Ulbi nihil vales, ibi nihil velis

*** Лотос растет в грязи, но остается чист. Утреннее небо помешало свою нежную голубизну с грязной сажей дыма погребального костра, - солнце уже стремглав неслось достигнуть своего зенита, но как будто медлило, почтительно склонив голову. Уже шесть лун, как Масамунэ потерял отца, и теперь, каждый раз, как только единственный глаз молодого дракона улавливал сероватый дымок, так болезненно напоминавший о произошедшем, дайме мог только опустошенно вздыхать и крепче стискивать оскал острых зубов. Он всегда хотел, чтобы отец дожил до почтенных лет и увидел, как он поведет за своими знаменами людей, каждый раз возвращаясь домой в лучах победной славы. Да, он всегда хотел, чтобы отец увидел, как он захватит все провинции, одну за другой, и как синие полотнища с золотым переплетением бамбуковых ветвей и воробьев будут развеваться над самой столицей. Но теперь было не до этого — были новые заботы, подавление мятежей, стычки с собственным дядей и снова ударившая жестокой пощечиной холодность родной матери. Ёсихимэ всем сердцем желала, чтобы Масамунэ отправился в ёми-но-куни вслед за своим обожаемым отцом, а клан возглавил ее любимый, не похожий на всегда вселявшим в сердце отвращение, мужа, сын, Кодзиро. Когда же бразды правления взял ее старший сын, амбициозный, наглый мальчишка, выросший в не менее преданного своим честолюбивым мечтам молодого мужчину, она стремилась избегать общества нового главы клана Датэ, порой даже не обмениваясь с ним и скупым приветствием. Вынужденная оставаться в Ёнедзаве, вопреки давнему желанию вернуться в Дэва, под покровительство брата, который с ее умом мог бы с легкостью захватить Осю, пока жалкий щенок не набрался сил. И тогда бы все было именно так, как она планировала, -алые лепестки губ искривлялись каждый раз, когда на ум даме приходила коварная идея отравить Масамунэ и избавить себя от несчастья лицезреть его изуродованное лицо. Сколько лет минуло с тех пор, как она собственными слабыми и нежными руками избавила это дитя от искаженного шрамами глаза? Пожалуй, выродок не сделал правильных выводов и так и не порадовал свою матушку. Да и со смертью дочери у Ёсихимэ стало еще меньше шансов отвлечься от обуревающей ее ненависти. Масамунэ преследовал ее, искал ее внимания, требовал ее одобрения и как назло все чаще отсылал Кодзиро с различными поручениями. Женщина все сильнее чувствовала что так продолжаться больше не могло: обладая врожденной решительностью и не меньшим коварством, химэ сделала все приготовления и затаилась, как ядовитая змея, ожидая выгодной возможности преподнести юному дайме отраву. Выбор пал как раз на этот день: Ёсихимэ с раннего утра терзала струны кото, и изящные пальцы, одетые в котодзумэ, были похожи на когтистые лапы, дерущие остов жертвы, отзывавшейся надрывными стонами. Женщина подняла глаза, услышав шаги, а следом и негромкий стук в деревянную раму перегородки: -Окаа-сан...доброе утро. Датэ-гун замер у закрытых створок, держа в руках только что сорванные собственными огрубевшими руками крокусы, бледные, хилые, едва сумевшие расцвести после долгой и снежной зимы. Иногда Масамунэ казалось, что любые цветы, которые посмеют пустить корни в этой северной и неплодородной почве, будут обречены задохнуться от подернутого морозной свежестью воздуха. Наверное, именно поэтому его мать так не любила Ёнедзаву? Не находя ответа, молодой дракон бережно положил у сомкнутых седзи свое жалкое подношение и своим хриплым, только раздражающим слух химэ голосом, добавил: -Сегодня мы празднуем очередную победу...