, ощущал жар тела.       — Это я. Не бойся. Всё хорошо, — не прекращая, шептал Глеб, убаюкивая ласковым урчанием. Голос держал сознание, не позволял раствориться в темноте и страхах. Нежный, мягкий, настойчивый, родной… как прикосновения тёплых рук.       Пальцы ложатся на талию, едва уловимо скользят вверх. И между ними третьей дорожкой, горячей и влажной, скользит, щекоча, язык, чертит спину узорами.       Об ягодицы трётся уже влажный от желания член. И хочется выкрутиться, хотя бы сжаться, а тело само выгибается, подаётся навстречу, и ему всё равно, что это чужая квартира, незнакомая постель и его распаляет мужчина. Пусть говорят, нет любви — есть желание. Пусть они одного пола — они живые люди, а не бездушные роботы. Пусть они братья — просто хочется согреться и понять, что в этом мире ты хоть кому-то небезразличен.       Рука пробирается между смятым постельным и телом, пальцы скользят к паху, зарываются в волоски, трогают член. Едва уловимое касание подушечками пальцев по стволу. Вниз по взбухшей венке, к основанию.       Саша инстинктивно вжимается в постель, но только ещё теснее притискивается к ладони.       Вторая оглаживает ягодицы. Пальцы скользят между половинками.       — Глеб…       — Тише, хороший мой. Всё в порядке… — горячий выдох в затылок.       Поцелуй в шею. Губы перебираются к плечу. Прикус, растекающийся жаркой истомой.       А руки уже ласкают бёдра, оглаживают, сжимают. Одна скользит от ягодиц вниз, раздвигая ноги, вторая нажимает на поясницу. Пальцы касаются сзади, проводят по сжимающимся мышцам.       Темнота съёживается, в мире не остаётся ничего, кроме хриплого дыхания, сумасшедшего пульса и этих осторожных мягких касаний. Мягко, нежно, ласково.       — Какой же ты тугой. У тебя кто-нибудь был?       — Да.       Глеб напрягается. Даже не видя, Саша знает, как каменеет его красивое лицо. Губы трогает довольная улыбка, но он прячет её в складках покрывала.       — Когда? — свистящий шёпот.       Едва удерживаемое хихиканье.       — Я тогда ещё в десятом классе учился.       Мгновение понимания. Сдавленный выдох.       — Я тебя сейчас прибью, шутник недоделанный.       Но вместо обещанного наказания ягодиц касаются губы. Целуют одну, вторую.       — Эй, постой…       Руки раздвигают половинки и входа касается язык.       — Ты чего выделываешь, идиот?! Не на-ада-а-а!!!       — Неужели тебе неприятно?       — Псих! Я грязный!       — Ты торчал в душе перед приездом Макса, я всё знаю.       — Следил за мной, да?       — Хм… подглядывал.       — Дуби-ина-а-аа…ах-х-ха…       Влажные тягучие движения заполняют сознание. Саша зарывается носом в покрывало, пряча горящее лицо, руки комкают постельное. Темнота становится острой и наполненной — шорохами, движениями, хрипами и стонами. Тёплая, уютная, успокаивающая.       Что в него входит? Язык? Палец? Два пальца? Три? Так много, тяжело принять. Тяжесть давит на стенки, проталкивается, скользит, но всё равно едва входит. Вдавливается в кольцо, выбивая воздух из груди напополам со стоном. Узко, туго, тесно.       Острый страх накатывает волной. Внутри всё сжимается.       — Эльфёнок… — выстанывает голос в волосы, успокаивая. Только один человек его так называет, а ему можно позволить всё.       Глеб надавливает, раздвигая стволом изнутри, осторожно вталкивается, скользит внутрь, заполняя собой. На талию ложатся ладони, притягивают к себе. Губы жарко припадают к спине, ведут по позвоночнику вверх, к шее, дублируя движения снизу. Ладони стискивают рёбра, трогают грудь, оглаживают бока. Одна чертит по животу вниз, накрывает пах, сжимает, забирает член в кулак, скользит по всей длине. Вторая обхватывает за талию, приподнимая на себя, не разрешая отодвинуться — чтобы услышать бешеный стук сердца, сплетающегося с таким же рваным ритмом собственного. И прерывистое дыхание над ухом, превращающееся в тихий стон.       