Холодная земля хрипела, пульсируя корнями-сосудами, древесные кроны сплелись в сплошной шатёр. Живой, разумный туман струился между стволами, в каждой его капельке кричала одна из растворённых в нём душ.
Длинный, сырой подземный тоннель кончился, и Нелли выползла из его чёрной пасти, чтобы припасть грудью к этим шершавым, похожим на удавов корням. Дыра за её спиной дышала и стонала: «Ом-м-м...» Глубинное пение отзывалось под рёбрами вибрацией.
Рука в белой перчатке высунулась из подземного мрака, щупая землю совсем рядом с ногой Нелли. Подброшенная пружиной собственного безгласного крика, Нелли окунулась в леденящую безнадёжность бегства.
Сколько раз она так убегала — не счесть. Сколько раз Джокер её догонял? Да всегда! Можно и не считать. В ней мгновенно разрывалась желатиновая капсула решения: бежать. Только так и никак иначе. Иных выходов она не успевала увидеть — она, вечная Алиса, ползающая по тоннелям следом за белым кроликом из одного Зазеркалья в другое.
И все Зазеркалья оказывались одинаково беспросветными, куда ни сунься.
Позади неё развевались крылья чёрного плаща — упыриные крылья, только больших ушей и клыков не хватало её преследователю, чтобы выглядеть как Дракула. Застывший клоунский оскал маски, шляпа с бритвенно-острыми полями, способными перерезать горло и — пустота вместо души. Эту дыру у себя под сердцем Джокер хотел заполнить за счёт Нелли.
Это был не смех: монстры без души не умеют смеяться. Это был полурык-полустон, доносившийся из-за частокола неправдоподобно длинных зубов из папье-маше. Джокер звал Нелли, тянул руки к ней, а стволы мелькали, уносясь в туман прошлого.
Было ли бегство единственным выбором? От кошмара к кошмару она даже не успевала задуматься над этим — просто неслась прочь настолько быстро, насколько ей это позволяли подкашивающиеся ноги. Но сейчас Нелли была на новой ступени: она осознавала, что нужны перемены.
Обняв холодный ствол дерева, она переводила дух и с содроганием терпела щекотные прикосновения рук в белых перчатках. Мягкие, ласкающие, они совсем не походили на прелюдию к убийству. Она подпустила Джокера к себе, чтобы узнать: а есть ли вообще в этой игре другие варианты? Нелли всё время играла по одному сценарию и была до скуки предсказуемой — настало время шагнуть в сторону с проторенной тропинки, неминуемо ведущей в пропасть.
Дыхание Джокера пахло слежавшейся осенней листвой, тухлой стоячей водой и канализационной слизью. В его звуке шуршали несбывшиеся надежды, мёртвые мечты, несостоявшиеся радости. Лишь мудрое дерево с живой душой знало, чего Нелли стоило не завопить и не сбросить со своего плеча эту тряпичную руку — такую неживую, кукольную и мягкую, как у Страшилы из «Волшебника Изумрудного города», но в любой момент способную стать твёрже камня.
— Сколько стоит килограмм жареных гвоздей? — процедила Нелли сквозь стучащие от страха зубы.
Джокер замер с вопросительным рыком, а в руке Нелли материализовалась раскалённая сковородка, полная шипящих в масле гвоздей. Дальше всё происходило как в фильме со спецэффектами: взмах сковородкой — и Джокер гибко откинулся назад, уворачиваясь от летевшей в него тучи гвоздей.
— По-моему, ты глотнул не ту пилюлю, Нео, — хмыкнула Нелли. — Наши забили пять голов, чехи — один. Угадай, кто выиграл?
Взвесив на ладони футбольный мяч, она подожгла у него фитиль и метнула в Джокера. Тот принял мяч на грудь, поддал коленом, перебросил на другое... Бабах! Когда облако нарисованного взрыва рассеялось, незадачливый футболист в маске стоял в комичной позе, далеко отставив зад и скрючив пальцы, торчавшие из обгоревших перчаток. Вся маска покрылась копотью, но, по мультяшным законам, её обладатель остался жив и почти невредим.
— Отгадай загадку: с луком и яйцами, но не пирожок. — Страх съёжился в маленький комочек, и Нелли просто вынула его у себя из груди и выкинула прочь.
