«В пальцах дрожь. С чего бы вдруг? Что-то злое рыщет тут!». У. Шекспир «Макбет»
– Всё очень просто! – деловито рассуждал Аркаша Сапожков. – Элементарная арифметика… – В элементарной арифметике нет таких иероглифов! – огрызнулся Пашка Гераскин. – Каких иероглифов? – удивился Аркаша. – Где? – Да вот же! – Пашка раздражённо ткнул пальцем в планшет. – Это что за загогулина? Мальчики шли по аллее Гоголевского бульвара, направляясь к зданию биостанции, и Сапожков пытался на ходу разъяснить Гераскину принцип замысловатой формулы расчёта «чистой» индивидуальной изменчивости организма. Гераскину же сегодня, похоже, взбрело в голову прикинуться лаптем – с завидным упорством он сопротивлялся самым доходчивым объяснениям. Аркаше даже казалось, что Пашка над ним издевается, изображая недотёпу. Но, в силу своего характера, каких-либо подозрений он не высказывал, а продолжал искать путь к взаимопониманию. Вот и сейчас он присмотрелся к смутившему друга условному обозначению и облегчённо вздохнул, убедившись, что ничего лишнего и непонятного для него, Сапожкова, в формуле за последние две минуты не прибавилось. – Что ты меня путаешь, Гераскин? Это не «загогулина», а константа, – сказал он. – И что она констатирует? – ехидно осведомился Пашка. – Что хочешь! Просто подставляешь вместо неё нужное число и… – Подожди! – рявкнул Пашка. – «Константа» – это постоянная. А у тебя что за «постоянная», если вместо неё что угодно можно подставить? Аркаша обречённо покачал головой, мол: «За что мне всё это?» – Это не обычная константа, потому и обозначается она не обычно, – снисходительным тоном сказал он. – Она обозначает число генов некой здоровой особи вида N. Это число постоянно, как ты, без сомнения, знаешь? Пашка пораженчески кивнул. – Так вот! – продолжал Аркаша. – А эта, выражаясь твоим языком «закорючка», означает число эндогенных ретровирусов* в геноме… Теперь попробуем посчитать! Например, возьмём число генов сапиенса: двадцать шесть тысяч… – Ребята, привет! – отвлёк их от мира цифр высокий голосок. Сапожков и Гераскин подняли глаза от планшета. Перед ними стояла Алиса. Одета она была в штаны и футболку от комплекта стандартной лёгкой полевой экипировки юннатов. И зелёный цвет этой формы вкупе с бледным, несмотря на загар, лицом, делали девочку похожей на красивый, но поникший цветок подснежника. Озабоченность легко читалась в её облике. Более того, можно было утверждать, что она расстроена. Мальчики поздоровались. – Вы Бастинду не видели? – спросила Алиса. – Нет, не видели, – хором ответили ребята. – Я её уже дня три не видел, – пощипывая мочку уха, уточнил Аркаша. – Нет-нет! – возразила девочка. – Позавчера она ещё была. Мы играли. Она Паше руку оцарапала. Да, Паш? – Не помню, – насупился Гераскин, пряча левую руку за спину. – А вчера она не появлялась, – вздохнула Алиса. – И вот сегодня нет… Как в воду канула! – Ага! – хохотнул Гераскин. – Растаяла! – Да ну тебя… – грустно сказала Алиса. – Может, окотилась – вот и таится, – пожал плечами Сапожков. – Точно! – поддакнул Пашка. – С кошками всегда так: раз – и приплод! Про них даже поговорка есть… – Да, по ней не заметно было, что она готова котят принести, – растеряно моргнула девочка. – Дурное дело не хитрое, – хихикнул Пашка. Но Алиса его весёлый настрой не разделила. Своё мнение о неуместности шуток она выразила тем, что одарила Пашку свойственным ей загадочным взглядом, в котором сочувствия к бестактности паренька было больше, чем укора за распущенность его языка. Гераскин смущённо потупился. – Найдётся! Куда она денется, – не проявляя особой заинтересованности, ободрил Алису Сапожков. – Да. Конечно, – согласилась та и побрела вдоль невысокой живой изгороди из чёрной бузины, периодически раздвигая ветки или заглядывая под