Ulbi nihil vales, ibi nihil velis

все мракобесие и кровопролитие пойдет со 2 главы... Вечер наступил гораздо быстрее, чем, казалось бы, должен был. Енедзава должна была бурлить жизнью, праздную очередную блестящую победу своего молодого господина, но, отчего-то, к вечеру туманы только стали гуще, ледяной ветер заиграл в ветвях деревьев, вызывая печальные стоны у скрипящих веток. Катакура, все еще страдавший от увиденного утром, одиноко стоял на энгаве, мучая флейту. Как назло, инструмент отказывался петь, он рыдал, как будто с дыханием своего хозяина выпускал на волю и его боль. Ведь совсем не к холодному остову флейты хотелось Правому Глазу Дракона прильнуть губами, не ее безжизненное нутро хотелось обжигать своим дыханием. Опустив взгляд, мужчина пытался выпустить на волю все запретное, преображая неподобающие мысли в истошные вопли флейты. Что будет, если высказав свое недовольство присутствием Ёсихимэ в замке, он навлечет на себя гнев Масамунэ-сама? Что, если он навсегда потеряет его доверие, навсегда будет выслан вон от смысла своего существования? Стать клятвопреступником и предателем своего долга Катакура не желал. Но пока что холодный ум стратега клана Датэ нашептывал ему только одно возможное решение этого щекотливого вопроса: Ёсихимэ определенно должна была покинуть замок под любым предлогом. Где-то за спиной Катакуры послышались торопливые шаги: Датэ вышел в сгущающуюся темноту: похоже, что шел он именно на звук флейты, но о причине тоски своего правого глаза так и не догадался. -Кодзюро, пойдем. Сегодня особенный день, окаа-сан... Правый Глаз резко прервал своего молодого господина, нахмурившись по своей привычке, и ненавязчиво попытавшись донести свои мысли: -Масамунэ-сама, я хотел поговорить о вашей матушке...простите мою дерзость, но эта дама приносит вам все больше страданий, а в таком состоянии вы становитесь легкой мишенью для врагов. Единственный глаз молодого дайме затянулся дымкой, - когда речь шла о Ёсихимэ, его мысли отлетали куда-то, лишая Датэ всякого здравого смысла. Но к голосу разума своего самого верного вассала он прислушивался, - от этого молодой человек немедленно потупил взгляд и рассеянно кивнул, почти как пристыженный ребенок: -Пойми, я не могу выслать свою мать. Можешь считать, что я одержим духами...whatever, но она останется здесь... Кодзюро вспылил, до хруста сжав кулак, и раздраженно повысил голос: -Она доведет вас до погибели, как довела вашего отца! Выкрик прервал звук приглушенного удара: Масамунэ хлестко отвесил пощечину своему правому глазу, первый раз в своей жизни..и пожалуй, последний. Остуженный Катакура опустил лицо и замолчал, тихо пробормотав: -Я, Кодзюро, готов понести наказание за свою дерзость. Повисшая тишина, прерванная лишь мерным хриплым дыханием и сгущающимся мраком: на севере всегда быстро темнело, и даже в весенние вечера, воздух изо рта выходил с едва заметным паром. -Заткнись и пойдем... Масамунэ отвернулся, вязко сглотнув и вернулся в помещение, а вместе с ним в освещенную и теплую комнату вошел мрак и холод...и сомнения, порожденные словами единственного человека, на которого он мог полностью положиться. Его люди, как и всегда, были ему рады, - иногда сам Масамунэ даже считал, что именно эта неотесанная банда и стала его новой семьей. Его отец...нет, он бы никогда не собрал такую армию — вопящую какие-то непонятные словечки и вкладывающие все силы в стиль, а не в честь. И что с того? Теперь это его клан, его земля и его люди, черт возьми. Датэ ухмыльнулся, отсалютовав своим подчиненным и занял свое место — но единственный глаз молодого даймё настойчиво искал только одно ярко выбеленное лицо, только одни губы цвета свежей крови. Но его матери здесь не было, - как и следовало ожидать. Докуганрю уже готов был отчаяться и напиться так, чтобы потерять способность держаться на ногах и членораздельно изъясняться, как вдруг крепкая ладонь Правого глаза хлопнула его по плечу — Катакура несколько успокоился, и даже улыбался. -Пришел в себя? That`s good. Владыка Осю усмехнулся, сверкнув клыками, и принял наполненную чашу из рук своего самого верного вассала. Кодзюро, в свою очередь казался несколько неестественно счастливым — и Масамунэ заметил это так же легко, как замечал, как собираются тяжелые грозовые тучи над родной Ёнедзавой. Хотя молодой дракон не был великим знатоком человеческой души, ему стало ясно: Мигимэ не успокоился, и не оставил своих крамольных мыслей о том, чтобы отослать Ёсихимэ. Что до хитрой лисицы из Дэва - то в этот самый момент она стояла на выходе из своих покоев, держа за пазухой превосходный яд, смерть от которого наступала достаточно быстро, но не вызывая подозрений. Тонкая рука женщины коснулась рамы сёдзи, чтобы отодвинуть их, но была поймана ее сыном, находившимся при ней в этот решающий их судьбу момент. Кодзиро коснулся ее запястья губами и с улыбкой прошептал: -Окаа-сан, с вашей мудростью мы однажды поднимем наш флаг над столицей...в этой стране не будет женщины, превосходящей вас по положению... Приподняв уголки густо окрашенных алым губ, Ёсихимэ жеманно высвободила свою руку, и насмешливо потрепала юношу по щеке: -Ты так жаждешь власти, Кодзиро? Мой мальчик, я бы бросила к твоим ногам весь мир, и пролила бы столько крови, сколько бы на то потребовалось, если бы только могла...