Во имя любви. Часть 3. Любить и беречь

Сайт всерьез увлек Глеба, но этого было недостаточно. Глебу не хватало внимания. Не со стороны Никиты, конечно, мальчишка изо всех сил старался скрасить его жизнь. Глебу не хватало внимания, восхищения других людей. Слишком сузился его круг общения, слишком редко звонил телефон. Как и следовало ожидать, коллеги резко про него забыли. Глеб пытался отвлекать себя от мрачных мыслей, постоянно придумывая себе занятия: книги, гимнастика, лепка, домашние заботы. И все равно остро чувствовал свою невостребованность. Вот и сегодня взялся разбирать шкаф, распахнул створки, уставился на целую вереницу смокингов и концертных костюмов. И куда это все теперь надевать? По поселку с собакой гулять? Или в магазин за продуктами? Однако приличный пиджак и брюки вместо ставших уже привычными джинсов потребовались в тот же день – позвонил его давнишний приятель Степанов, завкафедрой музыкальной академии, которую когда-то Глеб заканчивал. - Ты, говорят, на пенсию ушел? – Степанов говорил как всегда жизнерадостно. – Что, надоел весь ваш балаган? - Можно и так сказать, — вдаваться в подробности Глебу не хотелось. - Ну так я звоню напомнить, что мое предложение все еще в силе. Кафедра эстрадного пения тебя ждет. О том, что Степанов звал его преподавать, Глеб давно и успешно забыл. Это было лет пять или семь назад, когда он активно гастролировал, его разрывали на части заказчики корпоративов, эфиры шли чередой и вообще в плане работы было все прекрасно. Тогда Глеб искренне не мог понять, почему должен тратить время и силы на юные дарования, которые его совершенно не интересуют. Теперь же взглянул на ситуацию с другой стороны. Ученики – это внимание и уважение, которых ему так не хватало, повод выбираться в Москву, а самое главное – возможность заниматься музыкой, передать опыт, которого накопилось в избытке. Но кое-что его по-прежнему смущало. - Теперь-то у тебя достаточно времени, — продолжал Степанов. - Времени достаточно. Ты мне скажи, голоса-то есть? Если там опять чьи-нибудь жены, дети, любовницы с диапазоном пол-октавы, это не ко мне! - Обижаешь, Глеб, таких я тебе даже не предложу. Приезжай, сам посмотришь, послушаешь. - Прямо так на выбор? Посреди года? - У нас нехватка преподавателей жуткая. А к тебе, я уверен, еще с других групп побегут. Ты же не теоретик от музыки, а практик, живая легенда. Они на тебя молиться будут. Приезжай, Глеб. И Глеб поехал. Никита, как и следовало ожидать, идею поддержал, только попросил себя не перегружать. - Знаю я тебя, сейчас найдешь себе новую каторгу, и будешь пропадать там с утра до ночи. - Это вряд ли. У них столько студентов с голосами не наберется. Однако Глеб ошибся, одаренных студентов нашлось немало. И девочки, и мальчики, лет по двадцать с небольшим. Все с голосами. Смотрят на него как на бога, ловят каждое слово, прислушиваются к каждому замечанию. - Что ты согнулась? – кипятился он, слушая очередную претендентку. – Ты на что звук опираешь? Прямо встань. Вот так. Здесь не дотянула. Еще раз. - Прикрывать звук надо! – ругался он на следующего ученика. – У вас, теноров, в голове не мозги, а один резонатор. Ты думаешь, сила голоса и мощность легких – это самое главное? Кто громче поет, тот и лучше? Парень молчал. Похоже, он именно так и считал. - А что ты будешь делать, когда этой мощи уже не будет? Не хлопай на меня глазами, поверь, это время наступит гораздо раньше, чем ты думаешь. И потом, неприкрытый звук – это неприятно для слушателей, просто некрасиво! Дай сюда ноты. Слушай и повторяй. Глеб на отборочном занятии мог вообще ничего не делать, только слушать и выбирать. Но вместо этого он и ошибки исправлял, и пел, и показывал, как дышать, как опирать звук, даже как улыбаться и кланяться – по его мнению, молодежь и этого не умела. В итоге взял троих. Девочку-народницу, желающую перейти на эстрадное пение, того самого парня, которого отчитал за открытый звук, и еще одного юношу, выступление которого, единственное, он не прервал. - Ты знаешь, мне казалось, это я сам, лет так сорок назад, — рассказывал он Никите в машине по дороге домой. – Вышел такой скромный, в пиджачке явно с чужого плеча. Волосы на пробор уложены, глазки в пол. А голосище! Баритон, кстати, только высокий. Впрочем, у меня тоже раньше голос выше был. Обращаться он с ним, конечно, не умеет, всех возможностей своих не знает. Но я его научу. Репертуар выбрал – закачаешься! Сначала «Севастопольский вальс», а потом «Нивы России», я так смеялся. Вы, говорю, только мои песни знаете? Он смутился: «Нет, просто хотел вам приятное сделать». И еще пять песен выдал, разных исполнителей, но все – семидесятых. Так я и не смог от него ничего современного добиться. - Ну, будет ретро-исполнитель, тоже надо, — заметил Никита. - Ой, не знаю, ретро – не ретро, но певец из него точно получится. Уж я постараюсь. Найду ему нормальные песни, у меня этого барахла осталось неиспользованного! Сделаем пару записей. Глеб рассуждал, строил планы, размахивая руками, и не сразу заметил, что Никита улыбается. - И чего ты лыбу давишь? - Ничего. Люблю я тебя. - Останови машину! Никита оторопел от столь неожиданного ответа, но машину у обочины припарковал. - Ты чего? Что случилось? Глеб повернулся к нему, взял Ника за подбородок, заглянул в серые внимательные глаза: - Спасибо тебе, мой хороший. - За что?! - За вот это все. За возможность чувствовать себя живым. Глеб зарылся пальцами в жесткие волосы, притянул Ника к себе, чувствуя под рукой каменные мускулы, наслаждаясь теплом любимого тела, купаясь в той энергетике, которую дарил ему мальчишка. В свой жизни «Люблю» он говорил слишком часто и слишком легкомысленно. Возможно поэтому в адрес Никиты это слово произнести было так тяжело. Но то, что вся его жизнь – это Ник, он знал совершенно отчетливо. И сейчас мысленно клялся себе возвращать мальчишке хотя бы часть того счастья, которое он от него получал. Насколько хватит сил. Времени осталось не так уж и много. Тем важнее распорядиться им бережно, разделив на двоих.