кусты. Сапожков вернулся к своей формуле, невнятно ворча под нос то ли математические, то ли магические заклинания. Пашка всё смотрел вслед Алисе: как она, ласково зовя «Бася! Бася! Кыс-кыс! Кыс-кыс!», сворачивает с аллеи к бассейну с дельфинами, огибает его и направляется к загону с вараном Израэлем. – Алиска! К Изу не подходи! – закричал Гераскин. – Я и не собираюсь к нему, – отозвалась удивлённая девочка. – Не маячь рядом. Он после спячки малость не в себе, – пояснил Пашка. Аркаша вынырнул из своих мыслей и скептически заметил: – Он вышел из спячки месяц назад. Уловив подвох в словах приятеля, Пашка встал в позу. – Что это ты хочешь сказать, м? – Только то, что агрессивность у него в крови, а не от избытка сна. Талантом с бесстрастностью айсберга констатировать свои умозаключения Сапожков без труда вызывал уважение у окружающих. Но превосходное умение Аркаши изображать холодильник само по себе немного стоило без его исключительной наблюдательности и прозорливого ума. Иногда эти особенности Аркаши оказывались слишком вычурными, чем сильно раздражали Гераскина. Вот и теперь… – Много ты понимаешь! – рассердился Пашка и поспешил к шарящей по кустам возле вараньего вольера Алисе. – Гераскин, не сдашь зачёт по аллелям** – не получишь доступ в лабораторию! – строго окликнул его Аркаша. Но Пашка только отмахнулся. Он взял Алису под локоть и повлёк прочь от вольера, уверяя, что знает места, где наверняка прячется кошка. А возле Израэля ни ей, ни Селезнёвой делать нечего!* * *
Бастинда жила на биостанции четвёртый год. Среди разношёрстной, пернатой, чешуйчатой или закованной в хитиновую броню братии обширного юннатского хозяйства она была почётным представителем «обычных животных». Ничем экзотическим или выдающимся Бастинда не отличалась – банальный экземпляр одомашненного вида Felis silvestris окраса табби-макрель.*** Вот только дома у неё не было. Ибо в силу дремлющих в любой порядочной кошке диких инстинктов к одному месту она не была привязана, не имела своего угла, а бродила где вздумается по территории биостанции и примыкающей парковой зоны с гордо поднятым хвостом, как знаком своей независимости. Но дабы одержимые идеей переловить всех беспризорных животных активисты санэпидемслужбы не спутали independence**** кошки с бесхозностью, юннаты всё же снабдили Бастинду подтверждающим её прописку на станции Юных Биологов документом – ошейничком с кулоном-биркой. Несмотря на свою мизерную привлекательность для пытливых умов юных учёных как объект научного исследования, Бася не жаловалась на недостаток юннатской симпатии и любви. Что не странно – статус всеобщей любимицы очень легко завоёвывается любой кошкой, если она достаточно сообразительна и умеет преподнести себя обществу. И Бастинда была умна, хоть и со своим кошачьим приветом. Точнее будет сказать, что была она приветлива, но себе на уме. Она любила ласкаться, но не выносила тисканья. Была игрива, но никогда не заигрывалась. И ещё она знала, в котором часу на биостанцию начинают подтягиваться школьники, и поджидала их на крыльце – ни дать ни взять строгий швейцар. И ей обязательно давали на лапу! Это стало своеобразным ритуалом, и потому отсутствие у парадного входа кошки сперва удивляло ребят, а после серьёзно обеспокоило. Совместные поиски кошки Алисой и Пашкой не принесли никаких результатов. Гераскин, впрочем, не особо старался, а всё поминал предположение Сапожкова, что Баська просто нашла укромный угол, чтобы прибавить в числе. «Скоро объявится, – уверял он Алису, – а с ней целый выводок маленьких Бастиндочек!» Но прошёл день, другой, а кошка не появлялась. В среде юннатов уже зрела нешуточная встревоженность. Пара девочек из старшей группы даже организовала широкомасштабную поисковую операцию, задействовав детей