***
А внизу в это время сидела другая женщина - молча постукивая пальцами по столешнице, она цедила одну за другой чашку крепкого кофе, и все прокручивала в голове все произошедшее за несколько последних дней. Ей было не по себе от присутствия в доме Эммы, хотя она давно перестала бояться нелепых выходок Свон. За происшествием в больнице умная Регина без труда угадала браваду, горькое желание показаться сильной и бесчувственной, а еще - неприкрытое стремление к бунту. Эмма не хотела оскорбить Генри, она хотела сделать больно ей, Регине, и выбрала для этого безошибочный способ - а цена вопроса ее не интересовала. Мальчик был незнакомцем, и он удачно подвернулся под руку, так что винить Эмму было сложно - она как ребенок воспользовалась шансом. И где-то в глубине души Регина даже понимала, что Свон сейчас ведет себя как пойманный лисенок, засунутый в тесную клетку - он скалится, рычит и пытается укусить врага. И ее задача проста - убедить лисенка, что она не враг. Но как? Регина была практична. Она испробовала уже подкуп, шантаж, соблазнение, но Эмма не поддавалась. Хотя как сказать... Происшествие в больнице было... интересным... Регина вспомнила натиск Свон и свою непредсказуемую реакцию. В какой-то момент она ослабела в руках Эммы, но это можно списать на опыт последней. Бог знает, сколько женщин побывало в постели Свон. Она умело играла на эмоциях, умело пользовалась своим телом - губами, руками... И Регина отреагировала на это. Но этот путь - тупиковый, Эмма лишь получит свое, а взамен не даст ничего. Тогда, возможно, стоит попробовать по-другому? Если дикого зверька приручить, то он может перестать кусаться. Но приручать его нужно спокойно, медленно, без нажима. Нужно показать Эмме, что Сторибрук - это город, где живут хорошие люди. которым стоит доверять. Усыпить ее бдительность, убедить, настоять на своем. Но как? Как претворить этот план в жизнь? Регина долго шагала по кухне, не замечая, как сгущаются сумерки, нервно облизывая губы и глядя в одну точку. Когда, наконец, она очнулась от забытья, часы показывали восемь часов вечера.***
Когда Эмма просыпается, на часах, стоящих у телевизора, восемь часов вечера. Она проспала почти весь день, во рту кисло и мерзко, а голова гудит, как у пьяной. Темно, и чувство дезориентации долго не проходит, пока, наконец, Эмма не вспоминает, почему вокруг пахнет лавандой и почему она лежит на непривычно роскошных простынях. Она голая, и прохладный воздух щекочет обнаженные ноги. Хочется спать и спать еще, но у Эммы Свон слишком много проблем, чтобы можно было себе позволить рассыпаться. И она поднимается, держась за голову обеими руками, словно боясь, что она развалится. В ванной комнате из зеркала на нее смотрит какое-то чучело. Бледная, белокурые пряди торчат неопрятными лохмами, под глазами круги, на плече - уродливый красный шрам, который пополнит коллекцию других. Она ведет руками по исхудавшему телу вниз. На животе длинный шрам от аппендицита, правда, почти уже незаметный - ей было восемь. На бедре круглый след от пули - один из ее клиентов сопротивлялся при поимке и решил применить оружие. На ноге под коленом еще один шрам - уже от рваного листа железа - она перелезала через забор, гоняясь за каким-то идиотом, зацепилась и рухнула вниз, оставив кусок мяса вместе с тканью джинсов висеть на заборе. А теперь будет еще один шрам. Эмма надавливает на него пальцем и шипит от боли. Потом давит еще и еще, пока на глазах не выступают злые слезы. Чертова Регина и ее игры... взяла бы и тюкнула Эмму по башке, да и забрала почку. Вон сколько Эмма провалялась без сознания, да она бы не заметила, даже если бы у нее голову отрезали... Чертова Регина... Почему-то вспоминается, как однажды, когда Эмма еще жила в приюте св.