--you can't be stronger in the dark--

Мы не стали снимать номер в отеле. Мы даже не сняли койки в хостеле. Всю ночь мы провели без сна, шатаясь по городу, фотографируясь и просто гуляя. Чикаго был прекрасным городом. Грязным, шумным и, в то же время, обладающим особенной харизмой. Рассвет был туманным. Над озером Мичиган парила полупрозрачная пелена, скрывавшая и мост, и бледное северное солнце, скрытое за неплотными облаками, покрывавшими все небо от края до края. Приглушая лучи и шум, окутывая и забираясь в легкие, она шептала о том, что мир – иллюзия. Она оставляла после себя горькое послевкусие потопа и засухи одновременно. Мокрая засуха. Потрясающее сочетание. Сочетание иллюзии. Парадокс. Знаете, как почувствовать иллюзорность мира? Найдите парадокс. Создайте его. Все наше подсознание абсолютно алогично, невозможно по своей природе. Поэтому во сне оно может построить огромное здание, целый мир, Вселенную, бесконечность внутри маленькой комнаты... например Это Место. Если бы я не знал, что умру, я бы обязательно попробовал создать парадокс. Построить бесконечную лестницу, сделать никогда не падающий волчок, всунуть в комнату размером метр на метр футбольное поле... Но я стоял в лифте очередного небоскреба рядом с Джерардом, направляясь на самое высокое здание Чикаго, чтобы встретить предпоследний рассвет моей жизни. И, несмотря на все, я был дико счастлив. Щеки Джерарда раскраснелись, почти сливаясь с волосами, глаза сияли, улыбка растянулась так широко, что он был чем-то похож на Джокера... Полгода назад я и подумать не мог, что снова сломаю кого-то. И вот, я точно знаю, что умру, а Джерард останется. И будет скорбеть, страдать и плакать. Он же такой слабый. Каким бы сильным он ни казался, он очень слабый. Он не справится. "...Но знай, я любил тебя больше жизни!.." Главное, чтобы эта самая жизнь стала преградой для тебя на пути за мной. Главное, чтобы ты ценил ее. *** *12012 - Shinkai No Bed* Мы гуляли весь день. Фрэнк смотрел на меня и слабо улыбался. Он в последнее время всегда выражал свою радость только так. Слабые воспоминания начинали проясняться, превращаясь в лица, слова, поступки... Вечером, когда солнце резко начало просвечивать через серую пелену облаков, Фрэнк спохватился. — Нам надо в аэропорт, – сказал он, хватая меня за руку и таща к автобусной остановке неподалеку. – Давай, бегом. — Зачем? – я еле успевал за ним, иногда переходя на бег. — Иначе мы не успеем на самолет в Атлантик Сити. — Зачем нам домой? Мы же только вчера прилетели! — И что? Мы же не на неделю сюда собирались, так? — Так. — Ну вот и все. – Мы сели в автобус, и Фрэнк уставился на меня. – Ты такой красивый. Честно. Никогда не замечал, как классно смотрятся твои глаза с этим цветом волос. — Фрэнки, все хорошо? – Это был самый странный вопрос за сегодня. Я медленно проследил за движением руки Фрэнка, когда он провел указательным пальцем по моей щеке, очерчивая ее контуры. — Да, просто... – Он запнулся, сглатывая, и развернулся к окну. – Прости. – Его голос дрожал, губы тоже слегка потряхивало. — Фрэнк? — Прости, Джи... я просто... не хочу. Пообещай мне что ничего не сделаешь с собой. Что никогда. Ничего. Не. Сделаешь, – он всхлипнул, быстрым движением стирая слезу. — Эм... обещаю... Фрэнки, ты... — Наша остановка. Я бросился за Фрэнком, практически вылетевшим из автобуса. — Фрэнк! — Не говори ничего. Прошу. — Ладно... И дальше я и правда молчал. Просто молчал. Не спрашивал абсолютно ничего о том, что он имеет в виду или чувствует. Все и так было понятно. Без слов. Без взглядов. За эти полгода я просто слишком хорошо его узнал. *** — Ди, черт! Давай бегом! Мы сейчас опоздаем! — Да иду я, иду! Блин! Ай, черт! Кроу, черт возьми! Кончай путаться под ногами! — Не говори мне, что ты снова наступил на бедного кота! Бирсак с ошалевшим взглядом вываливается с лестницы прямо мне на руки, матеря кота. Тот смотрит на нас такими же испуганными глазами, какие сейчас у голубоглазки. Он опасливо косится на парня в моих объятьях еще пару секунд, а потом, зевнув, угарцовывает на кухню – к миске. Парень полуодет, на нем еще нет майки, и я в который раз разглядываю его татуировки. Он шепчет мне в губы, что надо одеть майку и что-нибудь типа джинсовки. Он медленно отходит от меня, продолжая смотреть прямо мне в глаза. В гостиной он запинается об диван, и наш зрительный