Конец войны.
Начало новой и хорошей жизни на обломках старой. Кропотливо работая, создать всё, чтобы снова разрушить. Это основной процесс жизни каждой страны. И он будет циклически повторяться бесконечное количество раз. А может быть, всё же конечное? Лим Сон Юн часто думал об этом в перерывах между боями, лёжа в грязи и крови, смотря в глубины яркого звездного неба. Да, некоторые сдаются, слабеют, погибают. Лим знал множество примеров и совсем не хотел становиться одним из них. Не очень хотелось стать коротенькой статьей в книжках по истории. Столько смертей. Они преследуют, словно тени. Каждый день, каждый час и каждое мгновение, отчего сознание разрывается на части. Ужасно чувствовать, как умершие в муках люди - собственные граждане, знакомые, друзья, солдаты - пробираются своими криками под самую кожу. И кажется, что руки по локоть в крови собственных детей, детей родного брата, что сражается против тебя. Проще сдаться.Нет. Никогда. Ни за что!
В ночных кошмарах, без которых не обходилась ни одна ночь, он захлебывался теплой, вязкой кровью и в ужасных конвульсиях, мучительно корчился на полу, царапая посиневшее лицо собственными пальцами. А после запускал их в глазницы, чтобы больше не видеть горы трупов, вездесущего огня и этих чертовых солдат, что смеют топтать его землю. Болезненное удовлетворение отображалось на лице, когда глаза заполнялись липкой багровой жидкостью. Но вскоре наступало пробуждение. И уже утром ему становилось стыдно за эти сны. Сон Юн не трус и выстоит, перетерпит, сожмет зубы, будет биться дальше, чего бы это ему не стоило. В такие моменты обычно хмурое лицо корейца озаряла улыбка. Ведь захлебнется кровью совсем не он, а чертов американец, не он, а его родной брат, предавший его, продавший за выбор некой иллюзии демократии. Вырывая лживые глаза, Лим будет жесток так же, как был жесток Им Йон, выжигая и убивая все на своем пути. Ибо теперь нет никакой семьи и родства, есть только он и его народ, за который новое государство Корейская Народная Демократическая республика будет готов идти до конца. Жаркое июльское солнце пребывало в зените, что вызывало у юноши большое недовольство, которое, конечно, он наглядно не демонстрировал. Легкий мундир был расстегнут, как и помятая, местами грязная рубашка. Тело под нею было перевязано старыми, истертыми до дыр бинтами в несколько слоев. Они тоже были не первой свежести, но корейца это не слишком волновало. Зато жив. Он уже в который раз бросал взгляд на своего спутника: высокого светловолосого мужчину, одетого в плотную зимнюю шинель. Да и с шарфом в придачу. Летом. Русский его удивлял одним своим видом, но спрашивать о причине такого облачения Лим не решался, не его это дело. Только что завершились переговоры, и теперь можно было ненадолго расслабиться. Юн редко пил, но сегодня ему хотелось напиться. Вот только в присутствии чужака, хоть и положительно настроенного, делать этого не хотелось. Поэтому такую заманчивую мысль пришлось спрятать в недрах своевольного сознания. А вокруг уже кипела работа. Люди сновали туда-сюда - никто не сидел на месте. Одни трудились над восстановлением собственных домов, другие же окучивали землю, третьи очищали улицы. Детвора, однако, бегала по мощеным булыжником дорогам как ни в чем не бывало. Звонкий смех ребятишек действовал словно бальзам и залечивал душу не только Юну, но и всем остальным. Жизнь понемногу возвращалась в эти края, что не могло не радовать. Все это время они молчали. Да и после всего, что произошло, теперь уже независимому Северу нужно было обдумать дальнейшие действия наедине с собой. Когда союзники подошли к зданию, в котором оба остановились вместе с остальными солдатами до отправки в Пхеньян, Юн повернулся к русскому и, коротко поклонившись, негромко вымолвил: — Спасибо, Иван-тончжи. Вдруг произошло нечто совсем неожиданное. Тяжелая рука опустилась на темную макушку корейца и принялась трепать так старательно заплетенные в косу волосы. Обладатель этой самой руки рассмеялся, что ввело благодарившего в ступор. — Да не за что, дорогуша. В который раз ты уже это говоришь? — миролюбиво произнес русский, убирая руку в карман. — А впрочем, окажешь мне одну услугу,— добавил Брагинский, уже доставая небольшой тканевый мешочек и вручая его Сон Юну. — Тут семена, возьмешь и посадишь. Это подсолнухи, не бойся, — с этими словами блондин широко и добродушно улыбнулся. — Красиво будет, светло.