Она любила свое зеркало и себя. А особенно — свое отражение в этом зеркале. Давно, только оказавшись в Ливане, этой стране восточных сказок и лжи, спрятанной за приторно сладкими улыбками, она наткнулась на него в маленькой антикварной лавчонке и влюбилась с первого взгляда.
Хозяин, угадавший ее интерес каким-то звериным чутьем, долго рассказывал сказку, что вещица когда-то принадлежала одной из королев Франции, кажется, она плохо закончила блистательную карьеру: не то монастырь, не то плаха. Врал, по обыкновению, они все тут врут, выдумывая небылицы на ровном месте. Сумма была заоблачной, но, немного поторговавшись и сбив цену до умопомрачительной, она все-таки купила его и с тех пор не расставалась с добычей. Это было не просто зеркало — зазеркалье неведомым образом отражало ее душу, ее суть: немного фальшивого, но такого мягкого и обволакивающего обаяния, чуть-чуть артистичного лицемерия, капелька лжи, очарование зла, замаскированного бесконечными улыбками и силиконовой душевной теплотой.
Вот и сейчас, стоя перед таинственной амальгамой и сбрасывая с себя дорогие тряпки, как змея кожу, Эрика Мария Флинн разговаривала с единственным человеком, которого любила до страсти, до самозабвения, до полной самоотдачи — с самой собой. Любовь двигала ее жизнью всегда, только любовь, всепоглощающая и одержимая. По сути, она любила две вещи: себя и деньги, без них терялся любой смысл, оставляя на месте буйно цветущего сада безжизненный засыхающий газончик.
Голая душа, скрытая за улыбкой, голое тело, все еще восхитительное и манящее, на которое, как мухи на восточные сладости, слетались жирные и волосатые толстенькие кошельки Бейрута, пропитанные специфическим ароматом восточных пряностей, сладковато-фруктового дыма кальяна, и просто запахами мужского пота и кожи.
Обертка сброшена, одетая лишь в туфли от Лабутена, Эрика придирчиво рассматривала свое отражение. Ноги даже на 15-сантиметровом каблуке чувствовали себя прекрасно, а выглядели просто совершенством.
«Кристиан, ты — гений. Если бы у твоей секретарши был вкус получше и она не малевала ногти вызывающе красным цветом, кто знает, может и не было бы твоей знаменитой красной подошвы, личного клейма гениальности. Ты пометил кровавым свои вещи, как собака метит территорию. Белая подошва выглядит слишком стерильно, слишком девственно и чересчур напоминает морг, а это не веселое место. Красненькая все же поживей — цвет крови, граната, огня, страсти и смерти.
Когда они доберутся до меня, я не сомневаюсь, что выстрелят в голову. Мило будет выглядеть красная подошва, словно я прошла по лужам крови, и лужа настоящей, такой живой под тем, что осталось от моей уже действительно безмозглой головы. Замкнутый цикл, завершенность и гармония в деталях. „Следуй за мной“ — великолепный девиз твоих созданий имеет несколько саркастическую окраску…» — изогнув совершенную линию бедра, подняв руки к груди, все еще безупречной, Эрика смотрела на себя почти отстраненно.
Противоречивые предчувствия последних дней лишали сна, под глазами появились темные круги. Странно, но это не портило ее, не искажало картину, а придавало что-то загадочное, глубоко порочное ее образу, но не вульгарное, а притягивающее, манящее, как запретная тайна. Девочка выросла и с годами все меньше походила на наивного Бэмби. Девочка выросла и стала стервой, а потом и шлюхой.
«Шлюха? Ну я себя такой не считаю, а на то, что думают обо мне другие — глубоко наплевать. Каждый живет как хочет, а если не хватает ума, то как умеет. Мораль — развлечение для скучных старых дев, у меня есть проблемы поважнее», — мысли скользили вяло, запутываясь в сомнениях, надеждах и ожидании. Правда была слишком сложна и безрадостна, а откровенную ложь хватало характера не путать с истиной. Она не любила имитаций, предпочитая первоклассное и настоящее в вещах и людях.
— Какой бы была ваша жизнь в идеальном мире, Эрика Флинн? — привычная вежливая профессиональная гримаска участия отразилась в зеркале.
— Без ручного дракона я как-нибудь переживу, а вот без свободы от прошлого сложно. Теперь-то я понимаю, о чем ты говорил тогда, Патрик, — при воспоминании о Джейне, Эрика Флинн, беглая преступница, безжалостная убийца и само очарование, пленительно улыбнулась.
