Нерассказанное

Если бы они были домашними мальчиками, джунгли могли бы стать слишком жестоким воплощением в плоть и кровь воспоминания о полуднях, когда сбегали в соседний парк поиграть в индейцев, питаться тем, что найдут под ногами, и охотиться на тощих кошек. Увы, Мигель так не развлекался - жил, по-настоящему, неумолимо и всё более привычно, чем попытки продержаться здесь. Барселону он знал как свои пять пальцев - с каждой мозолью, сорванным ногтем, сломанным сгибом и линией судьбы, знал настолько, что это стало уже даже скучно. Потому-то ему и понадобились приключения. И он получил их сполна. Сумрачно, громко и влажно - никто тебя не боится, и вот это как раз похоже на улицы города, но с теми тенями Мигель был знаком, они ему вслед, помилуй боже, кивали, а эти проходят мимо на четвереньках, не заметив, но ты никогда не знаешь, сколько тебе ещё будет везти. Они ведь тоже голодны. Они гораздо голоднее тебя - во что сложно поверить, учитывая режущую боль во внутренностях. Даже привычка ложиться спать натощак не слишком-то помогает - может, потому, что, если случалось в Испании пообедать, то уж до отвала, а здесь даже еда пытается убить. И если бы не Тулио, ей бы это, пожалуй, удалось. Тулио помнит, что воду надо кипятить; это у него в голове всплывают сплетни про фрукты Нового Света - конечно, больше половины оказывается неверна, потому они проводят немало ночей, разбегаясь по кустам, переставая бояться даже горящих в темноте глаз. Разобраться во всём - дело времени, но тому, кому уже проходилось заниматься чем-то подобным в детстве, привыкнуть всё же проще: в какой-то день они добывают птицу, потом - ещё. Черепаху - но это уже с опаской. Тулио говорит, что он всякое слышал про ядовитых тварей, прислужников дьявола, и Мигелю приходится верить - он больше не хочет, чтобы его выворачивало наизнанку, он больше не может так. Один раз им везёт наткнуться на заброшенное поле - нечто, похожее на поле, и они проводят часы, собирая что-то, напоминающее злаки, чтобы после сварить над костром и получить как награду за все подвиги нечто, отдалённое сродное с похлёбкой или детской кашицей. Мигель чуть не плачет, когда после первой ложки и часа ожидания ему не приходится выблёвывать свои внутренности или складываться в три погибели, подтираясь после листом, от которого по закону подлости на заднице такое высыплет... Удивительно, но со временем жажда приключений возвращается. К джунглям можно привыкнуть - даже к их непотребной живности, совсем не боящейся людей, будто в глаза их не видевшей. Тулио, впрочем, вряд ли с этим согласился бы - к нему даже в чистой проточной речушке, холодной на вид, липнут пиявки длиной с указательный палец. Можно было бы позлорадствовать, что он не нравится джунглям, но Мигель - он же хороший напарник. Он отрывает кровопийц со смачным чавканьем, от которого их жертва каждый раз морщится и немного оседает, а потом протирает места укусов чистым, вроде как безобидным мхом - снова и снова, пока ранки не подсохнут, что случается нескоро. Тулио от этого смешно поводит лопатками, костлявыми, словно курица на разделочной доске, и Мигель гладит его, утешая кого-то из них, но отвлекая уж точно обоих, раз за разом, пока не слышит в ответ на непрошенную ласку: - Клянусь, ещё раз - и тебе влетит. Тулио всегда только грозится - у него слишком тонкие, хрупкие на вид пальцы, чтобы они могли сложиться в по-настоящему угрожающий кулак. Но сказать ему об этом - только больше оскорбить; Мигель смеётся в ладонь и кидает в него смятой рубашкой, от которой, к счастью, больше не несёт немытым телом - только потом, тропическим дождём и теми цветами, под которыми они проходили примерно в полдень, судя по солнцу. Тулио - ужасный чистюля: он заставляет напарника постирать одежду в ручье под предлогом того, что дикие кошки непременно учуют, как от него воняет, и придут с ним разделаться. Даже чувствуя подвох, Мигель отказать не в силах - ведь после они и сами заныривают в удачно попавшийся на пути горячий источник и проводят блаженные полчаса в бездействии, полуприкрыв глаза, не двигаясь, чтобы не спугнуть снизошедшую благодать. Самые тихие мгновения, что у них есть после высадки на берег: ночью они дежурят по очереди, а днём о покое, конечно, и говорить не приходится - даже вести Альтиво сквозь густой подлесок уже тянет на испытание, достойное молодцов, похваляющихся своими подвигами на каждой площади. У Мигеля все руки в следах от натянувшейся верёвки, укусах неведомых ползучих тварей и ожогах от ядовитых растений. Он удивляется тому, как ещё жив, и это заставляет его смеяться. Тулио хмурится: - Ну, чего? - но он всегда хохочет вместе с напарником. У него не получается сохранять эту угрюмую мину, когда под боком раздаётся хихиканье. Мигель знает это - к тому же, он не слепой, видит дрогнувшие уголки губ, как они разъезжаются по-собачьи, когда Тулио пытается продолжить ворчать: - Какая-то сука тяпнула меня прямо за... - Почесать? - перебивает его развеселившийся окончательно Мигель. Ему трудно дышать - в горле смех застрял, не иначе, и он почти уже тянет руку, потому что, когда чего-то хочется, плевать, что говорят другие, даже Тулио, особенно Тулио, который невольно склоняется ближе, точно прислушиваясь, и... Мигель никогда ещё так не ненавидел мартышек. Вообще никогда. Верно говорят - отродья дьявола. Вот же ж длинные языки у испанских кумушек - чтобы дотянуться досюда. А Тулио после этого язык будто отрезал кто - и они молчат, гоняясь голыми по лесу за макаками, словно это не смешнее всего того, что случалось с ними прежде. Мигель оборачивается слишком часто и прикусывает губу - насколько же с ним в самом деле всё не так.