надеюсь, вы осчастливите меня своим присутствием... Оторванная от музицирования Ёсихимэ настороженно прислушалась: более всего ей не хотелось, чтобы нахальный щенок сейчас ворвался в ее покои, докучая своим хрипатым голосом и отвратительной повязкой на глазу. Ее не волновали ни его победы, ни его поражения — разум женщины был занят совсем иными чаяниями, и она выдала их, холодно перебив сына, даже не потрудившись подойти к седзи и ответить, как подобает отвечать главе клана: -Когда вернется Кодзиро? Масамунэ до хруста сжал кулак, услышав имя брата. Постоянно отсылая его то на переговоры с союзниками, то на подавление восстаний особо несговорчивых вассалов, Докуганрю надеялся завладеть вниманием матери, лишая ее возможности проводить все время только с ее любимчиком. Сколько зависти и желчной ненависти было во взгляде его единственного глаза, как тонко сжимался его по-змеиному узкий зрачок, когда молодой дайме видел, как брат с мягкой улыбкой целовал рукав матери, или как она, прикрыв глаза, точно ласкающаяся кошка, смеялась, пряча свои до неприличия яркие от природы губы, когда Кодзиро что-то шептал ей...Сколько грязного, непозволительного сладострастия было в ее голосе, когда она говорила с ним, называла его по имени, нежно очерчивая кончиками пальцев его лицо...Для молодого дракона всегда тайной было, что же происходит за плотно запертыми перегородками, ведшими в покои его матери, когда химэ запиралась там со своим любимцем — Масамунэ всегда слышал только странные шорохи, шепот, подобный змеиному шипению, и лишь иногда — тихие, задушенные вздохи, заставлявшие кровь прилить к щекам молодого правителя Осю. Ревность заставляла Докуганрю желать собственному брату смерти, самой ужасной и болезненной, чтобы само имя его было стерто со страниц памяти тех, кто знал его, чтобы его возлюбленная окаа-сан никогда не спрашивала его о том, когда она воссоединится со своим любимым отпрыском. -Вечером.. Сухо ответил Датэ, проведя пальцами по деревянной раме перегородок: его душило желание отворить их, ворваться в покои Ёсихимэ и высказать, как он жаждет ее тепла и любви и как завидует Кодзиро, с детства одаренному этими сокровищами. Обладавший скверным характером, дракон сделал бы именно так, будь то любая другая женщина, но поскольку это была та единственная, давшая ему жизнь и лишившая изуродованного глаза, Масамунэ и думать не смел докучать ей. Некоторое время он так и стоял молча, уставившись единственным глазом на побитые морозом цветы, что оставил на полу. По-змеиному узкий зрачок дрожал, как будто молодой человек готов был впасть в истерику. Пальцы царапнули по деревянной раме, и Датэ-гун выпрямил спину, резко развернувшись и зашаркав прочь по коридору. Прислушивавшаяся к каждому звуку за пределами покоев, Ёсихимэ облегченно вздохнула и вернулась к своему занятию, перебирая струны кото, выводя какую-то скрипящую, потустороннюю мелодию. -Сегодня или никогда, - прошептала дама, и вскриком ответила ей лопнувшая струна, на которую излишне безжалостно надавил палец. А тем временем, Докуганрю уже успел преодолеть изрядное расстояние, отделявшее женскую половину Ёнедзавы от той части, где с лица правителя Осю стиралась печать тоски, и появлялась надменная ухмылка, а в речи звучало все больше гайдзинских словечек. Однако Владыка искал не общества своих вассалов, желая изложить очередной бесшабашный план по захвату соседней провинции: вместо этого ноги сами собой привели молодого дайме в его покои и, плотно затворив седзи, Масамунэ опустился на колени прямо посреди комнаты, и нетерпеливо забрался рукой в прорезь хакама. -Dammit... Хрипло пробормотал Датэ, туго сжимая огрубевшие пальцы и со вздохом начиная двигать рукой, монотонно отмеряя нарастающее возбуждение. Кровь как назло не вовремя приливала в пах, когда он представлял себе сосредоточенное лицо своей матери, перебиравшей струны, что отзывались плачем и скорбными стонами под ее нежными пальцами. Как ему хотелось быть этими струнами, чтобы ее руки, вооруженные острыми коготками котодзумэ, раздирая, полосовали его, драли кожу, пока он, распростертый перед химэ в полной беспомощности, будет молить ее быть с ним мягче. Чем ощутимее становилось напряжение, тем меньше места оставалось для движений: узко прилегающая ткань давила, стесняя рывки руки, и Масамунэ, шумно хрипя, рывком повалился на пол, уперевшись горячей щекой в пол. Пальцы молодого дайме привычно нащупали узел на поясе и дернули за полоски ткани, давая больше свободы для движений . -Окаа-сан...