контакт прерывается, ведь парень принимается скакать на одной ноге, матеря диван еще сильнее, чем кота пару минут назад, приговаривая что-то про то, что мизинец не подлежит восстановлению. Я тихонько смеюсь над манипуляциями Энди, пока он не одаривает меня злобным взглядом. Хотя, даже в этот момент он похож на счастливого лабрадора. Он показывает мне средний палец, совершенно забывая о больной ноге, и твердым шагом направляется к шкафу, выуживая оттуда очередную черную майку и черную джинсовую безрукавку. — Хватит носить все черное, Ди, – проговариваю я, глядя, как он натягивает это все на себя, подходя ко мне. Он еще дуется, но так же шепотом, как и до этого, выдыхает мне в губы короткое: "Нет." Я тянусь за поцелуем и Бирсак, ухмыляясь легко чмокает меня в губы. Я смотрю ему в глаза. Он смотрит мне в глаза. — Знаешь, сейчас было бы неплохо потрахаться, – внезапно начинает улыбаться он. И я вспоминаю, что мы, вообще-то, опаздываем. Спохватившись, я беру его за руку и веду Энди в прихожую, подгоняя на каждом шагу. Мы должны еще заехать к Майки. Мы решили устроить сюрприз Джерарду и Фрэнку и нагрянуть к ним. Слишком уж давно от них ничего не слышно. Мы едем молча, лишь Ди иногда посмеивается надо мной и тем, как я резко начинаю двигаться, когда тороплюсь. Он несет какую-то чушь, перескакивая с одной темы на другую, и в этот момент я совершенно не могу представить его сидящим в офисе и с серьезным видом втолковывающего что-то людям. Он же психолог. Эта профессия всегда ассоциировалась у меня с вечно серьезными людьми. Почему Энди так не подходит под этот стереотип? "Это же просто Энди. Он никогда не подходит под стереотипы..." – проносится в моей голове. Мы садимся в машину, и уже через полчаса дверь пентхауса Майка открывается, и парень выпускает Алисию на улицу. Животика у нее еще не видно, но мы все уже знаем, что скоро кто-то станет дядей, папой, мамой... Я улыбаюсь, когда Алисия садится в машину. Ее рука уже рефлекторно тянется к животу. Я слегка усмехаюсь. Она что-то говорит, но я не слушаю, предоставляя всю возможность общения Энди. Мы едем в сторону дома, где все впервые встретились. Ребята о чем-то говорят – я не вслушиваюсь в их болтовню, наблюдая за дорогой. Кто-то что-то вставляет про то, какая нынче пасмурная весна. Я усмехаюсь, ведь прошел еще только первый месяц. По радио играет что-то олдскульное, и Энди визжит, прибавляя громкость. Kiss... конечно... парень что-то подпевает, потом начинается что-то более попсовое и поют уже все трое моих пассажиров. Они смеются, тыкают друг друга пальцами, и я не выдерживаю и тоже заливаюсь смехом. Энди, продолжая хохотать, ловит мою руку, вынуждая посмотреть на себя. Я смотрю ему в глаза. Он смотрит мне в глаза. — Эш! – это кричит Алисия. А дальше я чувствую лишь сильный удар, невесомость, боль, онемевшие конечности и то, как мир медленно мутнеет. Рука Энди сжимается на моей, сквозь сгущающуюся темноту я вижу его глаза. Он слабо улыбается мне, по губам я вижу, как он говорит мне, что все будет хорошо. Что мы выживем. Что он предлагает мне выйти за него. На последней его фразе, когда мир почти исчезает в черной пелене, его рука сжимается еще сильнее. И до меня долетает звук. "Я так люблю тебя, Эш", – а потом наступает темнота. *** На крыше было дико холодно. Слишком холодно, чтобы Джерард мог адекватно оценивать происходящее. Фрэнк разбудил его рано – почти в пять утра. Пока Уэй тихо недоумевал, Айеро сообщил ему, что завтрак готов и тот день все-же настал. А потом попросил одеться и пойти с ним на крышу. — Может, ты все-таки меня спасешь, – добавил Фрэнк чуть слышно. Но Джерард услышал. И он оделся так быстро, как только мог. Оставил на столе фотоаппарат, деньги, телефон... И вот, они стоят на крыше, Джер мерзнет, а Фрэнк вдыхает воздух. Его голова опущена, руки сжаты в кулаки, спина мерно вздымается от глубокого дыхания. И Джерард готов отдать все, чтобы запечатлеть этот момент, нарисовать Фрэнка, сидящего по-турецки на самом краю парапета, чтобы оставить себе хоть что-то, если им суждено вот так прекратить свое существование. Холод все же пробирает Джерарда. Он чувствует это. Парка совершенно не спасает от порывов ветра, поэтому он, вместе с мелким дождем попадает на оголяющуюся кожу спины. Рыжеволосый вздыхает и медленно и тихо тянет. — Фрэнк, пойдем домой. Черноволосый