первого-второго класса. Они прочесали всю территорию биостанции и два близлежащих парка; опросили людей из соседних микрорайонов, не видели ли они такую кошку, как на показываемых ребятами викадах; они объездили все приёмники для беспризорных животных; всюду разместили объявления о розыске… Тщетно! Баськи след простыл. Многие ученики, как Алиса, сильно переживали. Другие им сочувствовали. Как-никак все на биостанции привыкли к Бастинде настолько, что считали её совершенно обязательным, неотъемлемым элементом местной экосистемы. На подобные элементы порой и внимания не обращаешь, таким они кажутся олицетворением постоянства и стабильности. Но вот один из них пропадает, и в общем мироощущении наступает смута и дискомфорт. Эти чувства охватили без исключения всех. Трудно было поверить, что Бастинда ни с того ни с сего вдруг решила поменять место жительства. Но другого объяснения её пропаже не находилось. Седая печаль простёрла крылья над биостанцией. И особо грустно было слышать, как ребята то и дело вспоминают всякие забавные эпизоды из своих будней с участием Бастинды. Как они обсуждают её повадки и удивительную способность кошки неожиданно оказываться, мурлыча, под рукой или тереться о ногу, а в следующий миг исчезать, чтобы столь же внезапно и таинственно появиться перед кем-нибудь другим. Но теперь она исчезла надолго. Слишком надолго. И перед кем теперь она распушает свой полосатый хвост, было не менее интригующе, чем её продолжительное отсутствие.* * *
Минула почти неделя, как Бастинда не давала о себе знать… Апрельский вечер был исполнен тишиной и уютом. Недавно прошедший дождь как будто остудил рвение пчёл и шмелей заготовить рекордное количество мёда. Дружно решили взять паузу в своёй неугомонной суете и бесчисленные скворцы, дрозды, воробьи, зяблики и прочие пернатые непоседы, селящиеся в кронах деревьев биостанции. Факультативы были закончены, домашние задания сделаны, запланированные опыты проведены, питомцы «живого уголка» получили необходимый уход. И, как всегда, за всеми этими занятиями время пролетело незаметно, и пора бы было возвращаться домой. Пашка заскочил на минуту в маленькую столовую биостанции. Сегодня в меню была рыба, и повара обещали Гераскину оставить требуху для варана Израэля. Пустынный дракон совершенно не брезговал падалью, особенно, если она, по его разумению, отменно благоухала. Вообще, казалось, что Израэль способен есть всё что угодно, лишь бы от пищи как следует смердело или она бы двигалась. На эту неприхотливость ящера Гераскин не уставал делать акцент, хвастаясь, что содержание такого крупного животного практически ничего не стоит – ведь основу его пропитания составляли объедки с человеческого стола. Периодически, правда, в его рацион добавляли и живых крыс. Что поделаешь, Израэль был из тех хищников, каким терять охотничью сноровку было вредно для здоровья. С пластиковым контейнером, скрывающим вонючий шматок рыбьих кишок и голов, Гераскин подошёл к вольеру варана. У сетчатого ограждения он застал одного из юннатов средней ученической группы – шестиклассника Багарова. Тот покосился на кухонную тару в руках Гераскина. – Я его уже покормил… – Чем? – спросил Пашка, несколько досадуя, что варан теперь не будет в той же мере рад его гостинцу, как если бы он оставался голодным. – Да так… Из дома… – ответил Багаров. Говорил он медленно, приглушённо, будто сам с собой. – Ясно! – усмехнулся Пашка. – Опять какая-нибудь соевая шняга. Ничего, пускай свеженьким подкрепится. Он вытряхнул требуху на специальный выдвижной поднос в стенке заграждения у самой земли и толкнул его вовнутрь. Вяло рыскавший до этого момента в другом углу вольера Израэль оказался тут как тут. То ли благодатный запах, то ли знакомый лязгающий звук задвигаемого