Обладать. И не делиться

Тонкие пальцы сильнее сжали запястье, уводя руку вверх по подушке и скользя по влажным растрепанным волосам. Катерина слегка улыбнулась. Ее рука послушно легла над головой, затем вторая. — Это что-то... — попыталась выговорить Катерина, но слова оборвались тихим стоном, когда губы на ее груди сомкнулись, — новое? — выдохнула Ее Величество, уже не помня, что хотела спросить. Сегодня Баш вел себя странно. Если бы она не была полна скептического неверия, подумала бы, будто мальчишка пытался быть нежным. От привычной страсти, которая доставляла Катерине необходимое ей удовольствие, сегодня не было ровным счетом ничего. Баш отчего-то слишком сильно напоминал ей мужа в ранние годы их брака... Королева закусила губу — сын ее покойного супруга продолжал оказывать знаки внимания налившейся от этого груди. Но, дьявол бы его побрал, не ради этого Катерина так старательно вычерчивала маршрут секретных коридоров между конюшней и своей спальней. Две недели вычерчивала, почти каждый день спроваживая стражу и впуская бастарда через парадный вход. Вглядываясь в ярко освещенный коридор: не заметил ли кто ставших уже постоянными ночных визитов? И вот, сегодня карта была готова. С наступлением темноты Баш возник темным силуэтом из черноты секретного хода, и Катерина ждала чего-то, не менее выматывающего, чем прошлой ночью. Или позапрошлой. А еще лучше — той, что была в начале недели, когда к утру королева оказалась настолько обессилена, что не могла издать ни звука, даже когда Баш, уложив ее на живот, взялся усердствовать с новой силой... Но вот уже почти час бастард с завидным упорством оглаживал ее тело, щекотал, покусывал, массировал... но делал это не так. Не так, как надо. Он выпустил изо рта ее грудь, и Катерина раздраженно выдохнула — только-только она поверила, что затянувшаяся прелюдия окончена, но нет... — Привыкли получать все и сразу? — в ответ на вздох Баш приподнял голову, впиваясь взглядом в лицо королевы. — Потерпите, — добавил он так, будто ей ничего другого не оставалось. Катерина поджала губы и попыталась приподняться, чтобы взять инициативу в свои руки, но руки... Они отказались слушаться в тот момент, когда что-то до невозможности болезненное взорвалось внизу живота. Катерина вскинулась, не сдерживая крик. Она смотрела, как от бедер по простыне растекается бордовая лужа, а Баш все сильнее и глубже вгоняет в нее острие кинжала. — Катерина, что такое? — послышался над ухом громкий обеспокоенный голос, и ее глаза распахнулись, по-прежнему полные ужаса. Уперевшись локтем в подушку, рядом с Катериной на постели лежал бастард — расслабленный и ничем не прикрытый. Несколько мгновений королева глубоко дышала, пытаясь прийти в себя — если сны и бывали реалистичными, этот наверняка занял бы среди них первое место. — Ничего, — коротко отозвалась она, откидываясь обратно на подушку и сверля взглядом потолок. Сердце в груди все еще билось, как сумасшедшее. — Я думала, ты уйдешь, как только я усну, — продолжила она после паузы, в которую Баш придвинулся немного ближе и уложил на живот Катерины руку. — Если Франциск снова застанет тебя здесь, ваше хлипкое перемирие канет в лету. Как и мой образ безутешной вдовы. Баш пожал плечами. Катерина закатила глаза. Она все еще помнила тот странный день, когда ни с того, ни с сего ее, казалось бы, вполне здоровый супруг вдруг слег с жаром, а к вечеру скончался. Нострадамуса при дворе не было — и спасти монарха было попросту некому: дворцовый врач развел руками еще в первые часы агонии Генриха, констатируя, что король не доживет до рассвета, а сделать ничего нельзя. Для утешения самой себя Катерина приказала тогда казнить незадачливого лекаря, впрочем, ее мужа это не спасло. А когда по замку прокатилось первое громкое «Король мертв! Да здравствует король!», Катерине вдруг почудилось, будто с ее шеи исчез накрепко примотанный туда топор. Лезвием к коже. Генриха больше не было. Никто не мог теперь играть ее судьбой, вот только... Вот только вместо облегчения она ощущала отчаяние. Разбитость. Опустошенность. Сколь жесток и несправедлив к ней ни был бы ее супруг, она никогда так и не оправилась от той детской влюбленности, которой поддалась в юные годы. Несколько дней она почти не выходила из своих покоев. Когда же, наконец, покинула мрачные стены ставшей похожей на склеп спальни, одета была во все черное. Глаза не светились, голова казалась поникшей, а плечи ссутуленными. Дойдя до тронного зала и желая во что бы то ни стало обнять своего сына, Катерина с удивлением и необъяснимым ужасом увидела, как возле трона стоит Баш. Брат-бастард молодого короля. Брат-бастард, которого этот король изгнал из страны под страхом смерти — за то, что тот позволил себе надругаться над королевой. Катерина остановилась и зажмурилась. Баш из тронного зала не исчез. Зато позднее тем вечером возник на пороге ее покоев, нарочито неряшливо опираясь на двери и утомительно не произнося ни слова. Как они оказались в постели, и почему Катерина позвала его прийти снова — она не понимала. Ни в тот вечер, ни сейчас, лежа под тонким одеялом и ощущая, как теплая ладонь скользит по оголенному ее животу, пощипывая и щекоча кожу. — Еще раз? — Катерина выгнула бровь и повернулась к бастарду. Тот ухмыльнулся, придвигаясь ближе и нависая над ней. Поцелуй скользнул по губам, подбородку, оставил влажный след на шее и устремился ниже. Где-то на уровне пупка Катерина отказалась от идеи выставить мальчишку прямо сейчас — рассвет за окном уже не казался ей таким уж хорошим поводом. Куда вела подобная связь, Катерина загадывать не решалась. В прошедшие после смерти мужа дни она изо всех сил старалась убедить себя, что единственной причиной столь несдержанного интереса к бастарду была тоска по Генриху. Но Баш неспособен был заменить вдове супруга, хоть и проводил в ее постели больше времени, чем когда-либо проводил Генрих. А потому Катерина снова и снова врала сама себе, то обещая, что эта ночь станет последней, то утешаясь тем, что никто и никогда об этом не узнает. Оставаться наедине со своей скорбью ей решительно не хотелось. Хотя бы ночью. Отчего сам бастард так неутомимо оказывался рядом всякий раз, когда она этого хотела, Катерина предпочитала не думать. Баш все более ревностно следил за ней даже тогда, когда они формально не встречались глазами — казалось, от Генриха старшему сыну передалось неутомимое стремление обладать. И ни с кем не делиться.