«Джейн… Странный человек, с незавидными перспективами и множеством проблем, если под проблемами иметь в виду гениальность и идеально наплевательское отношение к себе. Одержимость местью, помешательство на страдании и запрет на все радости жизни, врожденное обаяние, блеск, аура, харизма. Всемогущий и потерянный одновременно… Сама жизнь, закованная в цепи саморазрушения. Противоречия, которые ошеломляют, манят и соблазняют, выключая неведомым образом чувство самосохранения. К нему тянет, как к страшному и запретному, как к наркоте, как … Ты теряешь себя, не находишь себе места, а он спокойный и почти равнодушный, только иногда что-то мелькнет в глазах, и эта улыбка, как расстрел без суда и следствия… контрольный выстрел в воспаленный мозг. И начинаешь понимать, запутываясь окончательно, что он — не при чем, это — твоя игра с собой, своими мечтами и надеждами. Безумие прогрессирует. Хотя, по началу показалось, что все его великое будущее осталось где-то позади.
Это была странная игра. За пределами всех правил. Если уж стать вдруг честной хотя бы с собой — я не хотела его, но безумно хотела, чтобы он хотел меня. До сжатых зубов, до потери контроля, до того самого состояния, за которым ты падаешь в тело, позволяя себе все, неважно, любя или ненавидя. Его ненависть дорогого стоит, это клуб для избранных.
Мне достался лишь поцелуй. На секунду показалось, что нет ничего более неизбежного и необходимого, чем его губы, ищущие мои, прикасающиеся, пробующие меня на вкус, доводящие до нервного всхлипа. Мои руки в его кудрях и… я пропала. Поцелуй ничем не отличается от простого прикосновения, интимность определяет разум, а не кричащее от необходимости большего тело. Мое тело взвыло, когда он отстранился, глядя потерянно, почти опустошенно, и молча ушел. Тишина, отсутствие хоть какого-то звука, слова, извинения, оскорбления, или хотя бы стона, звучала как пощечина. Чертов монах, свихнувшийся на целибате и ежедневной пытке самого себя, гордо несущий свой нравственный сертификат, как клеймо на лбу. Поразительно, что у мужчины, даже гениального, в голове те же тупость и упрямство.
Признаюсь, на секунду я озадачилась, решив, что от всех потрясений ты дошел до стадии, когда свой член отыскать — уже большая удача, но мое бедро явно чувствовало, что ты живой, а не труп, и этот поцелуй — не акт некрофилии, чего я, как человек разумный, избегаю, как и секс с детьми и животными. Ты все решаешь головой (надо заметить — редкая модель поведения у самцов), твое тело — лишь инструмент, тонко настроенный, выточенный рукой мастера. Даже не буду думать о том, как именно ты можешь использовать его, если захочешь свести с ума сыгранной на нем мелодией. Мы бы неплохо звучали дуэтом, Патрик. Любопытно, конечно, было бы заглянуть к тебе в штаны, но отчего-то кажется, что ни с чем особенно удивительным я там не встречусь. Содержимое твоей головы меня привлекает гораздо больше.
Мы не выбираем, что с нами случится, но выбираем, как этим воспользоваться. Не вышло: ни любви, ни ненависти не вышло. Легкая печаль и неудовлетворенность, и не от отсутствия секса, а от конца игры. Прогрессирующая нервозная стервозность. Что может быть хуже, чем неумение держать инстинкты в наманикюренных пальцах? Я так и не разобралась, не осознала до конца — кто из нас проиграл, кто выиграл, кто был мышкой, а кто котом. С ним это — обычное явление: ничего однозначного — черное может оказаться белым, белое показаться черным, а ты — лишь игрушка в умелых руках человека с глазами, полными ледяного огня, власти и спокойствия, глазами, в которых тонешь, и улыбкой, от которой становишься слегка безумной, напрочь забывая о своей фригидной душе, способной любить только себя.
Побороть искушение, как советовал понимающий толк в извращениях парень, можно только поддавшись ему. Когда-то я твердо усвоила, что нельзя ограничивать жизнь ерундой, нельзя позволять ей стать всем, что у тебя есть. Приняв идею близко к сердцу, я сыграла по-крупному, а теперь, распластанная между безнадежностью и отчаянием, корчусь от страха и понимаю, что только Джейн может помочь мне, если вообще мне можно помочь.
Будь я умнее и не так самонадеянна, не полезла бы играть в мужские игры… Но Господь иногда дает штаны тому, у кого уже нет задницы. Все произошло быстрее, чем я успела опомниться: поздно сожалеть, безмятежность слишком скучна. Чтобы понять кто проиграл, а кто выиграл существует только один способ: сыграть снова. На кону — моя пустая, никчемная, но такая дорогая мне жизнь.»