поддона, всегда предшествующий кормёжке, словно окрылил его. Полосатой стрелой, взбивая лапами пыльные фонтанчики в песке, он метнулся к подносу и с жадностью проглотил угощение. Затем величественно поднял голову со своей извечной злобной ухмылкой и удовлетворённо облизнулся. Красавец! – Не перестаю им восхищаться, – прошептал Багаров. Согласие с ним Гераскин выразил немым любованием на своего питомца. Ему очень льстило подобное отношение к варану. Багарова сложно было назвать «личностью». И даже не потому, что он был невзрачен сам по себе, а из-за его какой-то маниакальной серьёзности, делающей его безликим заводным механизмом. Например, имени его никто, разве что кроме преподавателей, не знал. Он всегда представлялся по фамилии, а в случае расспросов уверял, что подобного обращения достаточно. Он принадлежал тому числу тихонь-зубрил, которые всё знают, но зачем им эти знания, они объяснить не могут. Знания для них, как то злато для Кощея – они над ними чахнут. Такие индивиды не входили в тесный круг общения Пашки. Он их считал скучилами и задаваками. Но с Багаровым он сошёлся. У них оказался общий интерес – Израэль. Багаров мало что не молился на варана с той самой минуты, когда Пашка по распоряжению матери сдал ящера на станцию. При своей общей индифферентности, если речь заходила об Израэле, Багаров проявлял необычайную для него в прочих случаях страстность. Он мог часами следить за вараном или снимать его на камеру. При этом он всем говорил, что его наблюдения имеют большую важность для этологии рептилий и когда-нибудь он, Багаров, напишет объёмную статью или даже книгу о повадках варана и его родичей. Такая воодушевлённость объяснялась тем, что специализация, то, чему в своём обучении Багаров уделял особенное внимание и изучал с исключительным пристрастием, у этого неприметного задумчивого паренька была связана с выяснением особого значением плотоядности в Природе. При таком раскладе Израэль, как самый крупный хищник на биостанции, за исключением вялого питона Архимеда и дельфинов Гришки и Медеи, для работы Багарова стал даром небес. Быстрый, ловкий, коварный и беспощадный – Израэль был воплощением хищничества. Неудивительно, что Багаров им восторгался. А его восторги в свою очередь проливали бальзам на Пашкино самолюбие. Да и лично самому Гераскину постоянно перепадали от Багарова хвалебные эпитеты за добычу для «живого уголка» такого великолепного животного, как Израэль. Мальчишки смотрели, как сытый одноглазый бандит обманчиво неуклюже ползает туда-сюда по вольеру, щупая длинным раздвоенным языком воздух и время от времени с силой ударяя по земле хвостом. Он был доволен жизнью. В стороне раздался жалостливый призыв: «Бася! Кыс-кыс-кыс!» – Не научное заведение, а какое-то Вавилонское столпотворение с этой кошкой! – фыркнул Пашка. – Ты так думаешь? – приподнял бровь Багаров. – Кошка, как кошка. Мало их что ли? – буркнул Пашка. Багаров стрельнул на него глазами и снова пристально уставился на варана. – А разве не странно, что она исчезла? – И ты туда же? Я ничего странного не вижу, – усмехнулся Гераскин. – Не видишь? – недоверчиво мигнул Багаров. – В следующий раз не будут экономить на радиомаячках. – Да, это они упустили из виду… – Слушай, я уже ничему в здешнем бардаке не удивляюсь! – насмешливо бравировал Пашка. – То у них черепахи теряются, то кошки убегают… – Ну, да… Ну, да… – себе под нос пробубнил Багаров. – Её так и не нашли… – Кого? – Пятнашку… В вечерней тиши далеко разнёсся надменный смех Гераскина. – Биологи! Умора, и только! За черепахой уследить не могут. Где уж им за кошками гоняться! Да, Из? Он подмигнул разглядывающему их варану. Израэль с напыщенным видом показал ему язык и отвернулся. – Привет, орлы! – к мальчикам подошёл крепкий юноша лет