Обладать. И не делиться

Стук в дверь становился все более настойчивым — Катерина слышала мелкую дробь по деревянной поверхности, но заставить себя оторвать голову от подушки не могла. Усилием воли она разлепила ресницы, надеясь увидеть, что утро еще не наступило. Наглеца, колотящего сейчас в двери, можно было бы проигнорировать. Потому что в оставшиеся до казни часы королева не планировала ни с кем встречаться — слишком утомительны и унизительны были бы подобные аудиенции. Вместо этого хотелось прогуляться по саду, если, конечно, стража позволит ей покинуть замок; навестить детей и, пожалуй, даже проведать Нострадамуса. Отчего-то Катерина была уверена, что он не явится на полуденное представление, а потому утренний визит мог оказаться ее последним шансом заставить прорицателя страдать за то, что он сделал. За то, что вот-вот собирались сделать с ней. Казнить Нострадамуса ей уже не позволят. Какая жалость. Он со своими нелепыми предсказаниями заслуживал самой жестокой смерти. Катерина раздраженно вцепилась взглядом в окно — за запотевшим стеклом синел рассвет. Стук в дверь, наконец, прекратился. Пожалуй, испортить спектакль Генриха было бы не так уж сложно — Катерина приложила ладонь к шее — пульсация под кожей казалась ужасно хаотичной. Мысленно благословляя выпитое с вечера вино, королева приподнялась на локтях, по-прежнему стараясь ни до чего не дотрагиваться мучительно медленно заживающей спиной. — Тебе лучше уйти, — коротко выдохнула она, не поворачивая голову. — Я надеялась не застать тебя утром, — бастард усмехнулся, но ничего не ответил. За дверью неразборчивым гулом послышался говор. — Не понравилось? — смеясь в голос, Баш улегся на спину, лениво потягиваясь. С тихим кряхтением Катерина развернулась и села на кровати, натянув одеяло почти до шеи: — Начинаю понимать, что нашла в тебе Мария. Я, — она резко подняла руку ладонью вперед, поморщилась и опустила глаза, — не об этом, — мальчишка был на удивление неплох ночью и, очевидно, знал об этом. Пожалуй, не будь это утро последним, Катерина не возражала бы повторить — слишком долго она хранила верность мужу, которому, как оказалась, не была нужна. Ни верность, ни она сама. Обида продолжала бурлить в венах. Баш вскинул бровь. В замочной скважине заурчал ключ, и оба они резко повернулись в сторону распахнувшейся двери. На пороге замер Франциск — с раскрасневшимся лицом и взлохмоченными кудрями, он не в силах был сделать ни шагу. С грохотом захлопнув за спиной дверь и все еще не до конца доверяя глазам, дофин прошел внутрь, разглядывая кровать и набирая все больше воздуха в легкие. — Ты голый. В постели моей матери, — пробормотал Франциск. Он не верил отцовским обвинениями в измене, как не верил в то, что брат способен был воспользоваться его матерью. Это казалось Франциску за гранью возможного — детищем воспаленного ума Генриха. На Катерину навалилась новая волна усталости, парализуя язык и практически вдавливая ее и без того непослушное тело в перину. — Она не возражала, — хмыкнул Баш, выскальзывая из-под одеяла и собирая с пола разбросанную одежду. — Хотя идея, и правда, неудачная, — он подошел к брату почти вплотную, все еще держа одежду в руках. Франциск закатил глаза и отпрянул, кривя губы. Стащив со спинки стула халат, он швырнул его на кровать: — Оденьтесь, матушка. Катерина молчала. Ситуация казалась смешной и жалкой. То, что Франциск не видел, как его отец поступил вчера с супругой, вовсе не давало ему права так себя вести. Она швырнула халат обратно, брезгливо дернув рукой: — Мне нечего беречь. В полдень твой отец развеет остатки моей чести по ветру, — хмель от выпитого вина еще мутил голову. Катерина сложила руки на груди. Сын не смел ее судить, она слишком многим ради него пожертвовала. — Тебе нужно бежать. Срочно, — после некоторой паузы Франциск обернулся к уже успевшему одеться брату. — Отец заменил изгнание казнью, и солдаты вот-вот придут, — ложь давалась молодому принцу на удивление легко — признавать, что это он