Время шло, время уходило, а она до сих пор помнила свою неловкую растерянность, словно стояла голая, замерзшая, неприкаянная и ненужная, а он смотрел на нее как на пластмассовую куклу совершенно безжизненным взглядом зеленовато-серых глаз. Совсем чужие друг другу, посторонние, но это было так несправедливо, что смириться не удалось даже сейчас.
«Мы оба знаем, дорогой монашек, что дело — не в твоем теле, которое ты не дал мне попробовать, узнать и просто трахнуть тебя так, чтобы ты, наконец, сбросил маску и заорал в исступлении. Дело в твоем неуемном самолюбии — ты хотел быть умнее всех, ты переиграл меня. Красиво, я оценила. Потом своеобразно извинился за это, закрыв глаза на мой побег, а, может, и в самом деле не ожидал от меня такой прыти? Но не будь ты изначально столь самодовольным, усмири ненадолго гордыню и эгоизм, я не оказалась бы в той глубокой заднице, да и сейчас не сидела бы по уши в дерьме, опасаясь за свою жизнь. Я не святая, и никогда не собиралась ей становиться, но ты, сукин сын, сломал мне жизнь просто потому, что захотел в очередной раз продемонстрировать свою гениальность, захотел очередной победы, снова побыть самым умным в комнате. Нельзя иметь все… Чертов моралист, ты такой же ублюдок, как и я, только тебе все сходит с рук. Да, Патрик, жизнь ломает, но иногда стоит отделить душевные терзания от покупки приличного костюма и ботинок.
Я не идиотка и прекрасно знаю, что причины проблем отражаются в зеркале, но насколько проще найти виноватого за пределами себя. Не слишком честно, зато действенно, к тому же ненависть к себе разрушает, от нее появляются морщины. Если виноват кто-то другой — это мобилизует на борьбу, придает жизни тот драйв, без которого скука — та еще сука, грызет и доводит до точки, где жизнь плавно переходит в свою полную противоположность, бросив последний, уже остекленелый взгляд на реальность.
Несколько лет изысканного безделья (на взгляд тех, кто не знает, насколько эта легкость тяжелее, чем кирпичи ворочать), и так нелепо попасть в капкан. Бедная девочка, сколько зла и несправедливости в мире. Земля круглая, Джейн, мы снова встретимся, правда, теперь уже по моей инициативе, хотя именно ты обещал найти меня. Видимо, забыл.
Я предложила новый раунд, Патрик, ты примешь приглашение, я уверена. Наверное, раскинув мозгами, надеюсь не по полу и стенам, я нашла бы и другой выход… Но это не азартная игра, если знаешь, что собираешься выиграть. Соблазнить словами, умом, жестами, предлагая все и не обещая ничего, затянуть в сети, найти слабости и использовать их для себя, любимой, и при этом не быть вульгарной, а оставаться недоступной, поставив на кон свою жизнь… Я продолжаю быть восхитительно самоуверенной. Балансируя на грани жизни и смерти, глупо не попытаться получить маленькое удовольствие, изысканную мелочь — обольстительно захватывающую игру с единственно достойным партнером, который оценит меня по заслугам. А я буду очень стараться. Подписав себе приговор, теперь можно лишь стремиться получить как можно больше удовольствия от последнего выхода на сцену, а если очень повезет, попытаться выжить. Легче задачи найти сложно. Ну да, низшая форма остроумия: когда ты в капкане — с юмором становится напряженно.
Кого, черт подери, я пытаюсь обмануть: себя? Я подыхаю от страха, от убивающего жуткого страха, сильнее которого нет пытки. Он разрушает медленно, ты сдаешь с таким трудом завоеванные позиции, отдаешь их сама, лишь бы как-то отсрочить неизбежное, пытаясь выжить, при этом улыбаясь, стараясь быть очаровательной и сногсшибательно прекрасной. Джейн, черт тебя возьми, ты мне нужен, ты можешь попробовать попытаться меня спасти».
***
Занавеска взлетела и заметалась от внезапного сквозняка; не оборачиваясь, все также всматриваясь в свое зеркало, Эрика увидела возникшего за спиной Эли. Он подкрался неслышно, обожая такие проделки. Маленький гаденыш… Его губы уже оставляли дорожку поцелуев на ее позвоночнике, блуждали по спине, а руки обхватили грудь, мучая пальцами соски. Эрика вздрогнула и выгнула спину, прижимаясь к горячему телу и тихонько постанывая.
— Аах… Ты давно здесь?
