Глеб
Из школы Глеб пришёл разбитый. Кое-как заставил себя пройтись с метлой под деревьями, несказанно радуясь, что дожди посбивали почти всю листву, и вообще у Михалыча уже проходит радикулит, значит, скоро он сможет, наконец, выспаться. С болезненным удовольствием размял плечи, когда отнёс в подсобку дворника метлу. — Морда у тебя, как у обожравшегося сметаной кота, которого поймали и дали лупня, — со смешком заметил выползший на свежий воздух Михалыч. — Чего? — Говорю, выглядишь довольным, и в то же время, будто бы тебе на хвост наступили. Опять со своим Эльфёнком погыркались? Глеб поперхнулся. — Откуда ты знаешь? — Что погыркались? — Про «Эльфёнка». Дворник усмехнулся. — Пей в следующий раз меньше, чтоб не ляпнуть чего лишнего. — И… э… много я лишнего ляпнул? — осторожно уточнил Глеб. — Расслабься, — мужик хлопнул его по плечу. — Только то, что она у тебя своенравная и стервозная. Глеб почувствовал, как заливается непривычной краской смущения. — Это не то, что ты думаешь, — пробормотал он, против воли вспоминая выгибающегося под ним Сашу. Влажные потемневшие волосы спутаны, губы припухли от поцелуев, голый, мокрый, грязный… Тпрррууу! Внизу живота ооочень красноречиво ёкнуло. Блин, блин, блин!!! — Ты похож на обожравшегося сметаной кота, — повторил Михалыч. — Думаю, это ты как раз не то думаешь, что есть. Глеб вспыхнул, развернулся и позорно ретировался. Много какой-то дворник понимает?! Да он просто счастлив, что у него мать на поправку пошла! За последние дни матери действительно стало намного лучше, она уже ссорилась с врачами и с тётей Таней, непременно желая вернуться домой, дулась на Глеба, когда он её в этом не поддерживал и даже один раз пыталась-таки удрать, но её перехватили на лестнице и с почестями вернули обратно в палату. Мама была неугомонной. Сколько Глеб помнил, она была всегда и всюду — успевала на работе, дома и даже умудрялась вытащить своего вечно хмурого сына на улицу, чтобы не чах в квартире. Глеб с детства не сильно общался с одногодками — в детском саду он был драчлив и его за это недолюбливали, в школе, так и не научившийся дружить, просто уже не знал, как это сделать, а, может, и не слишком стремился. Просто ему вполне хватало приятельских отношений, когда вроде и знаешь кого-то, но не настолько, чтобы впускать в свою жизнь или быть вхожим в его. Может, он просто оберегал свой мир, в котором были только они с мамой… Иногда он ловил на себе её задумчивый взгляд — она сидела со своей любимой книжкой, с ногами забравшись на диван, а он, забывшись, ковырялся с гитарой. Наверно, тогда она видела его отца — Глеб никогда не спрашивал, но однажды в детстве нашёл фотографию, где его родители, ещё молодые и смешливые, сидят под новогодней ёлкой: она обнимает только что подаренную гитару, он обнимает её. Теперь на этой гитаре играл Глеб. Мама научила, когда ему было четырнадцать. У них с мамой были странные отношения. Она никогда с ним не нянькалась и вполне могла закатать затрещину, если он провинился. При всём этом ни разу за семнадцать лет на него даже голос не повысила, они вообще не ссорились, если не считать той пощёчины в больнице. Глеб не был маминым сыночком и всё же она была больше, чем просто мама — единственный дорогой человек, якорь, держащий его в этой жизни, не дающий забиться подальше от шумного человечества, вряд ли друг — слишком у них мировосприятие разное — и всё же о сыне она всегда знала всё. Не то, чтобы он рассказывал, просто как-то так получалось. У них были разные характеры, привычки и вкусы, они не виделись днями, а иногда и сутками из-за её работы, и всё же сейчас Глеб заходил в привычно пустую квартиру и не мог унять дрожи — он не хотел оставаться один. А ещё его мать была волшебницей — где бы она ни была, дома или в больничной палате, сразу становилось уютно и как-то по-домашнему спокойно. На улице, в