Грани

Если бы князь поделился своими ощущениями и догадками со швейцарским врачом, тот наверняка бы вновь озаботился состоянием своего пациента. Впрочем, Лев Николаевич и сам прекрасно знал, что навязчивые вспышки, уже не раз за последние дни с ним случившиеся, этакие наполовину видения, наполовину болезненные фиксации, могут быть симптомами приближающегося припадка. А именно, князь Мышкин несколько раз видел — или ему казалось, что видел — глаза Парфёна Семёновича, грозно высматривающие его из толпы: то на вокзале, то из окна случайного дома, то из-за густых кустов в сквере. Князь, как во сне, не мог уловить и запомнить ни одной черты, указывающей, что это действительно был взгляд Рогожина; но, как и во сне, был совершенно уверен, что не ошибся. Нет, дело определённо заключалось не в возвращении болезни. Хотя казалось, и другие признаки налицо: мысли всё чаще противоречили одна другой без всякой логики, а иногда и вовсе пропадала всякая мысль, и тогда он действовал по наитию, почти без осознания. Но разве можно было оставаться в твёрдом состоянии духа даже совершенно здоровому человеку, угодившему в такое хитросплетение событий, недосказанностей, приязней и неприязней, взаимных и невзаимных, в какое угодил Мышкин? Нет, для такого даже самого закалённого самообладания не хватит; а уж князь, неприспособленный, непривычный к происходящему держался даже слишком долго, чем сам от себя ожидал. Он не запомнил день, в который оставил попытки держать в голове сложную карту того, что случилось и могло случиться; просто в какой-то миг всё это разом выскользнуло из его памяти и рассыпалось на фрагменты, а те, в свою очередь, так перемешались, что как бы князь ни трудился, он не сумел бы снова все их отыскать. Но раньше у него всегда была своя надёжная точка опоры: своё собственное отношение к каждому. Не разбираясь в традициях нового для себя общества, не интересуясь сплетнями, не понимая порой даже самых очевидных намёков, он в то же время с лёгкостью иногда видел пути, связывающие двух человек, или напряжённые треугольники, или целые семьи. Но сейчас даже эта опора ему изменила, размазалась, стёрлась, и это принесло с собой неожиданные мучения, о которых он и не подозревал в своей прошлой жизни, не требовавшей от него умения разбираться так тонко во всех этих нюансах; да по правде говоря, вообще почти ничего не требовавшей, а теперь князь почти всегда чувствовал себя так, будто должен кому-то, должен самим фактом своего существования и нахождения здесь. Очнувшись от прострации, Мышкин обнаружил себя на знакомой уже улице аккурат напротив рогожинского дома. Как именно он туда добрался, князь не мог вспомнить и с грустной усмешкой отметил, что всё чаще с ним происходили подобные провалы, но это опять-таки не могло быть симптомом, потому что все, у кого он спрашивал, отвечали, что в такие подозрительные для Льва Николаевича минуты он вёл себя совершенно как обычно, отвечал впопад и даже улыбался шуткам. Но — не отдавал себе в этом полного отчёта. Как если бы его сознание приглушалось время от времени, концентрировалось больше на внутреннем, чем на внешнем, пока не начинало работать в полную силу вновь – как, например, сейчас. Желающий немного перевести дух и собрать остатки рассудка, князь уже нашарил было за собой скамейку, как вдруг с ним произошло то, что происходило не единожды в последнее время. Он опять ощутил на себе чужой и знакомый в то же время взгляд. Это событие он ни с чем не мог перепутать, и в то же время трудно было поверить, что всего лишь какой-то взгляд можно настолько ясно физически почувствовать — яснее, чем голос, яснее даже, чем удар по щеке. Взгляд этот в очередной раз его застал врасплох, и князь так и замер — в нелепом полуразвороте, согнувшись, опустив голову. Медленно и осторожно, как будто скамья могла вот-вот уйти из-под ног — в такие секунды ему всё казалось ненадёжным, будто дымком подёрнутым, даже самые обычные предметы — Мышкин всё же присел и прижал к неожиданно горячей щеке неожиданно холодные пальцы. Князь успел скосить глаза в сторону дома, и, конечно, поручиться мог, но не заметил ни в одном окне стоящей фигуры, нигде не шелохнулась штора, не промелькнула тень. Галлюцинация, всего лишь видение; не мог ведь Рогожин и вправду его выслеживать? Взаимоотношения у них сложились в высшей степени странные, и не то чтобы Парфён не был способен на такой поступок, и всё же трудно было поверить, будто он действительно преследовал князя по всему городу и за его пределами. Но если и правда все эти встряски — всего лишь плод его, Мышкина, воображения, то что же за ним стоит? Он даже не понимал, как относиться к этому: с одной стороны, неприятно и даже порой пугающе; с другой — оправившись от одного такого эпизода, он начинал ждать следующего, а в людных местах даже замедлял иногда шаг, словно бы пытаясь таким образом облегчить мнимую слежку. Следующей минутой он обнаружил себя уже на пороге. Мышкину открылась редкая возможность выяснить, имели ли его предположения хоть какие-то под собой основания. Если Рогожина нет дома, значит, никаких взглядов исподтишка и не было; а если есть… Князь постучал и спросил Парфёна Семёновича. Вышедшая на зов женщина неодобрительно оглядела гостя с головы до ног и доложила, что купец ушёл, но вдруг за её спиной послышался нетерпеливый топот, и темноволосая голова Рогожина появилась из-за двери, а затем и весь он оказался напротив Мышкина. — Не ушёл, а ухожу, чего врать-то, — глухо буркнул он и коротким жестом отослал прислугу обратно. Он, похоже, и правда спешил куда-то, по крайней мере, был полностью одет и приглаживал на ходу взлохмаченные волосы, не замечая, что путает их ещё больше. Князь никак не мог сообразить, что ответить: настолько он запутался, пытаясь определить, рад ли тому, что Парфён оказался здесь, или нет. Хозяин дома шумно выдохнул; лицо его не выражало ничего, похожего на удовольствие видеть Льва Николаевича на своём пороге. — Ты почему здесь? — наконец спросил он без приветствия, без какого-либо иного предисловия. Мышкин с удовольствием бы ему ответил, если бы в голову ему пришли хоть какие-то подходящие слова. Но напрямую спрашивать «а не преследуешь ли ты меня, Парфён?» было глупо, да и не хотелось. Начать разговор о Настасье Филипповне и связанных с ней недоразумениях? Столько уже раз говорено, и всё без толку. — Не знаю, — тихо сказал он, и это было единственно честным ответом, который, впрочем, совсем не удовлетворил Рогожина. — Не знаешь, зачем пришёл ко мне? — переспросил тот, несмотря на явную насмешку в голосе, хмурясь. Мышкин беспомощно кивнул и попытался улыбнуться, не надеясь, правда, этой улыбкой задержать раздражённого собеседника. Однако он всё равно чувствовал себя так, точно сделал что-то очень важное и трудное, всё от себя зависящее, а теперь уже будь что будет. — Что ж, ну, а я зато точно знаю, отчего не стану с тобой задерживаться, — в противоположность ему, громко и отчётливо заявил Рогожин и сбежал вниз так быстро, что князь даже не успел повернуться, чтобы посмотреть ему вслед.