Достав из колчана стрелу, она натянула лук. «Пиу!» — пропела стрела и пронзила яблоко на шляпе Джокера.
— Ответ: Робин Гуд, — усмехнулась Нелли.
Стоило ей перестать бояться, как Джокер потерял свою силу и власть над ней. Он медленно осел, как тающий сугроб, его маска подёрнулась сеткой трещин, а звук при этом был такой, словно кто-то давит яичную скорлупу. Нелли замерла в ожидании...
Хлопья осыпающейся, как извёстка, маски открыли под собой лицо старухи. Каждая трещина на улыбающейся личине соответствовала глубокой отметине времени на дряблой коже, и только глаза выделялись своей пронзительностью и ясной молодостью. Узнавание медленно пускало ростки из изумлённой души Нелли... Седые космы колыхались в тихих струях живого тумана, слёзы катились по морщинистым щекам, а иссушенные старостью губы шевелились в скорбном шёпоте.
— Я боюсь, что люди меня осудят... Что они будут плевать в меня, потому что я люблю не мужчин, а женщин. Я боюсь, что потеряю работу. Я боюсь, что останусь одинокой навсегда. Мне не вырастить дочь, это так трудно... Я боюсь, что она станет в классе изгоем из-за меня. Дети так жестоки... И взрослые тоже. Я боюсь введения ювенальной юстиции. Я боюсь органов соцопеки. Я боюсь, что что-нибудь случится с папой. Я боюсь смерти, потому что тогда Леська останется одна... Я так боюсь, Нелли! Я вся — олицетворение страхов. Они отнимают у меня силы, здоровье, пьют мою молодость. Что мне делать? Может быть, ты знаешь?
Если бы существовало зеркало, показывающее лица людей через много лет, Нелли увидела бы в нём эту женщину. Комочек страха, выброшенный из груди, мяукал у подножья дерева, и Нелли, подобрав пушистого зверька, присела рядом со своим коленопреклонённым двойником.
— Просто пожалей его и отпусти.
Старческие узловатые руки приняли жалобно пищащее создание, а глаза озарились улыбкой.
— Это — мой страх? — удивилась семидесятилетняя Нелли. — Такой маленький... И совсем не страшный.
Зверёк рассыпался в её руках песком и утёк сквозь пальцы.
А на плите шумел чайник. Набор прихваток на стене, ножи, упаковка чая, блюдо мандаринов — это была кухня её детства, а сама Нелли, словно переев молодильных яблок, стиснула своими детскими ручками руку отца — большую, сильную, с порослью жёстких волосков. Дух Нового года горчил предчувствием чего-то печального, Нелли томилась от непонятного груза на сердце. Под ёлкой она нашла куклу, обрадовалась, но счастье звенело грустными нотками.
— Ну, чего ты? — Отец подхватил её, усадил на своё колено и ласково подёргал за бантики.
— Папа, я не хочу, чтобы ты уходил, — осознав свою тоску и глотая тёплые слёзы, пролепетала Нелли.
— Все мы уходим, доченька. Нет вечных людей. — Отец чистил мандарин, и тот источал свежее благоухание, прочно сплетённое с Новым годом. — Ты ведь уже совсем взрослая у меня. Даже если я уйду, у тебя всё будет хорошо. Растение даёт семена и засыхает, а из семян растут его потомки. Так уж устроено в природе.
К очищенному мандарину протянулась детская рука, но не Нелли, а её дочери. Действие «молодильных яблок» повернулось вспять и для Нелли, и для отца: она превратилась во взрослую женщину, а волосы отца выбелило сединой.
— Папа... Ну пусть у Леськи ещё долго будет дедушка. Сделай ей к Новому году такой подарок!
Отец устало поднялся и пошёл в прихожую. Там он, задумчиво покряхтывая и сопя, надел дублёнку, шарф, шапку, обулся и вышел на лестничную площадку. Нелли устремилась следом, поддерживая его под руку: отец прихрамывал.
— Не надо, дочка, уж как-нибудь сам доковыляю, — улыбнулся он.
