Не такой как все?

      Удушающее чувство от собственного бессилия. Я лежу на полу, периодически выпадая из сознательного состояния от получаемых мною ударов. Временами мне кажется, что я уже не могу разобрать, куда меня бьют и с какой силой. Я практически научился игнорировать постоянные избиения, уходя мыслями в другую жизнь, к родителям, которых нет со мной. Не знаю, не понимаю, чем я так раздражаю этих парней? Они выкрикивают, что ненавидят таких подстилок и уродов, что я должен был умереть вместе с родителями, что никто никогда меня не полюбит, что я всегда буду один. Слышу их слова, но пытаюсь не думать о них. Слеза предательски стекает и падает на холодный, мокрый от моей крови пол, на котором я, кстати, и лежу.       Ну вот, сквозь звон в ушах я слышу громкий голос воспитателя. Облегчение на душе. На сегодня все кончилось, я медленно растворяюсь во тьме, что окружает меня. Пока, сознание.       Пришел в себя, если это можно назвать так, уже в больнице. Мимолетная радость, что я не увижу "друзей" хотя бы пару дней. Их "игры" обычно заканчиваются максимум ушибами и гематомами, но в этот раз они погорячились. Возле кровати стоит врач, который говорит, что у меня закрытая черепно-мозговая травма, ну а ушибы он предпочел не считать, ограничиваясь словом "множественные". С ним общается воспитатель, видимо, объясняя, насколько я неловкий, и не понятно как умудрился так неаккуратно упасть, нанеся себе столько повреждений. Смешно, как врач с жалостью смотрит на меня, но лишь очередной раз кивает в ответ и покидает палату. Воспитатель подходит ближе. — Тебе повезло. Сегодня в больницу приехал кандидат в мэры. Он хочет пожертвовать неадекватно большую сумму для детского дома. Поэтому веди себя, как хороший мальчик. Если пожалуешься на то, что было, я устрою тебе "сладкую жизнь", понял? — почтительно-волнующийся голос, которым он говорил с врачом, мигом исчез.       Я киваю, а что? Выбора у меня нет и никогда не было. Он уходит, хлопнув на прощание дверью.       Решетки на окнах и жесткие кровати, от которых потом вся спина болит, тяжеленное одеяло...       Пытаюсь перевернуться на бок и понимаю, что сделать это сложнее, чем я думал. Все тело ломит. На кистях огромные синяки от захватов, а на живот противно даже смотреть. Около тумбочки видел зеркало. Ага, вот и оно. Смотрю на себя, и становится страшно. Это не я. Это какой-то неудачник, который в прошлой жизни был, видимо, большим грешником. На шее следы от пальцев, странно, что я не задохнулся. Если этот мэр не дурак, то и сам все поймет, если, конечно, захочет.       Внезапно прихожу в себя от стука в дверь - это, скорее всего, для показушной вежливости перед журналистами, которые вваливаются в палату, а меня передергивает от неожиданности.       В палате я один, к счастью, да и эти клоуны, надеюсь, скоро уйдут. — Здравствуй! Как ты себя чувствуешь? — милый мужчина с натянутой улыбкой. Неужели они все думают, что я не замечаю? Или считают, что большего я не достоин, и стараются это показать? Лицо резко меняется. Он с ужасом в глазах осматривает меня, останавливается на шее, а после минут пять смотрит в глаза с... С болью? Меня веселит эта ситуация своей абсурдностью. Вот влиятельный человек смотрит на меня и ничего не будет делать, а вот воспитатель, который смотрит на меня и ничего не хочет делать. От этих мыслей на моем лице появляется ухмылка. — Здравствуйте. Уже намного лучше. Спасибо врачам, — смотрю в сторону доктора, а он опускает глаза в пол. Ему стыдно? Да ладно! Никогда в это не поверю. — Мне сказали, что ты очень неудачно упал, — он с недоверием смотрит на врача, который коротко кивает. А мэр-то не совсем дурак, оказывается. — Да, было именно так. Я вообще по жизни неаккуратный... — Будь в следующий раз осторожней, выздоравливай, — я дарю ему натянутую улыбку и киваю в ответ.       Но стоит всем выйти за дверь, как мне хочется рыдать от безысходности. Я часто думаю о суициде, но я обещал маме перед ее смертью, что не сдамся, что смогу стать тем, кем она сможет гордиться. Сколько раз я себя убеждал в том, что я все стерплю, выдержу, но сил все меньше. Я не знаю, во что мне верить. У меня были сложные дни в детском доме, а после пары месяцев появились и счастливые, когда я либо лежал в больнице, либо просто удавалось избежать встреч с "друзьями". Родители погибли в автокатастрофе ровно год назад. Сейчас мне шестнадцать лет, это тот возраст, когда дети обозлены на весь мир. А я, а что я? Во мне ничего нет! Душевные раны зарубцевались, но стоит о них вспомнить, как они снова начинают кровоточить. Это мое место ребята давно нащупали, а так как причинять чисто физическую боль уже не так весело, они давят на сердечные шрамы, да так, что жизнь сводится к желанию не приходить в сознание и поскорее сбежать в туннель, в тот самый, что заканчивается светом.       