сам решил выдворить брата из страны, не хотелось. Легкая попытка Баша оправдаться была встречена еще большей яростью. — Дружба? Между нами, брат? Что между нами и должно быть, так это расстояние! Они замерли, каждый из них отчетливо понимая, что речь сейчас шла вовсе не о матери Франциска, а о королеве Шотландии, мирно сопящей в его постели. Катерина же лениво копошилась на кровати и изо всех сил изображала, что ей нет дела до происходящего. Еще несколько дней назад Генрих отказал ей в пышных похоронах, и все, что ей оставалось — превратить свои последние часы в фарс. Трагикомедию, от которой муж не получил бы ожидаемого удовольствия, потому что терять ей было решительно нечего. — Мария сделала это, только чтобы спасти тебя... — в который раз начал оправдываться Баш, но брат его уже не слушал — он нервно прошел до двери и рывком открыл ее. Глядя вслед уходящему по коридору бастарду, Катерина поджала губы — отчего-то особенно обидным казалось не то, как быстро сбежал мальчишка из ее постели, а снова и снова бьющий по материнским чувствам сын. Франциск мог бы помочь ей сбежать, как сделал это для брата. Мог, но вместо этого осуждающе рассматривал ее помятое бессонной ночью лицо и растрепанные волосы. — Отец пообещал проявить милосердие, — тихо проговорил Франциск, нависая над матерью и снова протягивая ей халат. — Сразу после ночного представления для придворных я оставил свою жену и почти до утра спорил с отцом, — речь стала быстрой, и Катерина вдруг перестала дышать. Смысл сказанных слов ворвался в сознание бурей сожаления: что она наделала. Она ведь не хотела предавать мужа. Не предавать, только один-единственный раз позволить себе то, что супруг делал постоянно, и вот... — Но если отец узнает, что ты.. Вы... — он покачал головой, осуждающе приподняв брови. — С моим братом! Как будто мало ему было моей невесты! — перейдя на крик и мгновенно умолкнув, Франциск тяжело дышал, заставляя себя проглотить рвущуюся из горла тираду обвинений. Катерина продолжала сидеть на постели, отрешенно разглядывая узор на покрывале — собственный сын отчитывал ее, как провинившуюся прислугу. Но хуже всего было то, что сын был прав. Обида не должна настолько затуманивать способность королевы думать о последствиях. — Отвернись, — коротко бросила она, аккуратно отталкивая в сторону одеяло и силясь надеть халат. Двигаться было на удивление дискомфортно — спина болела от каждого неудачного жеста. — Он будет молчать. Ему никто не поверит, — добавила она, встав наконец на ноги и едва не завалившись на сына. Тот рефлекторно подхватил ее, задевая ладонями растревоженную беспокойной ночью спину. Катерина громко застонала. Франциск сжал ее плечи и несколько мгновений непонимающе смотрел на мать, вопросительно разглядывая лицо и ожидая объяснений. Но она молчала. Взгляд Франциска зацепился за валяющийся на полу бинт — весь покрытый желтыми пятнами лекарств, кусок материи почти полностью оказался под стянутой со стола скатертью и разбитыми склянками. — Что произошло? — наконец проговорил он, а Катерина продолжала смотреть на сына с недоверием. Неужели такое возможно? Неужели он, и правда, не слышал? И за что тогда, по его мнению, он выслал брата-бастарда? Франциск рывком развернул ее спиной к себе, не обращая внимания на попытки отмахнуться. Он потянул за ворот халата, спустил ткань по плечам вниз и охнул, увидев сизо-коричневые полосы на коже матери. — Это отец сделал? — гнев дофина в мгновение ока переметнулся на Генриха. — Я убью его! — Потом, — Катерина ухватила его за рукав, стараясь не уронить при этом полуспущенный халат. Какое-то время они так и стояли, глядя друг на друга, будто чего-то ожидая. А затем Франциск коротко кивнул, развернулся на каблуках и вышел. В открытую дверь спальни юркнула служанка, и Катерина поспешила одеться — отправленное вчера послание нужно было перехватить. Она как никогда надеялась, что ее слуги оказались на этот раз крайне нерасторопными, и исписанная книга еще не покинула стены замка.