двадцати. Ростом он был выше среднего, но из-за широченных плеч казался ниже. И всё в нём было таких же крупных, «расширенных» пропорций. На круглом обветренном лице нос картошкой, под ним приветливая улыбка, а выше – исполненные мечтательности глаза цвета огненный махагон. Ребята поприветствовали гостя. Юноша же вгляделся в Пашкину физиономию и добродушно рассмеялся. – Постой-ка, братец! А не тебя ли я пару лет назад транспортировал с диагнозом «укус паука» на квартиру одной миловидной особы? Пашка сконфузился. Что за панибратство! – Не помню. В отключке был, – сухо открестился он. – Точно-точно! – вновь разразился приятным глубоким смехом юноша. – Ну, будем знакомы! Стас. Он подал в приветствии свою пятерню, едва не дотягивающую по размеру до книжного формата А4. Мальчики пожали её и представились. – Ну, молодёжь, что тут у вас? Varanus griseus? – Стас присвистнул. – Богато живёте! – Не жалуемся, – самодовольно хмыкнул Пашка. – Серьёзное животное, – уважительно протянул Стас. – Мне в вашем возрасте о таком только мечтать приходилось. - Сочувствую, - почти злорадно отвесил Гераскин. – Так вы тоже здесь учились? – спросил Багаров. – Учился? Да я здесь жил, можно сказать! Ну, по крайней мере, когда не пропадал в палеонтологических и археологических экспедициях со своим дядей. – А теперь что пожаловали? – полюбопытствовал наглый Гераскин. – Ностальгия замучила? – И так можно выразиться, – кивнул Стас. – Я же на педагога-биолога учусь. Вот и буду у вас практику проходить. Пашка поморщился. – Не в курсе, Галина Петровна у себя? – осведомился Стас. – Нет, у неё семинар с выпускниками в двадцать восьмом кабинете, – поделился информацией Багаров. – Поторопитесь, если хотите с ней встретиться. Они, наверно, уже заканчивают… – О, спасибо! Побегу! – Стас подал руку на прощание и заметил. – А вольер-то не мешало бы почистить… – Не на ночь же глядя, – раздосадовано пробухтел Пашка на нежданную критику своего хозяйства. – Завтра суббота. С утра и почистим. – Правильно! Бывайте, орлы! До встречи на занятиях! – Стас направился к зданию биостанции. – Новая метла… – процедил сквозь зубы Пашка. – Не успел появиться, уже замечания, придирки… Багаров молчал и, спрятав подбородок в кулак, о чём-то думал. – Поможешь прибраться? – Не могу, – вздохнул Багаров. – Мои завтра на неделю к деду в Норвегию улетают. Ну, и меня забирают. – Понятно, – прищёлкнул языком Пашка. – Сапожкова запрягу… Он ещё постоял, взглянул на часы, посетовал, что припозднился, и от матери будет нагоняй. – Сдашь контейнер? – попросил он. Багаров кивнул. Пашка простился с ним и с Израэлем и поспешил домой.* * *
Следующим днём Пашка и Аркаша занялись приданием эстетического благообразия загону Израэля. Ящер от природы имел весьма строптивый нрав, но некоторые юннаты придерживались мнения, что его дополнительно избаловали. В естественных условиях вараны пытаются сбежать от человека. Лишь загнанные в угол они проявляют прямую агрессию. Израэль не принадлежал к таким пацифистам. Он атаковал первым, а на своей территории терпел только немногих избранных из числа двуногих. И одним из людей, с кем он вёл себя более-менее смирно, был его номинальный хозяин – Гераскин. Ему Израэль даже позволял чесать себя. Но не редко встречал и устрашающим шипением, как остальных, а порой делал пусть ложные, но выпады. Редкие минуты миролюбия варана никого не могли ввести в заблуждение, и никто не мог дать гарантии, что ему не взбредёт блажь проверить на крепость нервы и плоть дерзнувшего переступить порог вольера человека, к которому он якобы был ранее благосклонен. Несмотря на то, что он ещё не достиг максимальных размеров своего вида, Израэль отличался изрядной силой и свирепостью, особенно опасной в смеси с хитростью. Часто его ленивость