— Собирался уже подрочить со скуки. Ты налюбовалась на свои сиськи? — маленький негодяй знал, как ее завести. Она уставала изображать леди в морге и хотела иногда, для разнообразия, чего-то живого и грубого.
Мальчишке нет и 20 — самоутвержается делом и словом, изображая отвязного мачо. Ей нравились и его хамоватая дерзость, и задорный цинизм, и то, что с ним можно было не корчить из себя даму полусвета. Жизнь проста: ляжешь с собаками — проснешься с блохами.
Эрика мало удовольствия получала от своей работы, но это — просто работа. Секс с тем, кто не привлекает не сложен, хотя и не особо приятен. Ты всего лишь присутствуешь при этом, позволяешь брать себя… Надо только убедить недотепу, что ты — подарок, а не воротящая от отвращения нос сука. И все довольны.
Но Эли — это другое, это — не работа, а хорошо оплачиваемое удовольствие. Их история была забавной. Впервые встретившись при обстоятельствах несколько пикантных, они почти не расставались все последнее время.
В тот день она трудилась над давно вышедшим на пенсию членом его папаши, человека не бедного и с большими связями. Грациозно изогнувшись, демонстрируя совершенную форму своей голой задницы и утопая лицом в кустах жестких черных волос, которыми, казалось, было покрыто все тело ее немолодого любовника, не то дремавшего, не то впавшего в забытье, пока она умелым ртом колдовала над его вялым моллюском до спазма челюсти и дикого желания щелкнуть зубами по неподдающейся дрессировке архитектуре, Эрика подняла глаза и увидела любующегося ее упражнениями молодого жеребца. Он несколько секунд смотрел на нее серьезно и нагло, а потом приложил палец к губам, призывая помалкивать, будто у нее был выбор, подмигнул и исчез за бесконечными портьерами, тихо, как призрак.
Папаша устал дремать и все же кончил, прекратив пытку. Он и познакомил Эрику с сынишкой, так на него не похожим. Потом она узнала, что мать парня была англичанкой, его восточные корни выдавали только глаза — влажный карий миндаль.
Родитель попросил отпрыска проводить гостью, и ей стало ясно, что ее труды оценены, и Эрика получила новое задание — сотворить из девственника подобие мужчины. Неграмотным мальчишка давно не был, но о сексе знал не так уж много. Пришлось попотеть, чтобы он понял, что член — это не кинетический молоток, а инструмент тонкий и нежный, флейта, к примеру. Эрика и создавала из стекляшки бриллиант с тем же старанием, как маникюрша обтачивает ее ногти, доводя до совершенства, и теперь гордилась своей работой.
Эли одной сильной рукой продолжал поглаживать напрягшуюся в ожидании удовольствия грудь, спускаясь другой ниже, проводя по бедрам и заползая пальцами между ног, раздвигая плоть и устраиваясь там поудобнее, и она почти пропустила его слова, вздрогнув не то от удовольствия, не то от смысла сказанного.
— Твой облезлый блондинистый любовник делал именно так? Он выглядит староватым…
— Он не был моим любовником. Причем тут он?
Парень запускал руку все глубже поглаживая, пощипывая пальцами, безошибочно находя те места, где тело отзывалось на его прикосновения все сильнее, и продолжал болтать.
— Ты впариваешь, что этот потасканный блондин, с которым ты даже не спала, имеет отношение к ФБР и примчался сюда, как только ты свистнула?
— Примчался? — сердце предательски дрогнуло. Началось… Черт, куда деть этот заведенный механизм, он не успокоится, не промучав ее пару часов, а у нее нет на это времени. Действительно, во всем свои положительные и отрицательные минусы: папаша тратит ее драгоценную жизнь, убивая своей немощью, а наследничек не менее собственнически распоряжается ее временем и телом, доводя до одурения неуемной резвостью.
— На кой-хрен он тебе сдался? — парень не унимался, демонстрируя инстинкт повелителя оргазмов и глупую ревность.
— Эли, я уже говорила: мне пора домой. А этот человек может помочь. Просто помочь. Ты можешь продолжать учебу в Америке — ничего не изменится. А я устала скитаться… Мы уже все обсудили, зачем начинать снова? Ты сделал снимки? — врать надо грамотно: разумная доля правды украшает любую чушь.
— Штук сто… Полюбуешься после, не отвлекайся…
Сильным движением он согнул ее тело так, что Эрика едва успела зацепиться за подоконник, выгибая спину; раздвинул ее ноги шире и вошел резко, почти больно, а потом вбивался, стуча по ее заднице своими крепкими бедрами, все увеличивая темп. Она знала, что его яйца, предмет необъяснимой гордости всех самцов, сейчас похожи на крупные елочные шары, покачивающиеся в такт его ударам в нее. Мальчишка оказался способным, что ж, чему-то она его научила.