медленно поворачивает к нему голову, и Джерард видит не Фрэнка. "Вы же настолько разные!" – проносится в голове собственное восклицание двух-трехнедельной давности. — А его нет, Джерард Артур Уэй. — Прекрати меня так называть, это во-первых, а во-вторых, давай ты уйдешь по-хорошему... — Ну уж нет. У нас с ним и так мало времени. Я хочу насытиться им сполна. Чувствуете, какой тут воздух? Он гораздо чище и увлажненней, чем внизу. Это не воздух, это облако... Лайн достает сигарету и закуривает. Джерард смотрит на это с удивлением – при нем он еще этого не делал. И как же все-таки холодно... Уэй поднимает глаза. Лайн подходит к нему, держа сигарету в тонких пальцах. Он наклоняется и целует парня. И Джерард хочет отстраниться, какими бы родными ни были эти губы. Но он не может – татуированная рука крепко держит его за затылок. Еще пара секунд – и мир меркнет на фоне боли, пронзающей сначала шею, а потом и все тело. Парень дергается, но хватка на затылке не исчезает. От болезненно мычит в поцелуй, кусая губу Лайна. Брюнет отстраняется, ухмыляясь, и отходит на пару метров. Сигарета в его руке потушена. И Джерард даже знает, обо что. Он сипит что-то нечленораздельное, ноги подкашиваются, а рука тянется к ожогу на шее, из которого сочится кровь вперемешку с обожженным мясом. В глазах у рыжеволосого медленно темнеет. И он, падая на колени, видит, как его Фрэнки возвращается в тело. И он видит, как тот подбегает к нему, поддерживая за голову и пытаясь хоть как-то остановить кровь, как нежно и долго целует. И Джерард даже пытается ответить ему, но не может. Сил слишком мало. Он чувствует руку на своей голове и чужие слезы на своих щеках, внезапно понимая, что уже он уже даже не сидит – лежит на всегда казавшихся ему острыми коленях Фрэнка. И он просто прикрывает глаза, слыша всхлипы Айеро, чувствуя руку на макушке и пытаясь просто расслабиться. Ведь это не больно – умирать. Хотя, кого Джерард сейчас обманывает? Умирать больно, особенно когда ты понимаешь, что родной человек сидит рядом и ничего не может сделать. Особенно когда, пусть не он сам, но его тело сделало это. Но Уэй выдавливает из себя слабую улыбку, глядя на Фрэнка из полуопущенных ресниц, пока мир исчезает за черной виньеткой смерти. И последнее, что он видит – ореховые глаза. А потом он лишь слышит всхлипы, продолжая тратить последние силы на слабую обреченную улыбку, продолжая истекать кровью. Продолжая прощать Фрэнка и держать его за руку, как будто пытаясь не отпустить в пропасть, в которую его скинул Лайн еще тогда, когда умер Грэйзер. И боль от ожога затухает, пульсируя где-то далеко. И всхлипы меркнут, затмеваясь звоном в голове. И этой песней. You can't be stronger in the dark... *** Фрэнк мучительно долго сидел перед Джерардом. Это было больнее, чем потерять Грэйзера, это было больнее, чем умереть самому. Джер, его маленький хрупкий, безумно кукольный фотограф истекал кровью на его руках, на шее красовался огромный ожог. И он продолжал улыбаться, напоминая Фрэнку Арлекина, который улыбается, даже когда его бьют. Даже сейчас, когда ему было невероятно больно, он улыбался. И Фрэнк не мог ничего сказать, продолжая держать его за руку, как будто от этого зависела его, ушедшая еще пару минут назад, жизнь. А потом, Фрэнк поднялся с колен. И, окинув взглядом мертвого Джерарда, подошел к парапету, напевая Их песню. И он кричал. В пустоту утреннего города, уже полного людей, машин и жизни. Он уже был мертв. — Ты же знаешь, что теперь нам никто не помешает, Лайн! Давай же! Скинь меня отсюда! – сгибаясь пополам, перекрикивая ветер, рискуя упасть, он кричал, надрывая связки даже сильнее, чем когда Лайн издевался над Джерардом в Этом Месте. Ему нечего было терять. – Если это все сон, то не проще ли умереть? Не проще ли упасть с крыши и попасть в нормальный мир? Давай же, Лайн! Ты и так лишил меня всего! И в тот момент, когда Фрэнк почувствовал, что тело перестает ему подчиняться, он повернул голову на Джерарда. Последняя ирония судьбы скосила их обоих, как он и боялся. — Я обязательно найду тебя там, Джер. А потом, Айеро почувствовал эту прекрасную невесомость, глядя, как мир стремительно уменьшается. И холодный воздух над Атлантик Сити окутывал его до самой земли. И сквозь вспышку боли он увидел, как крыша небоскреба быстро приближается, оставляя Фрэнка наедине с серым небом и дождем.