И неожиданно темнота разрывается — сорванная с глаз повязка падает. Его лицо поворачивают, заставляют встретиться взглядом, с тревогой всматриваются. В янтарном свете ночника видны и искусанные Сашины губы, и мокрые дорожки, но Глеб почему-то облегчённо вздыхает, утыкается мокрым лбом ему в плечо.       — Голубые, — непонятно шепчет он. Целует влажную от испарины кожу. — Голубые…       — Мы?       Смешок.       — Ну, и мы тоже. — Обнимает крепче, словно боится отпустить. Касается губами губ, нежно, невесомо. И медленно двигает бёдрами вперёд. Стон. Выдох. Хрип. — Сааань…       Входит глубже. Боль. Жар. Истома. Мышцы рефлекторно сжимаются, но он уже слишком глубоко, толкается внутрь, плавно и тягуче, не останавливаясь, не срываясь с мерного ритма, плавя остатки сознания. Твёрдая горячая плоть пульсирует внутри, нажимает, достигает предела, исторгает стон уже из обоих. Лёгкий нажим. Мягкий толчок.       Саша пытается отвернуться, его удерживают, мягко, но надёжно, не разрешая оторваться от лица Глеба. Чтобы видел, кто сейчас с ним, чтобы видел, кто сейчас в нём.       Глеб раздвигает его ноги ещё сильнее, давит на поясницу, скользит пальцами по позвоночнику к шее, прижимает голову к кровати, заставляет прогнуться. И не прекращая движений, опускается сверху, лижет, целует, покусывает. Саша зарывается лицом в постель, ловит ртом закончившийся воздух. Спина горит под руками Глеба. Его язык проводит длинную дорожку вдоль позвоночника. Жаркое дыхание в шею. Влажный поцелуй в ухо.       Всё расплывается, становится нечётким. Остаются только размеренные толчки и забытое ощущение целостности и покоя.       Пускай слёзы мешают рассмотреть лицо любовника, а гулкий пульс глушит звук его голоса — Саше не обязательно видеть и слышать, чтобы знать, кто тот человек, что так жарко и нежно сжимает его в объятиях. Единственный, кто пробился сквозь его страхи и барьеры, единственный, кто их вообще заметил и понял, единственный, кто помог забыть. Теперь он точно навсегда оставит в прошлом тех, кто его ломал, тем более, даже лица стёрлись. А теперь и боль. Словно очнулся от долгого кошмара…       …Они потом ещё долго занимались любовью; не могли оторваться друг от друга, обнимались, ласкались, старались коснуться везде и всюду. Губы распухли от поцелуев, кожа ныла от засосов. Ближе, теснее, растворяясь друг в друге — в жарких объятиях, в хриплом шёпоте, в тихом стоне, в каждом движении, в каждом толчке.       Ночь тянулась бесконечно долго. А пронеслась в мгновение ока.       Саша очнулся от кошмара и попал в другой сон.              Под утро ему опять приснился склеп. Он снова лежал в густой душной темноте, придавленный тяжёлой плитой, задыхался и звал на помощь, но успел проснуться раньше, чем захлебнулся криком.       Из коридора доносилась знакомая трель телефона. Хотел подняться и поискать, но сзади его облапил Глеб и отпускать свою добычу он не собирался. Сонно прижал к себе и засопел в лопатки.       Телефон надрывно тренькнул и заглох. И тут же запищал ещё один, этот — из разбросанной по полу одежды Глеба. Кое-как дотянулся рукой до лежащих рядом джинсов. Подтянул за штанину и обхлопал карман, достал теленькающего монстра, мимоходом глянул на определитель «Максим»… и чисто автоматически нажал зелёную клавишу приёма.       — Алло? — сонно просипел он.       — Где Саша? — рявкнули в трубку.       Плохо соображая с утра пораньше, Саша хмуро буркнул:       — Это я и есть.       — Тогда где Глеб? — тут же насторожился Макс. — Рядом с тобой?       — Нет… я…       — Ты не взял трубку своего телефона, но сразу же берёшь его! Где вы???       Сон как ветром сдуло. Саша подскочил с постели, морщась от тянущей колючей боли сзади. Хотел что-то сказать в оправдание, но в это время в трубке послышалась лёгкая возня.       — Александр?..       Внутри всё оборвалось и ухнуло куда-то вниз. Ледяной безэмоциональный голос резанул слух.       Отец…