Эрика нацепила скользящую тряпочку на еще вздрагивающее и горячее тело, давая понять, что игры на сегодня закончились и продолжения не будет, Эли надулся, но напялил штаны, и устроился на диване, мучая молчанием и заставляя вытягивать из себя слова и подробности.
— Эли, это глупо. Где он? Где снимки? Где, черт возьми, Джейн остановился?
Бизнес его папаши был широким, как небо над морем, парня знал весь город — в гостиницах, кафешках, ресторанчиках Эли был свой. Уже пару дней он ошивался в аэропорту, заинтригованный гостем, которого с таким нетерпением ждала всегда выдержанная Эрика. И сегодня не признать практически единственную в здании рыжевато-блондинистую голову — это надо быть абсолютным кретином, а он им не был.
— У них был забронирован люкс в «Феникии».
— У них?
— Ага, с ним баба, маленькая брюнетка.
Эли наслаждался невиданной картиной: было забавно смотреть, как одновременно округляются глаза и отваливается челюсть у женщины, по общему убеждению, лишенной нервов. Но она быстро справилась с собой, перестав демонстрировать признаки идиотизма на почти совершенном лице.
— Чем они занимались?
— Примерно тем, чем и я недавно, с поправкой на людные места — парень лапал свою подружку, стараясь проделать все понезаметнее, регулярно хватал за задницу. Его дама смущалась, улыбалась, но особо не возражала. Вели себя как обычные туристы: любовались на Голубиные Скалы, побродили по набережной Корниш, таращились на море, словно из пустыни сбежали. Тетка бесконечно пила кофе. Дальше — вообще стандарт: площадь Этуаль, потоптались у башни и потащились в Римские термы. Чего всех несет на эти развалины? Ты уверена, что это — твой парень? — Эли, наконец, бросил Эрике фотоаппарат, и та замерла, вглядываясь в снимки.
«Ну здравствуй, Патрик. Вот и встретились… хотелось бы при более приятных обстоятельствах, а лучше — никогда. Но ты мне нужен, Джейн, ты мне так нужен», — Эрика вглядывалась в кадр, где Патрик Джейн задумчиво смотрит на Голубиные Скалы. Взгляд, устремленный на камни, море, небо. Взгляд, устремленный в вечность… Голубиные Скалы? Ну да, с этими птичками у него особые отношения… Еще несколько кадров и…
— Дерьмо… — вот уж нежданная встреча. Прямо на Эрику Флинн смотрела Тереза Лисбон, век бы ее не видеть. Джейн рядом с ней улыбался широко и беззаботно, обнимая совершенно собственническим жестом. Подглядывать за чужим счастьем было слегка неприятно, настроение катастрофически портилось.
«Получила все же, что хотела, достался тебе лакомый, давно желанный кусочек. Еще тогда твои взгляды на этого парня были такими понятными для тех, у кого есть глаза. Ты, конечно, осложняешь дело — хотя, вся эта игра в любовь может быть умело расставленными сетями. С ним сам черт голову сломит…» — Эрика надула губы, а потом хмыкнула. Трудности ее не пугали никогда, добавляя перца в приготовленное по ее рецепту блюдо. Хотя, конечно, не мог не удивлять столь странный союз. Видимо, гениальности хватило лишь на то, чтобы не менять привычек. Впрочем, люди редко оправдывают ожидания, даже свои собственные.
— Кто этот мужик? — Эли никак не желал успокаиваться, ожидая какого-то откровения, наивный глупыш. От пустых пререканий нет толку, а мигрень ей сейчас совсем некстати. У нее большие планы на вечер.
— Понятия не имею, какую должность ему придумали. Держись от него подальше, Эли.
— Кто он? — парень уже рычал.
— Дьявол. Просто дьявол.
***
Прическа, платье, туфли, макияж… Привычные движения, отработанные до автоматизма жесты. С удивлением Эрика обнаружила, что руки слегка подрагивают. Вдох — выдох — улыбка своему отражению в зеркале.
Уже входя в зал ресторана уверенной походкой, кивая знакомым и отыскивая глазами нужный столик, она чувствовала сильные удары сердца, которое сбивалось с привычного ритма, разгоняя кровь до немыслимой скорости.
— Привет, Патрик. Агент Лисбон…
— Эрика… Новая прическа тебе идет.
— А ты совсем не изменился.