оказывалась ложной, и он показывал чудеса проворства. А его умение высоко прыгать не переставало удивлять юннатов. Пилообразные зубы варана внушали трепет. Его длинные кривые когти не уступали тигриным. Его хвост напоминал кнут, и удар им только подтверждал точность такого сравнения. Никто не недооценивал потенциальной угрозы, исходящей от серого дракона. Потому строгие инструкции предписывали не заходить к нему в одиночку и без соответствующей экипировки, основу которой составлял скафандр лёгкой защиты. Он отлично выдерживал зубы и когти куда более крупных хищников, чем четырёхфутовый ящер. Облачившись в такие скафандры, ребята оттеснили древками грабель взбешённого вторжением варана в его нору и закрыли вход широким пластиковым щитом, положив сверху увесистый булыжник. Избавив себя от путающейся под ногами спесивой зверюги, они спокойно занялись своими делами. Аркаша ухаживал за кустиками тамариска. Они создавали в обиталище варана необходимую атмосферу живости и декоративный эффект ландшафта полупустыни, без чего вольер походил бы на большую заброшенную песочницу. Приложить руки было к чему – вездесущая поросль чертополоха, бодяка и татарника виднелась тут и там в жидкой тени метёлок пустынного растения. Дай волю этим разбойникам – они вымахают под полтора метра и уже своими тенями загубят светолюбивый тамариск. Пашка же быстро сгрёб в кучу скопившуюся в загоне опавшую с близстоящего дуба листву и сухие ветки, после чего занялся ревизией стенок заграждения. Оно состояло из листов стеклопластикового шифера и сетки. Для укрепления последней на фут от земли была сделана опалубка, залитая кораллитом. В своё время вольер был собран на скорую руку, и за время зимней спячки Израэля без соответствующего надзора порядком обветшал. Шифер расшатался, между листами появились щели. Кое-где сетка порвалась у фундамента. Пашка выявлял хлипкие участки и подмазывал их кораллитовой мастикой из привезённой ребятами бочки. Он как раз заканчивал с этой процедурой и собирался озаботиться сшиванием шифера припасёнными пластинами, когда за его спиной раздался необычайно взволнованный возглас друга: – Пашка! Гераскин подбежал к собирающему в мешки мусор Аркаше. – Ну? – нетерпеливо начал было он, но тут же осёкся. Глаза его полезли на лоб. – Ч-чёрт… – с шумом вырвалось проклятье из его груди. В удобном скафандре неожиданно стало очень тесно, особенно горлу. На ладонях Аркаши лежала грязная полоска. По её истрёпанному замызганному виду невозможно было определить, из какого материала она сделана. Но потускневший серебряный кулончик на ней ни с чем нельзя было спутать… * Эндогенные ретровирусы – (или транспозоны) одна из составных частей генома человека, млекопитающих и других позвоночных. До недавнего времени считались короткими последовательностями так называемой «мусорной ДНК», утратившими активность вирусными элементами, инфицировавшими геном «древних предков» на заре эволюции. Новейшие исследования показали, что транспозоны способны перемещаться внутри хромосом и активно вмешиваться в ход генной экспрессии, преждевременно останавливая генную транскрипцию, и этим сильно влиять на наследственность. Из-за внешних факторов (радиация, химические канцерогены и др.) транспозоны способны проявлять свою вирусную природу. Некоторые учёные считают их своеобразным движителем эволюции, ответственным за мутации генома. ** Аллели – различные формы одного и того же гена, расположенные в одинаковых участках (локусах) гомологичных хромосом и отвечающие за развитие альтернативных вариантов одного и того же признака. *** Окрас табби-макрель – «дикий» или «тигриный» окрас с рисунком из параллельных вертикальных полос. Считается изначальным в эволюции окраса кошек. **** independence - независимость (англ.)