Наверное, единственный мир, в котором я чувствую себя живым – книжный. Поэтому одна из любимых книг всегда лежит у меня в сумке. В детстве мама читала мне Толкина и Льюиса.       Посмотрев на край кровати, я заметил свою сумку и, конечно, полез за книгой. Пора сматываться из этой мерзкой реальности. Но, попытавшись встать, я почувствовал дикую боль, кажется, даже издал какой-то писк и лег обратно.       Я думал отдышаться и попробовать снова, но в палату вошел мужчина, который вроде бы был сегодня с мэром. Он молча подошел к кровати и положил записку. Она была неофициальная, без имени и адреса. "Здравствуй. Мы сегодня общались, и мне показалось, что ты не сказал мне правду. Через пять дней ты переезжаешь в мою квартиру, а все документы на усыновление я сделаю позже. Не благодари."       Вот это поворот. Он хоть в курсе, сколько мне лет? Обычно подростков не берут... Все хотят щенят, они же такие милые и обучаемые, а главное, они без прошлого. Я не могу сказать, рад я или нет, мне никак, и это отличное определение моего состояния. Может, меня на органы пустят… Когда я задумался об этом - полегчало. Главное, чтобы все сразу вырезали, чтоб не мучиться. Уснуть в ту ночь не получилось, но от взрыва головного мозга и от наплыва мыслей спасла медсестра, которая помогла достать книгу. Всю ночь я читал, от чего синяки под глазами стали превращаться в нечто еще более малопривлекательное.       Все эти дни, пока я лежал в больнице, ко мне приходили только врач и медсестры. А, собственно, кого ждал-то? Искренне обо мне уже никто давно не заботился, все делалось из-под палки: и общение воспитателей, и своеобразное беспокойство обо мне. День на третий смог уже встать с кровати, не чувствуя тошноты и головокружения. По палате я спокойно перемещался и сейчас стоял около зеркала. Мне кажется, у всех бывает такое ощущение, когда смотришь на себя, но не получается сложить то, что чувствуешь с этим телом. Вот и я сейчас стою, вижу мальчика со светлыми волосами, убитым взглядом и с синяками. Когда-то синие глаза стали почти серыми, а бледная кожа иллюстрирует каждое грубое прикосновение к ней. Я здесь не первый раз, но, может быть, последний? Меня никогда не пугала неизвестность, и сейчас я был рад, где-то в глубине души, что вернусь не в детский дом, а в место куда привлекательнее.       Настал день моего переезда. Примерно через час после обхода врача ко мне в палату вошел все тот же мужчина и сказал, что внизу меня ждет мэр с журналистами, велел мне одеваться и положил на кровать газету.       Меня посещали мысли, что мэр усыновил меня из-за жалости, но сейчас, обратив внимание на газету, я понял, что ошибался.       На первой полосе была интересная статейка. В ней писали обо мне, о моей истории, но удивительно то, что там расписали правду о причине моего попадания в больницу. Было ясно и понятно, что это простой пиар. В статье все то, что могло вызвать жалость у читателей или, точнее сказать, у тех, кто будет ставить крестики в бюллетени. Сообщалось о том, что Игорь Русланович усыновил меня. Мило, ничего не скажешь. Предвыборная кампания, чтоб ее!       Пока я собирался, а это небыстро, учитывая мое состояние, мужчина стоял и внимательно следил за мной. Я задумался, а может это не так и плохо, что он забрал меня? Может, стоит сказать ему "спасибо"? Все-таки он забрал меня из "моего личного ада". От размышлений меня отвлек мужчина, который вежливо взял у меня из рук сумку и помог спуститься вниз. Игорь Русланович активно общался с журналистами, а, увидев меня, заботливо посадил в черную спортивную машину. Естественно, авто не из дешевых: салон, разумеется, кожаный, бежевого цвета. В общем, такой роскоши я никогда не видел и наблюдать не хотел. — Ну, привет. Как твои дела? — он спрашивал, не отвлекаясь от телефона, набирал какой-то номер. — Сейчас мы завезем тебя домой, а мне надо будет уехать на пару дней. Познакомишься с моим сыном. Он не отличается добродушием, но вам общаться и не обязательно.       Я лишь кивал. Казалось, мужчине нет никакого до меня дела. Всю дорогу он говорил по телефону, а я молча смотрел в окно. Странно так, ведь еще вчера я был детдомовским мальчишкой, которого все пинают, а сейчас обо мне в газетах на первых полосах пишут.       До квартиры в элитном районе мы доехали быстро, а в ней нас встретила приятная женщина пожилых лет. — Знакомься, это моя домработница Мария Витальевна, — Игорь Русланович пропустил меня в квартиру. — Макс, — я представился, но быть в центре внимания для меня ужасно сложно, поэтому постарался как можно дружелюбней улыбнуться и опустил глаза в пол. — В общем, познакомишь его с Джеком, а я побежал, — мужчина не отрывался от своего телефона ни на минуту. Отвлекся он только перед уходом. — Вот тебе деньги, сходи в магазин и купи себе одежду, а то все скажут, что я за тобой не слежу. — Хорошо... Спасибо... Жизнь налаживалась, но что-то смущало. Может это было все то же безразличие к моей персоне? Свыкание с моей новой семьей предстояло тяжелое.