окаа-сан... Молодой дракон согнувшись в неестественной позе, дрожал на полу, упершись лбом и коленями в холодные доски. Глаз Датэ слезился, но он с какой-то безумной целеустремленностью продолжал двигать тесно сжатой рукой, забыв обо всем, кроме образа его идеальной, его жестокой и неласковой матери. Полагая, что молодой господин еще не соизволил продрать глаз и подняться с футона, Катакура Кодзюро, верный вассал прошлого главы клана, с ранних лет Масамунэ приставленный к наследнику данны, сурово нахмурившись, шествовал по коридору, готовясь обрушить праведный гнев на голову своему непутевому господину. Но вместо мерного дыхания спящего или зевания завалявшегося в постели юноши, мужчина услышал совсем иного рода звуки, заставившие его смущенно покраснеть и замереть у самых створок седзи. -Масамунэ-сама?... Хотя Кодзюро был уверен, что не стоит прерывать происходящее, желание увидеть это своими глазами, пересилило, и Правый глаз бесшумно приоткрыл створки, заглянув в тонкую щель между ними. До него долетели звуки непотребного, горячего дыхания, сбивчиво переходящего на хриплые стоны, но еще более смутило Катакуру то, что правая рука его молодого господина с завидным остервенением блуждала где-то между ног Масамунэ, скрываясь под складками монотонно и быстро вздымавшейся одежды, а хрипатый шепот то и дело взывал к Ёсихимэ. Катакура стиснул зубы и сглотнул: ему хотелось войти и утешить молодого господина, но он прекрасно понимал, что ничего не сможет сделать для него...даже если предложит ему себя, пренебрегая всеми правилами приличия и субординации. Долг был превыше всего: а он ведь дал обет оберегать Бонтенмару-сама, а после и стать его Правым глазом, защитой и опорой. Нельзя было поддаваться низменным позывам собственной темной сущности, которую Мигимэ старательно прятал в глубине души. Опустошенно склонив голову, мужчина так же неслышно сдвинул створки и сделал глубокий вдох, стараясь изо всех сил подавить неприемлемое для достойного вассала возбуждение, которое настигло его, пока Кодзюро наблюдал за тем, как удовлетворяет себя его молодой господин. Медленно поднявшись с колен, Катакура с невозмутимым видом пошел вон, намереваясь остаток дня провести на огороде, отвлекаясь от увиденного им. Это, пожалуй, обещало быть трудоемким процессом, ведь Мигимэ ничего не хотел сильнее, чем вернуться в покои господина, и собственными усилиями заставить юношу забыть о Ёсихимэ. Катакура никак не мог понять, как такой целеустремленный и амбициозный молодой человек, как Масамунэ, обладавший достаточной волей, чтобы пережить тяжелую потерю отца и предательство с детства казавшихся верными вассалов, мог так страдать от запретного чувства к собственной неоправданно жестокой и холодной к его привязанности, матери. Эта чертова лиса из Дэва оплела разум прежнего главы клана Датэ и одному небу известно, как эта женщина ухитрилась так долго оставаться в Ёнедзаве, ненавидя весь клан своего покойного мужа и преданно отдавая свою заботу и любовь одному только младшему сыну. О природе этой любви Кодзюро тоже догадывался — иначе чем еще была обусловлена такая нездоровая ревность Докуганрю? Когда Правый глаз молодого дракона вышел во двор и втянул полной грудью свежий воздух, ему стало немного легче, но в мысли мужчины уже закрался хитрый план: выделив Датэ Кодзиро кусок удела, можно было бы подсказать молодому господину выслать туда и его мать...но разве согласился бы на такое Масамунэ-сама? Как бы то ни было, следовало любым способом изгнать Ёсихимэ из Ёнедзавы. Дождаться вечера и убедить господина: сегодня вечером, когда его мать снова откажет в своем присутствии на праздновании очередной победы, или никогда.