больнице — рядом с ней всегда крутились дети, незнакомые прохожие, обходящие Глеба стороной, у неё же обязательно спрашивали дорогу, время или что-нибудь ещё. Как-то совершенно непонятно для Глеба, она умела расположить к себе в первую же минуту знакомства. Сегодня из её палаты тоже доносился весёлый гомон, так неприсущий больнице — он ещё из коридора услышал мамин смех. Нацепил улыбку, толкнул дверь. И почувствовал, как улыбка сползает вместе с настроением. На маминой кровати, непринуждённо облокотившись о спинку, сидел Саша. …Эльфёныш ещё улыбался, когда автоматически повернулся на звук открывшейся двери. Его улыбка, куда более искренняя, чем деревянная Глеба, сползла ещё быстрее, чем, собственно, у Глеба. — Ты что здесь делаешь? — мигом охрипшим голосом выдохнул Глеб. Саша подскочил, точно ужаленный, затравленно глянул. В только что звенящей от веселья палате стало тоскливо и неуютно. Две мамины соседки — тётка уже постпенсионного возраста и молодая женщина с маленькой дочкой — напряжённо покосились на новоприбывшего. Удивительно, он никогда с ними не заедался, никогда не грубил и вообще, разве что здоровался в пространство, когда приходил проведать мать, но обе подсознательно его сторонились и замолкали при его появлении. В общем-то, Глебу было плевать, хотя немного бесило. — Я… я нечаянно… — сдавленно пролепетал Саша. — Он имеет в виду, что меня нечаянно обнаружил — приехал навестить брата, спускался в кафетерий и меня увидел, — пришла на помощь мать. Глеб раздраженно сверкнул на неё глазами, но она сделала вид, что ничего не заметила. Да конечно! Наверняка сама Сашу заметила и незаметно выцепила. — Пойду я, — Саша скомкано попрощался и попытался улизнуть. Глеб выкинул вперёд руку и перехватил мальчишку за капюшон пайты. — А ну, пусти! — тут же вскинулся Эльфёнок, но его гневный вяк Глеб прервал, попросту выпихнув в коридор и, не выпуская возмущённо булькающую жертву, выскочил сам. Коротко огляделся и, прежде, чем пацан таки выкрутился из собственной пайты, втолкнул его в процедурную, к вечеру пустующую, а потому очень удобную. — Чего тебе надо?! — тут же взъерошился Саша, выкручиваясь из рук и отскакивая на другой конец небольшой, захламленной оборудованием, комнатушки, отгородившись столом и лежаком для осмотра. — Ты сегодня не пришёл, — мрачно напомнил Глеб. — А я и не обещал, — сердито огрызнулся Эльф. — В школу не пришёл, — уточнил Глеб. — Ты что мне, мамочка? — ещё один сердитый выпад. — Не пришёл и не пришёл. — И тут же мордашка расплылась в нервной, но лукавой ухмылке. — Неужели скучал… дорогой? Глеб сжал кулаки, едва удержавшись, чтоб не сжать пальцы на тонкой шее. — Ладно, мне пора, — тем не менее, с места Саша не двинулся, настороженно косясь на замершего у двери Глеба. И так и будет коситься, никуда не пойдёт, не желая снова оказаться пойманным. Барашка потому что, упёртая!.. Осторожная… Отлично это понимая, Глеб вышел из кабинета, раздражённо хлопнув дверью. Саша выждал минут пять — перестраховщик чокнутый! — и тихонько выглянул в коридор. На са-амую чуточку приоткрыв дверь. И в эту самую щель затаившийся Глеб и запустил руку, сцапав Эльфёныша за грудки! — Ик! — нервно выдал парень, мазнув по близкому лицу ошалелым взглядом, попытался отшатнуться и тут же скорчился в три погибели, стоило выведенному из себя Глебу ткнуть ему в бок костяшками. Нет, он не сильно, он вообще нечаянно задел, когда этот угорь выкручивался из хватки! Но Саша скорчился и едва не задохнулся от боли. — Ты чего? — Ничего! — почти вскрикнул, затравленно озираясь по сторонам, стараясь отделаться от Глеба. — Закричи, что тебя насилуют, — гнусно подсказал Глеб и впихнул обмякшего Эльфёнка обратно в процедурную. Хлопнул за собой дверью, Саша вздрогнул, точно попавшая в мышеловку мышка. — Раздевайся, — мрачно сказал Глеб.Саша
