Dissonance

      Если вы хотите услышать что-то необычное о работе дизайнерского сектора, то, увы, вы разочаруетесь – в работе дизайнеров Офиса нет ничего интересного. В их работе все то же самое, что и у многих других: суета, перекрикивания, надрывающийся от звонков клиентов телефон и запах растворимого кофе, из стоящего неподалеку от входа кофейного автомата. Сегодня их день тоже был самым обычным, самым заурядным днем из всех тех, какие им приходилось переживать: кто-то принимал заказы, кто-то раскладывал пасьянс, а иные ругались из-за разлитого на важные бумаги кофе. У всех все происходит точно так же как вчера, точно так же как позавчера и еще три дня назад, у всех, кроме начальника дизайнерского сектора. Эдди сидит за своим столом из темного дерева: спина ровная, плечи расправлены, руки лежат поверх бумаг, пальцы сцеплены и переплетены между собой, а фалангой большого пальца он поглаживает себя по перепонке между указательным и большим пальцами на другой руке. Эдди с его приподнятым подбородком и сосредоточенным взглядом, выглядит, как человек весьма представительный и серьезный. Эдди в своем строгом темно-синем, как ночное небо, брючном костюме, на котором нет бирок от ведущих модельеров, потому что он сшил его своими руками, выглядит как действительно большой начальник. Мужчина кивает головой и внимательно наблюдает за сидящим напротив него человеком, этот человек – постоянный клиент их сектора, любимый клиент у которого водится немало зеленых хрустящих банкнот. Эдди кивает головой и крепче стискивает челюсти так, что желваки ходят у него под кожей.       - Он сегодня слишком напряженный, точно говорю, - тихо говорит один из работников дизайнерского сектора Офиса своему коллеге и тот косится в сторону широкого окна, за стеклянной гладью которого красуется в солнечном свете силуэт их начальника. И действительно, если хорошенько присмотреться, то можно увидеть испарину, покрывшую блестящей пленкой виски и шею Эдди, хотя кондиционер в его кабинете работает едва ли не на всю мощность, и все об этом знают. Можно увидеть, что то, как он поглаживает перепонку между своими пальцами – это вовсе не рефлекторный жест, а нервный, из серии тех, когда кто-то покусывает кончик ногтя, облизывает кончиком языка сколотый зуб или накручивает на палец прядь волос. Можно увидеть, как подрагивают, будто от сильного напряжения, его руки и именно поэтому он держит их на столе, чтобы эта дрожь была не так хорошо видна. Если присмотреться, то можно понять, что взгляд его на самом деле не сосредоточенный, а напротив – расфокусированный, как у человека, который пытается сосредоточиться на одном, а в итоге постоянно отвлекается на другое. Если всмотреться в его лицо, можно увидеть глубокую морщинку между бровями и то, как нервно поджаты у него губы, можно увидеть ходящие под кожей желваки, свидетельствующие о том, что он, будто бы что-то терпит.       - Мне кажется ему больно. Может он съел сегодня что-то не то? В столовой сегодня был далеко не фуршет, бывало и лучше, - говорит другой работник дизайнерского сектора Офиса в ответ на слова своего коллеги и смотрит за тем, как Глускин, будто поддавшись сиюминутному порыву, оттирает выступившую под глазами испарину кончиками пальцев. Сейчас особенно хорошо видно, как дрожат его руки. Кажется, еще немного и будет слышно, как со скрипом крошатся его зубы. Из-за напряжения, черты лица Глускина утончаются и удлиняются, придавая ему вид опасного раздразненного хищника. Оба работника Офиса не понимают, в чем кроется причина мрачного вида Эдди, если бы они знали, они бы обязательно попытались угодить своему начальнику, они бы попытались помочь ему справится с этой проблемой. Вместо этого они выбрасывают в урну бумажные стаканчики из-под допитого кофе и возвращаются на свои рабочие места, чтобы продолжить заниматься тем, чем занимались вчера, позавчера, и еще три дня назад – к своей самой обычной, ничем непримечательной деятельности, в которой уж точно нет места для странностей и разного рода экспериментов.