Лаврентия, ее вызвала к себе директор этого приюта - женщина лет сорока пяти, все еще красивая, ухоженная, представительная, чем-то похожая на Регину - брюнетка с карими глазами, но белокожая, европейской внешности. От нее всегда вкусно пахло дорогими духами. Эмме едва исполнилось пятнадцать, она сменила уже шесть или семь семей, но либо сбегала, либо ее возвращали в приют, и она всегда считалась "трудной". Впрочем, директор не собиралась ее ругать или отчитывать. Наоборот, она ласково усадила ее на диван - угловатую еще девочку-подростка с озлобленным лицом, одетую в дешевое приютское платьице, из-под которого торчали худые коленки. Налила кофе - неслыханное дело, ведь приютским несовершеннолетним полагался только чай - и накормила вкусными конфетами. И села рядом - похожая на большую красивую кошку, пантеру, полные губы улыбаются, в глазах - теплота и понимание. Поначалу Эмма плохо понимала, зачем ее вызвали. Она привыкла к тому, что все взрослые либо отмахиваются от нее, либо орут, а эта женщина разговаривала с ней так нежно и ласково, расспрашивала о ее жизни, о последней приемной семье, и, сначала дичившаяся, Эмма сама не заметила, как начала отвечать, и только спустя минут десять поняла вдруг, что мисс Дикинсон, которая сидела и без того близко, придвинулась к ней почти вплотную, и ее пальцы ласково поглаживают Эмму по волосам, перебирают их, впрочем, ничего больше не предпринимая. В свои пятнадцать лет Эмма знала о сексе больше, чем иная домохозяйка в сорок, и то, что некоторые женщины хотят женщин, не было для нее откровением. Она многое повидала в своей пестрой жизни и слышала сплетни о директоре и ее пристрастии к молоденьким девочкам. Рассказывали, что многие приютские, благодаря "особому расположению директора" смогли пристроиться в хорошие семьи, а многим она помогала и деньгами, в обмен на некоторые услуги. Но, несмотря на неневинность и немалый опыт Эммы, она пока что еще не осознала всей ценности секса - удовольствия от него она не получала, а другие девочки ее никогда не привлекали, впрочем, как и мальчики. Секс обычно служил товаром или способом оплаты - за крышу над головой, если нужно было переночевать, за тарелку еды, за несколько километров в машине, а не на обочине дороги, за то, чтобы ее не били, когда попалась с поличным, да и за многое другое... И сидя на диване рядом с этой видной и, несомненно, привлекательной женщиной, Эмма ощущала легкую руку, поглаживающую ее по бедру и касающуюся колена, и не могла сформулировать для себя, что она чувствует - отвращение или удовольствие. Мисс Дикинсон придвинулась совсем близко, ее духи щекотали нос, мягкие волосы касались щеки Эммы. Пальцы уже пробрались под подол платья, и Эмма почувствовала, как губы директорши касаются ее шеи возле уха, горячие и нежные одновременно, они будоражили и волновали. По телу вдруг побежала волна, и Свон впервые в жизни возбудилась настолько, что трусики стали влажными. Обнаружила это и мисс Дикинсон - спустя секунды, когда ослабевшая Эмма позволила ее пальцам проникнуть глубже под подол и даже слегка развела колени. Все длилось меньше минуты. Как только рука мисс Дикинсон коснулась Эммы, она испустила судорожный вздох и вцепилась в плечи женщины. Несколько движений - и перед глазами у Эммы потемнело... Такое с ней случалось впервые. Пока Эмма пыталась отдышаться, зазвонил телефон, мисс Дикинсон извлекла влажные пальцы из трусиков Эммы, одернула ее подол, прикрывая коленки, молча прошла к столу и взяла трубку. Потом, когда сгорающая от стыда Эмма, пряча глаза, встала на все еще дрожащих ногах, женщина величественно кивнула ей, не прерывая разговор - так, как будто она была императрицей, отпускающей слугу - иди, мол, свободен. Эмма бросилась к выходу. Больше ничего подобного не повторялось. Через две недели ее усыновила семья Грейвз, она переехала и познакомилась с Анной. Почему ей вспомнилась мисс Дикинсон, извращенка, которая однажды дала ей кончить в своих руках? Не потому ли, что после нее Эмма уже не смогла вернуться к мужчинам? Был отец Генри, она его любила, но он был единственным, остальные мужчины просто не существовали... Зато были женщины, много женщин, столько, что она и не упомнит их всех... Она спускается вниз, скользя ладонью по гладким перилам. Регины может и не быть дома, хотя вряд ли она оставила Эмму одну. Что собирается предпринять эта сучка? Держать ее взаперти, как животное? Силой заставить отдать почку? Попытаться опять подкупить? Эмма говорит себе, что ни за что не даст этой женщине морочить себе голову. Она слишком долго убегала от смерти, чтобы поддаться сейчас. А раз ты не можешь уйти от того, чего боишься, то, может, стоит встать с этим лицом к лицу? Регина на кухне. Это единственное место в доме, где горит свет, и когда Эмма входит, женщина так резко