У подъезда их ждал знакомый «Рено Логан» — целёхонький, будто и не побывал в страшной аварии, а на руле лежали родные и любимые руки, столько раз ласкавшие Нелли.
— Такси заказывали? — Родные глаза улыбались с нездешним светом, но шею Влады охватывал железный обруч, от которого тянулась цепь. Другой конец этой цепи Нелли обнаружила прикованным к своей руке.
Очень усталая таксистка потягивала кофе из пластикового стаканчика. Ночная стоянка затянулась, потому что единственная пассажирка уже два года повторяла по телефону: «Ждите, я сейчас выйду. Не уезжайте, вы мне нужны». И таксистка ждала, прикованная цепью к этому заказу без возможности сдвинуться с мёртвой точки и продолжить свою дорогу. Двухгодичная ночь без восхода, нескончаемый кофе в стаканчике, не тающий снег под колёсами.
— Влада, я люблю тебя... Я очень хочу тебя отпустить, — прошептала наконец пассажирка, стоя у подъезда рядом со своим отцом. — Только я не знаю, как это сделать.
— Ключ у тебя в руках, — ответила таксистка.
Маленький золотой ключик, совсем как из сказки, сиял у Нелли на ладони. Он идеально подошёл к замку кандалов, и цепь растворилась в воздухе.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, родная. — Уверенная рука распахнула дверцу перед отцом Нелли. — Ну что, Вячеслав Фёдорович, едем? Или повремените ещё?
Нелли так и не узнала, что ответил отец: реальность завертелась водоворотом, и воронка выплюнула её на обтянутый дерматином диванчик в больничном коридоре. Плечо Киры служило ей подушкой, а рядом сидел почти двухметровый добрый молодец с короткой стрижкой. Его обтянутые голубыми джинсами колени растопырились в стороны, руки расслабленно повисли между ними, голова сонно запрокинулась, и на шее торчал щетинистый кадык. Услышав тихое похрапывание, Нелли улыбнулась. Длинные наивные ресницы, пухлый рот, красивые густые брови — сон разгладил лицо Ильи и освободил в его облике мальчишку, который сидит в каждом мужчине. Нелли ожидала увидеть щуплого и нескладного парня в очках, с засаленной шевелюрой и в безразмерном свитере, но когда они с Леськой приехали в больницу, на диванчике сидел вот этот разрушитель стереотипов, прижимая к локтевому сгибу ватку. Даже язык не поворачивался назвать его Крысом.
Леська дремала на другом плече Киры. Альбом выскользнул из её рук и лежал на полу, открывая взгляду Нелли новый рисунок дочки: крысу с банкой пива в лапке. Рыцарь Крыс собирался приятно провести вечер, когда за ним примчалась Кира, но из трёх банок, которые он собирался «приговорить», успел осушить только одну. Врач пошутил: «Ничего, будет кровь с противошоковым компонентом».
Дверь палаты открылась, вышла медсестра. Нелли встрепенулась: может, сейчас удастся узнать концовку сна? Сел отец к Владе в машину или нет?
— Ваш отец очнулся, можете зайти на пять минут. Но только кто-то один!
Кровать, окружённая аппаратурой, выглядела не как постель, а как часть какого-то футуристического медицинского отсека — неуютно и холодно. Нелли с трудом узнала в забинтованном человеке своего отца, и горло предательски сжалось.
— Пап... Ты как?
Сухие губы разомкнулись, с них слетело:
— А кто эти ребята, которые сдали кровь? Один... высокий, а другой... маленький?
Отец был без сознания и не мог видеть Киру с Ильёй. Впрочем, теперь Нелли было трудно чем-либо удивить.
— Это мои друзья, папа. — Солёная пелена мешала видеть, и Нелли стёрла тёплые капельки с ресниц. На пальцах остались чёрные пятнышки туши. — Рыцарь Кот и Рыцарь Крыс. А «в миру» — Кира и Илья.
— О как... А кто из них кто?
— Высокий — Крыс. А маленький... то есть, маленькая — Кот. По идее, должно быть наоборот, но так уж вышло. — Нелли тихонько засмеялась сквозь слёзы: до неё только сейчас дошёл весь комизм этой перестановки.
