Грани

Лев Николаевич почувствовал, как хрупкие женские руки с необыкновенной силой втянули его внутрь кареты, и плюхнулся на сидение, переводя дух. Настасья Филипповна улыбалась хитро и торжествующе, но была тень настороженности на её лице; очевидно, что-то мешало ей насладиться в полной мере учинённым переполохом и собственной победой. Должно быть, читалось нечто решительное в чертах князя, решительное в губительном смысле. Настасья Филипповна коснулась лица Мышкина — её пальцы были едва ли не холоднее, чем увенчивавшие их кольца, — а князь мягко отвёл её ладонь от своей щеки, продолжая молчать; внешне он казался олицетворением сосредоточенности, но говорить боялся по той причине, что всерьёз опасался не услышать своего голоса за ударами крови в висках. Так он и сидел, силясь начать рассказ об истинной причине своего поступка, но первые слова не выходили из горла, останавливая все последующие. Так продолжалось, пока Настасья Филипповна не заговорила первой: — Вы ведь не убежать со мной собрались, князь, — сказала она с неожиданным спокойствием, и утверждения в её тоне было куда больше, чем вопроса. — Собирался объясниться, — дрогнувшим от напряжения голосом объявил Мышкин, но глаз не опустил. Его собеседница чуть склонила голову, нещадно теребя подол своей юбки. Льву Николаевичу ужасно захотелось оторвать её руки от ткани, потому что сейчас всё, даже самая незначительная мелочь, мешало его внутренней концентрации, могло сбить, повести по неправильному пути. — Настасья Филипповна, — вновь начал он, вкладывая во фразы междустрочные просьбы о прощении, потому что был виноват; да, он был виноват перед ней, а перед собой — тем более, а самое главное, что от этой вины избавиться он не видел возможности, лишь немного её уменьшить, и именно для этого он затеял весь этот разговор, — Настасья Филипповна, правы были те, кто меня называл идиотом и калекой; я, наверное, и то, и другое вместе, даже ещё похуже… Я этим хочу сказать, что не могу быть с вами, потому что куда ниже пал… То есть, я совсем не имел в виду, что вы… ох, — от отчаяния он вцепился в собственные волосы. Всё протекало совсем не так, как он надеялся, но не имея выбора, князь продолжил. — Поверьте мне, я никогда не желал вас обманывать, однако же обманул, сам того не ведая… и себя обманул. За двумя зайцами погнался, как говорится, и, конечно, ни одного уже не поймаю, а всё же… — Хватит!.. — почти вне себя, Настасья Филипповна заставила его замолчать одним энергичным жестом. Лев Николаевич сначала поёжился было от её заслуженного гнева; но и гнев это был на самом деле, а горькая досада. — Знаю я, что вы хотите сказать и почему сказать открыто не решаетесь, — добавила она, и шов её юбки всё-таки дал трещину под неистовым напором нервно рвущих пальцев. — Знаете? — переспросил Мышкин неожиданно любопытно, почти забывшись, где и перед кем находился. — Это мне наказание, да — наказание, — лихорадочно продолжала та, не слушая его. — Так долго выбирала, себя измучила, всех вокруг измучила… Не вы, а я за двумя зайцами погналась, и так долго решалась, что оба без меня выбор сделали. — Оба? — опять повторил князь, и весь вскинулся, замахал руками, тщетно пытаясь указать на очевидную ошибку. — Настасья Филипповна, я сейчас ведь только за себя говорил, только за себя!.. Но та оставалась глуха к его яростным отрицаниям и приказала остановить экипаж. Лев Николаевич послушно сошёл под аккомпанемент безутешного выкрика: — Больше не буду искать встречи, ни с одним, ни с другим!.. И только отъехав немного, она вновь показала голову и громко добавила из быстро уезжающей кареты: — А вы, князь, на себя не наговаривайте: никакое это не падение! Вы на падение не способны! Оставленный в незнакомом переулке Мышкин долго не мог прийти в себя, а когда отмер и огляделся по сторонам, осознал, что вот уже неизвестно сколько времени шёл дождь, и его одежда промокла почти насквозь. Но сушиться было некогда и негде; нужно было поскорее отыскать Парфёна, который наверняка был уверен, что князь в очередной раз сбежал со вскружившей им обоим головы роковой женщиной. На площадь возвращаться было выше его сил. Лев Николаевич решил попытать счастья у дома Рогожина — может быть, тот, будучи вне себя от злости, решил переждать там. Но вся его спешка выходила боком: князь путался в улочках и бульварах, долго плутал, пока не вышел к нужному месту; а дождь, как назло, только сильнее лил. Он почувствовал присутствие Рогожина даже скорее, чем его увидел. Тот маячил на улице озябшей тенью, злым чёрным пятном; зигзагами то взбегал на порог, то спрыгивал оттуда, то порывался куда-то ехать, то отмахивался от кучера; в конце концов, отослал его совсем и замер, сжимая голову. Мышкин так спешил его настигнуть, что едва ли с ног не сбил. Парфён Семёнович, выглядевший окончательно обезумевшим, совсем перестал шевелиться при встрече, даже не моргал, только натужно дышал. — Ты?! — наконец рявкнул он, бешено заозирался, но никого вокруг не было, ни намёка на присутствие Настасьи Филипповны. — Здесь? — уже мягче спросил он и добавил совсем тихо. — И на этот раз, должно быть, знаешь, зачем?.. Князь кивнул, чувствуя, как безграничное недавно волнение понемногу отпускало его, и это было весьма странно, потому что самое сложное, казалось бы, оставалось впереди. — Ты рад, что она не сбежала со мной? — кротко спросил он, чтобы как-то подвести их разговор к нужному руслу. — Рад, что ты с ней не сбежал, — отозвался Парфён всё ещё недовольно, но в то же время как будто ласково. — Да разве это не одно и то же? — почти весело воскликнул Лев Николаевич. — Нет, — отрезал Рогожин чрезвычайно серьёзно, и Мышкин оставил все попытки скрыть расползающуюся улыбку. — Действительно!.. — Ты промок весь, — перебил его купец. — Заходи в дом. С этого раза — обещаю — не будет такого, чтобы я тебя не принял. — И ты промок, — пробормотал князь; ничего более уместного не успело прийти ему в голову. — А я разве не зайду следом? — фыркнул Парфён и, оказавшись внутри, крикнул куда-то в сторону кухни. — Вина! И водки! Греться буду и тебе предлагаю, — объяснил он Мышкину, не знавшему, куда себя деть. Подчинившийся князь прошёл в дальнюю комнату и опустился на приветливо прогнувшийся под ним мягкий диван. Как только Лев Николаевич оказался в тепле, глаза начали слипаться, но он заставлял себя не поддаваться дремоте, ожидая предстоящего разговора.