Секунду Саша молча таращился в холодные серые глаза замершего напротив него мучителя. — Ты… псих? — осторожно, и всё же уверенно, уточнил он. Глеб только покривил красивые аккуратные губы. Точёное тонкое лицо надменно скривилось. Саша продолжал смотреть на этого странного непросчитываемого человека. Иногда он жутко бесил, иногда… часто… Саша попросту его боялся. Он боялся тех, чьи поступки не поддаются предугадыванию, а Глеб постоянно выкидывал такое, чего от него ждали меньше всего. — Что?.. Ты совсем обалдел?! Пошёл к чертям!!! Эй!!! ПУСТИ МЕНЯ!!!!! Глеб шагнул вперёд, скрутил отчаянно трепыхающегося Сашу и бросил на жёсткую кушетку. — Только вякни, — процедил он сквозь зубы и накрыл горячей ладонью Сашины губы. И Саша его послушался — вякать не стал. Он укусил молча! — Ах ты Эльф недоделанный!!! — почему-то завопил Глеб. Саша аж подавился. Его по-всякому обзывали — Принцессой, Щурёнком, Карамелькой, но чтобы Эльфом… да как-то и не тянет это на обзывательство, хотя вот же, пожалуйста — орёт, что его, остроухого, фигой скрутит и наизнанку вывернет. Саша барахтался в сильной хватке, молотил руками по спине навалившегося сверху рассерженного парня, но взбешённый Глеб этого точно не замечал — молния на пайте медленно разъезжалась в стороны. Тонкие музыкальные пальцы коснулись водолазки, прошлись по рёбрам, оставляя за собой мерную колючую боль, и задрали чёрную эластичную ткань, мешком облепившую исхудавшее тело. Нет, Глеб не был таким озабоченным маньяком, как Саше почудилось вначале, Глеб не секса хотел — он хотел заглянуть под водолазку. И тогда Саша завопил, от испуга забыв, что они в больнице, и что здесь вокруг люди, и что любой желающий может толкнуть дверь и увидеть… — Не надо!!! Всхлипнул, натянул водолазку обратно на живот, скрутился тугим калачиком под опешившим Глебом, затравленно глянул на него и зажмурился, чтобы предательская влага так и осталась в глазах. — Не надо… — Кто это сделал? — жутким звенящим шёпотом процедил Глеб. Осторожно запустил руку под водолазку, чуть её приподнимая. На животе Саши, сместившись к правому боку, расцвёл огромный синяк. Саша молчал. Может, просто не хотел говорить, может, не позволило мгновенно выросшее в груди сердце, забившееся об рёбра, бешено колотящееся, но всё равно не пропускающее внутрь воздух. — Кто это сделал? — повторил Глеб, чуть приподнимаясь над сжавшимся Сашей, чтоб лучше разглядеть цветастое пятно в фиолетовых и зеленоватых переливах. — Максим? — Да с чего это?! — тут же вскинулся Саша. — Чтоб ты знал, Максим никогда — никогда — меня не бил! Глеб изменился в лице. Саша со злорадной покорностью трепанулся в его руках, сузил глаза. Он не врал. Максим, со всей своей подлостью, ненавистью и злобой, ни разу в жизни не поднял на него руку — в тот единственный раз, у реки, удар предназначался Майе. А вот Глеб, Глеб вполне мог Сашу ударить, что несколько раз и делал. Хотя, он его не только бил… — Ты такой забавный, будто тебя тапком прихлопнули, — натянуто хихикнул Саша, понимая, что опять нарывается, но не в состоянии себя контролировать. Он хотел выпутаться из этих рук, из этого взгляда, из всей той грязи, что плескалась в его жизни и никак не желала исчезать. Но Глеб его даже не услышал. По его лицу метались странные необъяснимые тени. — Это папаша твой? — с каким-то утробным рычанием процедил он. Саша замер, хихиканье застряло в горле. — Откуда ты… Нет! Глеб едко ухмыльнулся, донельзя чем-то довольный и одновременно злющий, как оса, поудобнее умостил Сашу под собой и явно вознамерился обратно задрать водолазку. — Нет! Глеб! Не надо! Всё хорошо! Это не он! Я сам упал, правда!!! Глеб? Глеб?! Глеб… — Вы чего это тут голосите? В подсобку заглянула полноватая симпатичная женщина с неряшливо собранным хвостом на затылке. Одета она была в белый халат медсестры. Увидала слипшихся на кушетке парней, удивлённо округлила глаза. — Эт-то ещё что