не переоценивай мои способности. Острый коготок ехидной демоницы царапнул по щеке ее отпрыска, оставив бледно-багровый след, - Кодзиро побледнел и молча кивнул, раздвигая сёдзи — впервые за долгое время в его водянистом взгляде появилось какое-то подобие решительности — и женщина не могла не улыбнуться, увидев в глазах своего любимого сына именно то, что она так долго ждала. Алые, как пролитая кровь, алые, как лепестки поздно расцветавших пионов во внутреннем дворе Ёнедзавы, губы, мягко коснулись губ Кодзиро, как два ласковых лепестка, в жилах которых струился смертельный яд, - ведь только ему посчастливилось не чувствовать дыхание смерти, исходящее от его матери: он был слишком похож на ее отца, единственного мужчину, которым она восхищалась и которого действительно любила. Шурша тяжелыми шелками, Ёсихимэ вошла в шумную, наполненную парами алкоголя комнату, где ее столько раз напрасно ждал наследник ее покойного мужа — сыном назвать его у дамы даже язык не поворачивался. Хищный и уже влажно поблескивавший из-за выпитого глаз юного Дракона скользил по лицам его подчиненных, и конечно же, удивленно распахнулся, когда застыл на статной фигуре его матери, смиренно преклонившей голову, чтобы занять место рядом с главой клана Датэ. -Окаа-сан...вы... Женщина лишь слабо улыбнулась и хлопнула тяжелыми ресницами, неожиданно мягко коснувшись одними лишь остро заточенными ногтями руки Масамунэ, покоившейся у него на колене — молодой дракон вспыхнул и судорожно вдохнул, первый раз в жизни ощутив такое нежное прикосновение собственной матери. -Поздравляю с еще одной блистательной победой...Масамунэ-сама... Наступив на горло своей гордости, дама улыбалась, пряча всю свою ненависть за коварным желанием избавиться от ненавистного наследника. Что до одноглазого щенка, то он завороженно глядел на мать, готовый забыть всю причиненную боль, только бы не прерывалась эта неожиданная близость. Наблюдавший за этим Кодзюро стиснул зубы и отставил сакэ подальше — если уж эта женщина так странно себя ведет, то не исключено самое страшное — поэтому рука Катакуры уже покоилась на «Черном драконе», на большую удачу им же положенном рядом. В глазах Мигимэ, казалось бы, сверкали сполохи молний, неистовые, готовые сжечь его изнутри, или же вырваться наружу и покончить с дьяволицей, что оплела разум его молодого господина. -Позвольте за вами поухаживать, дорогой сын, - затаившаяся гадюка напевно растягивала слова, пристально глядя на Масамунэ через тень полуприкрытых ресниц. Забывший об опасности молодой Дракон завороженно следил за ней, словно это была его заветная мечта, неизвестно как воплотившаяся в реальность. Тонкие пальцы Ёсихимэ уже успели перехватить опустевшую чашу и наполнить ее снова — но не только алкоголем. Лишь слабая тень торжествующей улыбки тронула губы дамы, когда ее ненавистный сын принял из ее же рук смертельный яд. Юный владыка Осю сиял от счастья, от того, как близка была его мать, от того, как сладок был аромат, наполнивший воздух при ее приближении, от того, как ласкова она была и как легко терпела его присутствие. С эфемерной улыбкой, какая бывает только у идущих на верную смерть, Датэ сделал глоток, залпом осушив отравленное сакэ. Он не видел боли в глазах Катакуры, бросившегося к нему, чтобы оттолкнуть Ёсихимэ, он не слышал криков, наполнивших комнату, когда глаза Масамунэ потемнели, а из горла вырвался нездоровый хрип. Докуганрю почувствовал во рту металлический привкус, и только тогда догадался что произошло... Что до его дражайшей матери — женщина была удивлена и раздосадована: яд, что должен был убить медленно и не оставляя следов подвел, подействовав незамедлительно. Конечно же, она была не глупа — сыграв на суматохе, Ёсихимэ судорожно вскрикнула, бросившись к сыну - пожалуй, его соратники и поверили, что она в ужасе, и что ее переполняет скорбь предугадываемой потери, но не Катакура Кодзюро — мужчина ожесточенно сдвинул брови и уже занимался очищением желудка своего молодого господина, попутно отдавая указания перепуганным подчиненным. Лиса из Дэва закрыло лицо руками и шатаясь, точно призрак, пыталась покинуть комнату, пока внимание было привлечено состоянием ее отпрыска. Однако побег не удался — вслед послышался твердый, на удивление спокойный приказ. -Моя госпожа, останьтесь. Раз было совершено покушение на Масамунэ-сама, то и вы в опасности. Правый Глаз был не глуп, и она это знала, - так просто он ее отсюда не выпустит, а может и порешит на месте, пока глупый щенок без сознания. Но, по-прежнему разыгрывая обеспокоенную и испуганную, женщина медленно и шатко присела подле распростертого на полу Датэ, холодно оглядывая болезненно дрожащую грудь, выступившую на лице испарину и струйку крови, пробежавшую от губ сына. «Пусть он умрет», - думала она, - пусть она умрет, и вся власть перейдет к ее достойному и любимому сыну, пусть даже ей придется умереть, если Катакура обстроит все так, что ему поверят, что именно она убила этого одноглазого щенка...Но гаденыш не сдавался — продолжал дрожать, хрипеть и цепляться за свою жизнь: теперь, казалось, весь ее план пошел прахом, но надежда еще слабо теплилась, подкрепляемая страхам не за собственную жизнь, но за Кодзиро, который бы и стал первой жертвой мстительного, темного начала, таящегося за спокойствием Катакуры.