*
Млечный Путь превратился в реку, и кошка с янтарными глазами лакала из неё молоко с берега. Нелли растянулась на голубой траве и любовалась сиреневым закатом. Тихая бесконечность неба нашёптывала сны, которые вкладывались друг в друга, как расписные матрёшки — замысловатые головоломки, слишком длинные для вечности, но вполне способные уложиться в одну ночь. Нелли протянула руку к кошке, и та сама подставилась под ласку — тёрлась пушистым ухом о ладонь, жмурилась и мурлыкала, а потом улеглась у Нелли под боком. Лежать с ней в обнимку и считать звёзды — что могло быть лучше?
С берега молочной реки в явь её вернула любопытная пушистая морда с несмышлёными голубыми глазками-пуговками. Серый комочек пуха по кличке Джокер почти ничего не весил, но щекотка от его усов будила не хуже Сороковой симфонии. Этого маленького егозу принесла домой Леська и, подняв брови домиком, попросила: «Мам, ну можно, он будет жить с нами?» — точно так же, как она когда-то просила пригласить в гости Киру. Нелли задумалась: точь-в-точь таким же существом стал побеждённый ею страх. «Ладно, но только ухаживать за ним сама будешь», — согласилась она. Пока Леська исправно исполняла взятые на себя обязанности, и рядом с Нелли поселился совсем другой Джокер — не страшный, а маленький и смешной.
Склонившись над спящей дочкой, Нелли пощекотала её под подбородком.
— Вставай-ка, кошатница. Кто обещал, что сам будет кормить своего зверя?
Леська крутанулась в постели и хихикнула от щекотки, после чего, продирая глаза и душераздирающе зевая, выбралась из-под одеяла и пошла за «Вискасом».
— Джокер, кис-кис-кис! Охо-хо... Кушать!
Слово «кушать» озорник уже хорошо знал и пушистой молнией прошмыгнул под ногами у Нелли в сторону миски.
Весеннее утро, одетое в тонкий ледок, румянило оконную раму и наполняло кухню запахом кофе. С хрустом откусив от намазанного маслом и крыжовниковым джемом тоста, Нелли отпускала, как птиц из клетки, со своих ресниц последние крупинки волшебного сна, в котором она чесала за ушами и обнимала смелого Рыцаря Кота.
Звонок мобильного прервал плавное течение романтической полудрёмы с кофейным флёром.
— Привет, папа.
— Здравствуй, Нель, с праздничком тебя! Не сильно рано звоню, не разбудил?
— Да нет, котяра уже давно нас поднял... С таким будильником при всём желании не поспишь! Спасибо, пап. — Нелли едва машинально не добавила «и тебя с праздником», но вовремя опомнилась и фыркнула от смеха. Всё-таки Восьмое марта — женский день. — Как ты себя чувствуешь?
— Да более-менее... Мать вот сегодня ужин праздничный устроить собирается. Как вы с Леськой на это смотрите? Придёте, может?
Отец передвигался ещё с костылями, но с каждым днём у Нелли крепла уверенность, что скоро они станут не нужны.
— М-м... Посмотрим. Очень может быть, что придём. Я ещё перезвоню днём. Ну ладно, мне на работу собираться надо... Пока, пап.
— Хорошо, Нель, будем ждать...
Ледяная глазурь ломко хрустела под каблуками, а зябкий и тонкий, подснежниковый дух весны было не под силу забить никаким выхлопным газам и прочему городскому смраду. Весна стучалась в каждое окно и бросала букеты солнечных зайчиков, вышивая золотом покрывало сновидений. Нелли не стала оставаться на традиционный банкет, лишь выпила с коллегами символический бокал вина. Её путь лежал в торговый центр — за подарком для матери. Но не успела она покинуть университетскую ограду и дойти до первого светофора, как дорогу ей преградил сверкающий байк. Одна рука мотоциклиста, обтянутая чёрной кожаной перчаткой, протянула ей букетик свернутых в тугие бутоны белых тюльпанов, а другая подняла забрало шлема.
— Это мне? — засмеялась Нелли.
— Так точно, леди, вам.
Тёплый мёд кошачьих глаз ласково искрился солнечными блёстками, отогревая сердце. Наверно, она была обречена на эти глаза и во сне, и наяву.
*
29 августа — 8 сентября 2014 г.
