Центурион, или История любви и предательства

Джеральд ненавидел и своего тюремщика, и себя самого. Мустафу - за умение подчинить, за ласки, от которых забывалось всё на свете, за жар ночей. Аль-Малек умел заставить желать совершить этот грех, заставить стонать и просить, как шлюха. А себя Джеральд ненавидел за пробуждающееся влечение, за противостояние, которое может перерасти в что-то иное. Если бы Мустафа просто владел телом, Джеральд, возможно, смирился бы с этим до той поры, пока его отдадут за выкуп. Но меджийцу мало было плотского - нужна была душа! Бывало, Мустафа рассказывал наизусть стихи на родном языке, и переводил любовнику те, которые были составлены на диалектах или устаревших вариациях языка, непонятных Джеральду после всех стараний выучить меджийский. Раскрылся розовый бутон – и это есть любовь. Рассудок таинством пленен – и это есть любовь. Свободный дух раскрепощен – и это есть любовь. Я к тайне неба приобщен – и это есть любовь.* Таких кратких куплетов, заканчивающихся, как правило, одним и тем же словом или объединенных одной рифмой, меджиец знал множество, и подобная поэзия поначалу казалась примитивной. Но Джеральд не мог признать, что и в ней есть свое очарование. - Знаю, тебе и твоим воинам рассказывали, что мой народ состоит из диких и неграмотных существ, больше подобных животным, - говорил Аль-Малек. - Я не виню тебя в том, что ты так считал - ты не знал. Но попробуй увидеть всё с другой стороны. Парень возражал: - Разве ты не считаешь мой народ таким же непросвещенным? Каждая нация стремится возвыситься над остальными, и даже то, что ты знаешь мой родной язык, ничего не доказывает. - Ты прав, я не согласен со многим, что говорят ваши политики и ваши священники. Но все же я считаю, что врага следует уважать. Иначе как тогда воевать? Бой с недостойным только оскорбляет того, кто берется за оружие. А бой с равным или высшим - дело чести, искусство. =//= Вечерами - до постели, или утром - после, они говорили о многом. О вере, о разных течениях христианства и ислама, о языках, об этой войне и кому она необходима на самом деле. Джеральд не ждал, что увидит живую душу и мыслящего человека в одном из тех, кого в Федерации считали скотами и презренным стадом. Но признавать эту перемену он не хотел. "Я офицер великого государства! Я не должен испытывать к врагу что-либо еще, кроме ненависти!". Он боролся за свой привычный мир, привычный покой. И чувствовал страх от мысли, что, когда он освободится, о его связи с Мустафой и о сомнениях узнают все.