такое? — начала она грозно, но Глеб вывернул голову, всмотрелся и облегчённо выдохнул. — Тёть Тань, сюда! Есть здесь что-нибудь от отёков и синяков? — Э, ну должно быть, — женщина прикрыла за собой дверь, глянула уже с беспокойством. — Что случилось? — Ничего! — Цыц! Его ударили… — Сам упал!!! — Цыц, я сказал! — А то что? — можно подумать, Глеб на него при посторонней тётке набросится! Набросился. Сел сверху, оседлав бёдра, чтоб взбрыки не мешали, запястья зафиксировал над головой одной рукой — как только в одну лапу вместил?! — второй скользнул по извивающемуся телу и задрал-таки злополучную водолазку, открывая уже постороннему человеку вид на синие разводы под кожей. — Мать моя женщина, — ахнула медсестра и кинулась к полочкам с мазями. — Кто это тебя так? — Сам я, САМ!!! — Папочка, — перекрыло его тихое шипение Глеба. — Ооо, — почему-то протянула медсестра, нахмурилась, но больше не произнесла ни слова. Лёгкими касаниями нанесла жёлтоватую мазь, промокнула ватным тампоном лишнюю, равнодушно посмотрела в прожигающие негодованием Сашины глаза. — Ну чего ты пыхтишь? — спокойно спросила она. — Никто на него жалобу катать не будет. Хотя я бы ему челюсть-то вывернула, чтоб лапы не распускал, — добавила с непонятной мстительностью. — А вот ты идиот, что сразу не пришёл. Так же и печень отбить можно. — А он не мог прийти, он вообще вряд ли сегодня ходить с утра мог — даже в школе не появился, — злорадно заложил Глеб. Саша вспыхнул. Отбросил его расслабленные руки. — А не знаешь, из-за кого?! — не выдержал и заорал он, трясущимися от перенапряжения пальцами натягивая заворачивающуюся ткань водолазки. — Я же тебе, идиот, говорил, что он меня прибьёт! Ты меня не отпустил! ТЫ!!! Это всё твоя вина! Ненавижу тебя!!! И, наверно, попытался ударить, но Глеб перехватил слабый замах трясущегося от истерики парня, и прижал к себе — под печальным, слишком… проницательным, точно она знала куда больше, чем эта мимолётная ситуация, взглядом тёти Тани. Саша затих. Глеб сидел неподвижно, вжимая его в себя. Его сердце сквозь одежду стучало так же быстро и дергано, точно не один Саша сейчас выплеснул ведро эмоций и, обессиленный, грелся в чужих руках. До него задним числом дошло, что Глеб пришёл в больницу навестить свою мать, что лежит она здесь, как оказалось, столько же, сколько и его брат, что всё это время Глеб был один и те злополучные бутерброды он, наверно, ненавидит сейчас даже сильнее, чем Сашу, живя на них уже полторы недели. Тётя Надя рассказала, что он где-то нашёл себе подработку, теперь понятно, откуда у него такие жуткие круги под глазами, да и беспорядок в квартире ещё тот, если подумать — совсем не сравнится с той квартирой, куда он попал после сцены у реки: на запыленной тумбочке пальцем можно своё имя написать, вещи едва ли не по полу раскиданы. Может, потому и Сашу не хотел отпускать? Пускай хоть ненавистная, но ещё одна живая душа в комнате… Седой пряди над виском осторожно коснулись тонкие пальцы. Те самые, которые так красиво перебирали этой ночью струны. Те самые, которые ласкали его этой ночью… — Ну всё, я успокоился! — резче, чем можно было, вскинулся Саша, шумно выбираясь из непривычных тёплых объятий. Нервно натянул пайту, и, не глядя в глаза двум свидетелям своей минутной слабости, пробормотал: — Мне пора. Не хочу, чтобы родители по больнице искали, как маленького, нам уже уезжать пора… — Точно всё в порядке? — подозрительно уточнила медсестра. — Угу, — быстро кивнул Саша и уже потянулся к двери, когда его догнало спокойное уверенное Глеба: — Врёт. Споткнулся, но предпочёл не связываться с этим языкастым гоблином — сейчас он был слабее его — и физически, и морально. Ныл потревоженный синяк, билось о рёбра сердце, опять мешая нормально дышать. И прядка у виска вдруг стала тяжелее и весомее, словно её до сих пор накручивали на указательный палец…