* * *

      - Думаю, мне стоит зайти к вам завтра, я прав? – спрашивает Глускина постоянный клиент дизайнерского сектора Офиса и косится на него, подозрительно прищуривая свои внимательные глаза, будто пытаясь без вопросов понять, что происходит с этим странным, непривычно напряженным, сидящим напротив него человеком. Он чувствует себя неуютно и это понятно. Эдди ничего не может сказать, он боится, что вместо слов из его глотки выбьется задушенный хрип, который выдаст его с головой. Он делает глубокий вдох и согласно кивает головой, он надеется только на то, что клиент подумает, что ему нездоровится, потому что в данный момент Эдди действительно не может подняться с места, чтобы проводить его до выхода, и попрощаться, вместо этого он коротко машет рукой клиенту на прощание. Как только тот выходит за порог кабинета и прикрывает за собой дверь, Эдди тянется рукой к лежащему на краю стола пульту и, нажав пару кнопок на оном, с какой-то тоской в светлых глазах наблюдает за тем, как закрываются жалюзи, погружая помещение в полумрак.       - Ты, блять, точно поехавший, - с глухим рычанием в озлобленном голосе говорит Эдди, и убавляет мощность кондиционера, потому что в кабинете холодно настолько, что Глускину кажется, будто он сидит посреди какой-нибудь пресловутой Аляски. Мало кто знает (честно сказать, почти никто не знает) о том, что кондиционер в кабинете Эдди работает на максимальной мощности только потому, что его гул заглушает другие, совершенно неправильные и никак не вписывающиеся в обстановку звуки. Звуки, которым не может быть места при общении двух деловых людей: влажное чавканье, и булькающее, задушенное клокотание. Когда Эдди отодвигается от своего стола, он раздраженно смотрит на сидящего под столом Парка, смотрит на его самодовольную рожу, на его насмешливую, ядовитую улыбку, которую хочется подкрасить алой кровью, просто потому, что он начал позволять себе больше, чем следует. Напряженный член Эдди с влажным «чпок» выскальзывает из губ Парка и трется головкой о жесткую, темно-синюю ткань костюма, касается нежной, оплетенной набухшими венами чувствительной кожей холодной пряжки ремня. Вейлон обтирает уголки губ тем самым блядским жестом, как шлюха – это провокация, явная и безвкусная, но отчего-то до сих пор действенная. Наблюдая за влажным, острым кончиком языка, которым Парк облизывает свою верхнюю губу, Эдди вздергивает голову и его кадык ходит вверх-вниз, сглатывая слюну.       - Да ладно, тебе ведь это нравится, я просто уверен, что не прогадал думая, что ты любишь острые ощущения. Шесть минут, Эдди, считай твой личный рекорд, - говорит Парк и вылезает из-под стола, под которым всего пару минут назад самозабвенно отсасывал своему нынешнему любовнику, заглатывая наполовину. Эдди думает о том, что Вейлон учится слишком быстро, хваткий парень из технического отдела слишком быстро научился творить магию с помощью своего гибкого языка. Глускин уверен в том, что Вейлон умеет завязывать вишневые палочки в узел с помощью самой сильной мышцы своего организма. Эдди думает о том, что неплохо было бы им обоим взять недельный отпуск, и тогда бы, заперев этого полоумного придурка в четырех стенах, мужчина бы посмотрел на то, какой рекорд поставит он. Глускин посмотрел бы на то, как он метался бы от угла к углу, лишь бы скрыться от него, потому что Эдди трахал бы его целые дни напролет, до изнеможения и истощения, до того, пока не стесал бы свой собственный хер об узкие стенки его прямой кишки. Да, им однозначно стоит взять отпуск на неделю, или, быть может, даже на две, чтобы наверняка.       - Ты можешь затолкать этот рекорд себе в жопу, - выгнув бровь, искренне говорит Глускин и отмахивается. Он краем глаза наблюдает за тем, как Вейлон даже не утруждая себя тем, чтобы встать на ноги ползет к нему на четвереньках, медленно и неспешно, прогибаясь в спине так, что даже под тканью рубашки видно как выпирают его острые лопатки, будто пробивающие сквозь кожу наружу крылья. Кадык Эдди движется вверх-вниз, потому что в его рту скопилось неожиданно много слюны. Кто бы мог подумать, что Парку настолько нравится трахаться, просто, блять, фантастика. Нет, ничего блядского и шлюховатого, правда, все в пределах разумного, на самом деле у Вейлона «перемыкает» не часто, примерно раз в два месяца, и в такие дни он выдает вот такие номера, вроде глубокого минета под столом в то время, как к Эдди приходит важный клиент.       - Ты почти сорвал мне сделку, - говорит мужчина и откидывается на высокую спинку стула в то время, как Вейлон кладет руки ему на колени, и медленно ведет ладонями вверх, скользит по бедрам обтянутым жесткой темно-синей тканью, и неспешно, плавно поднимается с колен. Он прикасается руками к широким плечам Эдди и молчаливо улыбается ему, жмуря темные, подернутые хитрой поволокой глаза. Во рту Парка сладковатый привкус мятной жвачки мешается с горьковатым вкусом естественной смазки, со вкусом органики и чем-то едва кислым. Он целует медленно, изучая то, что уже давно изучено, скользит кончиком языка по ребристому небу и гладкой задней стороне зубов, он касается языком языка любовника и улыбается ему в рот тогда, когда чувствует скользящее прикосновение к своим плечам. Эдди отстраняется от него и кивает головой в сторону кожаного дивана стоящего в дальнем углу помещения, на нем неудобно сидеть, но зато с него легко стирать мутно-белые разводы спермы. Вейлон отступает в сторону этого предмета меблировки и слышит, как за его спиной Эдди копается в ящиках своего стола, ища то самое масло. Когда Глускин заканчивает свою возню и опускается на диван рядом с Вейлоном, тот перекидывает ногу через его бедра и, опираясь руками о спинку дивана, прикасается кончиком носа к шее Эдди, вдыхая его, ставший привычным, и несколько «родным», запах. Эдди, его кожа и костюм пахнут дорогим одеколоном «Ezra Fitch Cologne» от Abercrombie & Fitch, он пахнет белым мускусом, сандалом и кедром, он пахнет цитрусовыми и лавандой. Кожа Глускина, пропитанная одеколоном, пропитанная запахом бергамота и ветивера, горькая, и терпкая на вкус, и у Вейлона вяжет язык от этого горчащего привкуса, который он раскатывает по кончику языка. Но ничто, никакой дорогой аромат от именитой фирмы не может отбить от кожи Эдди запаха его, Вейлоновой кожи.       - Я почти заставил тебя кончить за шесть минут, используя один только язык, - выдыхает Вейлон на ухо Глускина и чувствует его руки на своих бедрах, чувствует крепкую хватку его пальцев. Парку нравится дразнить его зверя, ему и раньше нравилось этим заниматься, только теперь спектр методов расширился еще больше. Вейлон приближается к лицу любовника, и проводит языком по гладкой, стянутой коже в районе ожога, обводит кончиком языка глубокие рытвины, и выпирающие рубцы. Когда он попытался сделать это в первый раз, то почти потерял три зуба, впрочем, боль в вывихнутой челюсти стоила того, что Эдди неделю извинялся перед ним даже после того, как Парк в пятый раз сказал ему, что уже все забыл и, что вовсе не обижался на него. Усмешка на губах Вейлона бледнеет и смазывается тогда, когда Эдди накрывает его пах своей ладонью, едва сдавливая налитый кровью, трущийся изнутри о ткань штанов член пальцами. Вейлон скрипит зубами тогда, когда Глускин обдает горячим дыханием его шею и тихо, на грани слышимости посмеивается над скулящим звуком, который издает Парк, когда Эдди ослабляет его ремень и расстегивает тесные штаны.       - Что тебе больше нравится: мой хер или отсасывать мне? До сих пор не могу понять, с какого ляда у тебя так стоит. Знаешь, это почти ненормально, когда человек возбуждается настолько только от того, что отсосал у кого-то, сидя под рабочим столом этого «кого-то», - с издевкой в голосе констатирует Глускин, и прикасается пальцем к влажному пятну выделившейся смазки на трусах Вейлона. Сквозь ткань обводит подушечкой указательного пальца головку его члена и Вейлон скулит, и дрожит в его руках, растерявший всю свою самоуверенность в один миг. Таким он нравится Эдди гораздо больше – растерянным, слабым, пресмыкающимся, без наигранной шелухи и излишней театральности.       