Грани

Ночью Мышкин спал плохо, почти и не спал вовсе; задремал на пару часов, и только. Но даже в эти часы не было покоя: ему снились какие-то странные фигуры, не то кубы, не то шары, и все сплошь неровные, покрытые выступами и впадинами разной величины. Фигуры эти постоянно сталкивались: некоторые случайно, некоторые, наоборот, по намеченной траектории; но почти сразу после сцепления распадались, потому что все их многочисленные грани не давали возможности друг за друга держаться правильным образом. И только изредка казалось, что какие-то из этих странных конструкций находили себе подходящего соседа, но и тогда в их сосуществовании находился какой-то скрытый дефект, приводивший к тому, что составляющие дуэта вновь продолжали беспрерывное перемещение сами по себе. Именно поэтому к утру он чувствовал себя настолько разбитым, что не выходил из дома до обеда. Подсев к окну, он без особого внимания глядел на улицу, и впервые за долгое время тревожные мысли куда-то отступили; он даже почувствовал самое настоящее отупение, испугался мельком, — а ну как и правда болезнь возвращается, — но потом сдался, потому что постоянно волноваться и думать становилось почти физически больно. Неоднократно он примечал проезжающие мимо кареты и даже удивился про себя такой непривычной оживлённости, пока не вспомнил о затевающемся на центральной площади гулянии, о котором не раз и не два упоминали его многочисленные новые знакомые. Должно быть, туда придут Епанчины, и Иволгины тоже, и, возможно, даже Лебедевы. Можно было бы избежать на этот раз шумного общества, хотя бы на день-другой оттянуть преследовавшие его интриги, споры и прочие разбирательства, но Лев Николаевич спешно одевался почти против воли, сам себя заставлял нырять в водоворот. Оказавшись на месте, он ещё сильнее занервничал. Медленно продвигаясь через густую толпу, он всё время оглядывался, не зная при этом, кого ищет. Время от времени с ним здоровался кто-то малознакомый, из тех, с кем он проводил вечера в гостях, и он рассеянно улыбался в ответ, выглядя при этом, должно быть, странно, если не сказать глупо, так что ни одного долгого разговора с ним не завязали. Наконец, Мышкин остановился, замер, глядя на круговорот разномастных лиц, кружащих вокруг него, как вдруг из самого его сердца, из эпицентра этой мельтешащей жизни, появилась тень, схватившая князя за плечо. Внезапное прикосновение огнём охватило руку; Лев Николаевич даже пошатнулся немного, и Рогожин, — а это был он — с усмешкой, казавшейся особенно кривой от мерцающих тут и там огней, поддержал его. Теперь уже не оставалось никакого сомнения в том, что Парфён если не следил за ним постоянно, то по крайней мере старался пересекать их пути. Мышкин поглядел на купца вопросительно и робко, и тот уставился на него в ответ, продолжая излишне грубо удерживать князя, как если бы тот собирался куда-то сбежать. — Не ожидал меня встретить? — спросил Парфён Семёнович довольно мрачно. Князь пожал одним плечом, всё ещё не высвобождая второй руки из чужой хватки. Он видел, что Рогожин не специально держал его так крепко, просто был чем-то слишком обеспокоен и забыл, что до сих пор не разжал пальцев. — Не ожидал, — признался он и чуть было не добавил, что ждать-то не ждал, но встретиться давно хотел, просто с того случая, как Рогожин едва ли не прогнал его с порога, не решался. — Ещё бы, думаешь, наверное, что я совсем из ума выжил. То разговаривать не желаю, то ищу тебя повсюду… — продолжил тот. — Я сам, понимаешь ли, уже не знаю, чего хочу, уж прости меня за это. — Понимаю тебя, — вырвалось у князя. — Ты не волнуйся, Парфён, я тебя очень хорошо понимаю. Рогожин вдруг сделал шаг вперёд, оказавшись к Мышкину почти вплотную, опустил голову, заглядывая тому в глаза, и его кривая ухмылка медленно потеряла свои очертания, становясь похожей на настоящую улыбку. — Вижу, что понимаешь, — сказал он уже совсем спокойно и отпустил князя, только сейчас заметив, что ещё не выпустил его руки. — И как это у тебя получается? Всех понимаешь, ко всем с душой… Только из-за этой твоей души путаница иногда выходит. Как-то действуешь ты на всех по-особенному; кто-то тебя терпеть не может за это, кто-то влюбляется без памяти, а иногда и то, и другое вместе… Ладно, ты меня не слушай сейчас. Я бы и сам себя сейчас с радостью не слышал. Только запомни, что есть всё-таки одна вещь, которой ты не поймёшь, не захочешь понять. Лев Николаевич задержал дыхание; очень ему хотелось спросить, что же это за вещь такая, даже мелькнула мутная, неоформленная догадка, но уточнить её не хватило бы никаких внутренних сил. Жар разлился у него от затылка по шее вниз, на спину, пальцы рук закололо, и он несколько раз согнул и разогнул их, но дрожь перешла ниже, и пришлось переступить с ноги на ногу. Рогожин, пристально разглядывавший его, снова стал угрюмым. — Ты меня как будто боишься, князь, — подозрительно ровным голосом заявил он и жестом остановил Мышкина, собиравшегося не согласиться. — Имеешь право. Я тебя погубить могу. — Не боюсь, и не погубишь, — на удивление твёрдо отозвался Лев Николаевич и тут же понял, что действительно не было у него никакого страха перед этим человеком. Вот только что словно и был, а сейчас уже ни следа. — Да ты ведь не знаешь всего, — жарко зашептал Рогожин, наклоняясь к самому уху князя. — Я ведь мог, взаправду мог… даже нож приготовил… правда, не знаю, кого из нас двоих скорее зарезал бы… Но рукоятку вот в этих самых пальцах держал… Всё потому, что не знаю, как по-другому решить… Сбивчивая речь Парфёна Семёновича больше походила на бред, и Мышкин решительно её прервал: — Не сделаешь ты этого, никогда не сделаешь, тут и говорить не о чем. Люди и не о таком подчас думают от отчаяния, а всё-таки ты не исполнишь, я это вернее тебя чувствую. — Князь… — в порыве чего-то, напоминающего восторг, Рогожин снова схватил его — на этот раз за запястье — и снова сжал, но на этот раз куда осторожнее. В этот миг голоса вокруг них неожиданно стали громче и сбивчивее; толпа треснула на осколки и рассыпалась в разные стороны, давая дорогу дорого украшенной карете, въехавшей едва ли не в самую гущу людей. Выглянувшая из неё женщина быстрым движением руки откинула с лица вуаль и, обведя перепуганных, раздражённых зрителей своего необъявленного выступления дерзким и безумным взглядом, отчеканила: — Уеду с тем, кто первый запрыгнет!.. Напряжение последних дней разом бросилось Мышкину в голову, и в то же время он впервые за долгое время почувствовал, что нашарил опору, которая выдержит его вес, не сломавшись. Самым сложным теперь оставалось самому не сломаться, не упустить то, за что вёл внутреннюю борьбу. Князь ринулся к карете, Настасья Филипповна что-то крикнула, и повозка тронулась, едва его ноги коснулись подножки.