оборачивается, что короткие темные волосы приподнимаются над шеей. Впрочем, она ничего не говорит и тут же отворачивается обратно к мойке. Присмотревшись, потрясенная Эмма понимает, что Миллс что-то моет. Рядом на стойке - овощи, разделочная доска, нож... Она готовит? Контраст между вышколенной надменностью больнице и по-домашнему готовящей Региной на кухне огромен. Она по-прежнему одета в свои безупречные брюки и рубашку - рукава, правда, закатаны до локтей - на талии небрежно повязан передник. Не обращая внимания на Эмму, Регина перекладывает из раковины на доску крупные алые помидоры - такие сочные на вид, что у вечно голодной Эммы текут слюнки. Затем, ловко орудуя ножом, мэр Миллс принимается нарезать их. Эмма садится за стойку. Некоторое время они молчат, причем одна женщина продолжает кромсать томаты, а другая - завороженно наблюдать за ней. Потом Свон не выдерживает. - Регина! Молчание, только глухой стук ножа о дерево. - Регина! Черт возьми! Миллс оборачивается. В руке у нее нож, на котором поблескивают капли помидорного сока. - Что? - Ты долго будешь меня игнорировать, вот что? - Я не игнорирую... Эмма хмыкает. - Тебе не кажется, что если уж ты притащила меня сюда и заперла, как пленницу, то могла бы хотя бы проявить немного участия и сказать, черт побери, что ты собираешься со мной делать? Она повышает голос, ей хочется ударить Регину, разбить лед, вызвать эмоции на каменном лице. Но мэр лишь пожимает плечами и возвращается к помидорам. - Накормить... - еле слышно говорит она через три секунды. - Что? Эмме кажется, что она ослышалась. - Накормить, - уже громче произносит Миллс и указывает на плиту. - Я готовлю нам ужин. Не будем же мы сидеть голодными. "Мы"? "Сидеть"? Эти слова такие странные, будто мозг впервые их слышит и воспринимает. Что значит - кормить? С какой стати и вообще... Это звучит как-то слишком нормально... в их ненормальной ситуации. Эмма вскакивает со стула. - Да я не об этом! Что ты собираешься делать со мной? Запрешь в подвале, убьешь? Вырежешь почку с помощью Вейла или кого ты там купила в больнице? Регина издает хмыканье. Она ловко открывает банку фасоли в томате, затем высыпает в сковородку ее содержимое. -Если бы я хотела убить тебя, я бы уже это сделала, поверь мне, Свон, - говорит она, смеясь. - Тогда что? - требует Эмма. - Почему бы тебе не успокоиться и не сесть? - карие ледяные глаза скользят по телу Эммы - оделась она наспех, кое-как. - Нельзя тебе волноваться... Смотри, рана откроется... - Да засунь ты свою заботу... знаешь куда? - Догадываюсь... Регина невозмутимо отправляет вслед фасоли все помидоры. Задумчиво мешает варево деревянной лопаточкой, морщит нос, словно вспоминает что-то, и Эмме кажется, что Миллс издевается над ней. - Вот что, - внезапно брюнетка поворачивается к девушке. Подходит к столу, кладет лопаточку на гладкую поверхность. Упирается руками и нависает над столом, так что лампа освещает ее лицо и глаза. - Я решила дать тебе шанс одуматься. Ты безумная заноза в заднице, Свон, но ты еще можешь измениться. Тебе только стоит хорошенько подумать. - Что? - Эмма откровенно гогочет, глядя на серьезную Регину. - Ты хочешь дать мне шанс? Ты? И что это за шанс, интересно? Спасти жизнь твоему сыночку в обмен на мою свободу? Спасибо, такого мне не надо... - Кокаин, - вдруг говорит Регина, глядя на Эмму в упор. От этого слова Свон застывает на месте, а затем вперивает в Регину острые серые глаза. - Что? При чем тут кокаин? - Тебе же нужен кокаин, - Регина чуть-чуть улыбается - главное, не переборщить. - А мне нужна твоя почка. Так почему мы сразу не догадались? Ты отдаешь почку, а я возвращаю тебе твой кокс. Ну, и свободу, естественно. Ты сможешь вернуть его туда, где он должен находиться, останешься в живых, а я спасу сына. И все. Все довольны. Секунд пять Эмма потрясенно молчит. Ее глаза сужаются, тонкие ноздри трепещут, будто она жадно глотает воздух. - Ты все это спланировала, сучка, - шипит она, придя в себя. - Ты все подстроила... - Я? - Регина машет изящной рукой в воздухе и смеется. - Как я могла знать, что ты собираешься везти полкило кокаина через страну? Я узнала про твои делишки накануне того дня, когда мы с Сидни пришли к тебе. И да, мы пришли шантажировать тебя кокаином. Но кто же знал, что все так