Эдди стягивает с себя пиджак, развязывает узел галстука и расстегивает пуговицы рубашки. Вейлон спешно стряхивает с себя джинсы и нижнее белье, и вновь нависает над Глускиным, перекинув ногу ему через бедра, вновь слепо целует его, и стонет ему в рот тогда, когда густо смазанные маслом пальцы проникают в него, сначала один, потом два, а потом три. Вейлон отрывается от припухших губ Эдди и запрокидывает голову назад, он приподнимает и опускает свои тощие бедра, насаживаясь на его пальцы, он жмурит глаза прислушиваясь к чувству наполненности внутри себя, прислушиваясь к тянущему ощущению в яйцах тогда, когда Глускин проводит другой рукой по длине его члена.       - Когда-нибудь я выебу тебя, слышишь Парк? Серьезно, именно «выебу», ты даже понять не успеешь, каким это хитровыебанным образом оказался в колено-локтевой, или может быть лучше прижать тебя утром, когда ты точно не сможешь сопротивляться? А, Парк, как тебе такое предложение? – шипит Эдди и приставляет красновато-лиловую от прилившей крови головку члена к аналу любовника, он подается бедрами вверх, проникая внутрь этого мягкого, узкого и горячего тела, и одновременно надавливает на бедра Вейлона, опуская его вниз, насаживая на себя. Кажется, Парк просит его заткнуться, просит завалить свою пасть и просто заниматься тем, чем они решили заняться во время обеденного перерыва. Самое главное – чтобы никому не пришло в голову зайти к начальнику дизайнерского сектора «в гости», потому что в этом случае «гость» может стать свидетелем кое-чего весьма запрещенного. Впрочем, разве где-то написано о том, что он, Эдди Глускин, не может трахнуть своего коллегу из технического центра во время обеденного перерыва, который технически не считается за время работы? Хотя если честно, его это не особо-то и ебет, ненормально было бы, если бы они решили совокупиться где-нибудь в проходной или лифте, а тут в четырех стенах, скрытые бетоном и жалюзями, они могут делать то, что захотят, главное, чтобы не было свидетелей и случайных гостей.       Эдди вторгается в это податливое тело размашистыми, грубыми рывками и до белизны в суставах пальцев сдавливает в ладонях кожу Вейлона, на которой, скорее всего, вскоре проявятся едва различимые гематомы от его крепкой хватки. Вейлон задушено стонет и крепко стискивает в руках его плечи, прикрытые тканью рубашки, Вейлон пытается не забывать о том, что сейчас они не дома, где можно орать сколько влезет, и стонать так громко, как хочется, Вейлон старается не забывать о том, что нужно контролировать себя. Программист одной рукой обнимает Эдди за шею, а другой дрочит себе и каждый раз, когда сладкая, тянущая пульсация пронзает его член, Глускин стонет, чувствуя как мягко сжимается вокруг его члена кишка Вейлона, он целует его в мягкий изгиб между плечом и шеей, и часто-часто, шумно дышит. Они кончают почти одновременно, Эдди требуется лишь два-три рывка бедрами до того, чтобы довести себя до грани эйфории. Парк мягко поглаживает свой член и головкой размазывает выплеснувшуюся на напряженный живот Эдди собственную сперму. Эдди упирается взмокшим лбом в плечо любовника и тяжело, загнанно дышит, приходя в себя, он все еще чувствует пульсацию кишок вокруг собственного члена.       - Ненавижу, когда ты так делаешь, - Эдди мычит, и Вейлон понимает, что это вопрос, - я имею в виду, когда ты кончаешь внутрь, потом все это вытекает и… и в общем, делай так только дома, окей? Там хотя бы есть душ, - посмеиваясь говорит Вейлон и гладит Эдди по голове, накручивает на палец его выбившуюся из прически, жесткую от геля для укладки волос прядку, и целует в соленый от проступившего пота висок. Кондиционер в кабинете гудит все так же громко и надрывно, но он все равно не спасает, им обоим кажется, что пресловутая Аляска сменилась не менее пресловутой Сахарой.       - Знаешь, нам надо взять отпуск. Нам просто, блять, ебать, как надо взять этот чертов отпуск, чтобы решить некоторые «проблемы», - со смешком говорит Эдди и откидывается на спинку дивана, он рассматривает белесые подтеки спермы на своей смуглой коже, он перебирает ладонью лесенку ребер и рельеф косых мышц на боку Вейлона, и улыбается, заглядывая в его несколько сонные глаза.       - Отличная идея. Первая умная твоя идея за этот день, - говорит Вейлон и растягивает по губам наигранно-сладкую, ехидную усмешку уже представляя сколько всего можно сделать за семь дней.