обернется... - Нет, неправда, неправда, ты и только ты все это подстроила, - Эмма, вскочив, отзеркаливает жест Регины - тоже упирается руками в стол. - Ты знала, что меня будут искать, знала, что я повязана, вот и... Она гневно замолкает. Голос Регины полон фальшивого сочувствия. - Ты сама наказала себя, Эмма. Никто не заставлял тебя работать наркоторговцем. - Да пошла ты... - Эмма произносит длинное непечатное ругательство, но Миллс даже ухом не ведет. Напротив, она уже нащупала твердую почву и категорически не согласна отступать. Она вкрадчиво смеется. - Ты понимаешь, - это утверждение. - Что выхода у тебя нет... Ты в ловушке. Но все можно исправить. Почка - и кокаин твой, деньги, которые ты за него получишь, тоже, да и я могу обеспечить тебя до конца жизни. После операции ты уедешь из Сторибрука и забудешь обо всем этом, как о страшном сне... - Страшном, это точно, - бормочет Эмма, глядя в стол. - Решайся... У тебя нет выбора. Сбежать из Сторибрука невозможно, да и кто пустит тебя? Да даже если тебе удастся выбраться из глухого леса, сколько ты продержишься там без кокаина? Без денег? Они найдут тебя через неделю максимум, если уже не держат ухо востро... Мы ведь оставили после себя много следов, в мотеле и в баре... Вот и думай... Сколько им нужно времени, твоим друзьям? Эмма поднимает прозрачные глаза. Да, похоже на этот раз ее действительно приперли к стенке. У нее нет выхода, со всех сторон острые пики, а впереди - пропасть. Либо падать в нее, либо... И тут в голову приходит яркая и соблазнительная мысль. Самоуверенное, красивое лицо Регины напротив, ее тонкие пальцы, ее розовые улыбающиеся губы... Не поиграть ли в игру, которая скрасит поражение и сделает победу Регины слегка потускневшей? - А если... - медленно говорит Эмма. - Я соглашусь... Допустим... Регина поднимает бровь. - Но выдвину свои условия. На лице Миллс - искреннее недоумение. - Вы не в том положении, мисс Свон, чтобы ставить условия. - Но я-то не умираю, мисс Миллс, - ласково и ядовито смеется Эмма. - У меня много времени. Я могу отсидеться в этом городишке, раз уж вы так уверяете меня, что он безопасен. И подождать, пока моя почка не перестанет быть вам нужной. В таком случае, сочтете ли вы, что я могу ставить некоторые условия? Регина больше не улыбается. Ее глаза полны гнева, кулаки сжались на столе. Но она лишь яростно сжимает зубы в ответ на слова Эммы. - Ну так вот, - продолжает Эмма. - Во-первых, если уж вам нужна моя почка, то сначала надо отвезти шмыгалово, а не ложиться под нож. Кто знает, вдруг я умру при операции или анестезиолог перепутает снотворное... или будут осложнения... а кокс не будет просто валяться у вас в лифчике... его уже ищут, а не найдут - поднимут такой шум, что будет неважно, привезла я его или нет... кончат без разборок, сразу... Регина молчит. Потом смотрит на Эмму исподлобья. - А где гарантия, что вы отвезете кокаин и вернетесь? Я не идиотка, мисс Свон, чтобы доверять вам. Я прекрасно понимаю, что вам незачем возвращаться в Сторибрук... Эмма улыбается. - А не я повезу кокаин. И, видя замешательство Миллс, она прибавляет, подмигнув Регине: - Его отдадите вы. - Что? - Регина отшатывается от нее, подняв руки. - Вы с ума сошли? Что за бред вы тут несете? Эмма пожимает плечами. - Гарантии железные. Вы отдадите кокс, скажете, что от меня, я вам расскажу, как потом уйти. Они не будут меня искать, хотя дорога к ним мне навсегда заказана. Но по крайней мере, меня не убьют. Я залягу на дно - вы поможете мне деньгами, раз обещали - и все довольны. Малец с почкой, я на Гавайях на диализе, вы в своем мэрском кресле дрочите на портрет президента... Регина закатывает глаза, но ничего не говорит, только гневно и тяжело дышит. Кухня наполнена страхом, обидой, болью - его источают обе женщины, стоящие друг напротив друга. - Ну, допустим, это можно обдумать, - говорит она спустя пару минут. - Что еще? И тут Эмма опускается, ложится подбородком на сплетенные пальцы рук, и ее глаза становятся хитрыми, как у кота, стянувшего сметану. - Есть еще одно условие, очень важное и необходимое. Регина делает нетерпеливый жест, возвращаясь к плите, где шкворчит болоньезе. Деревянная лопаточка мешает, мешает красное густое варево,пахнущее перцем. - Ну что там еще? Что вы еще хотите? - Вас.