Сказки и сны

Я делаю звук в плеере потише, не так, чтобы вакуумные наушники создали тот же эффект, какой случается, когда подносишь к уху ракушку и слушаешь своё внутреннее море, просто чтоб не отвлекало от собственных мыслей, но при этом отсекало мир внешний. Такая вот своеобразная граница. И зависнув на этой границы, полупогрузившись в меланхоличные песни «Nicleback», я пишу тебе письмо, которое ты прочтёшь однозначно задницей. Но я всё равно его пишу. И уже не понимаю кому: тебе, себе, твоему-моему одиночеству с приветом без внятного ответа, зато с вереницей поз и гримас в перспективе, коими мы мастера перекормить друг друга, и синхронно лопнуть от такого ментального обжорства собственной изысканной горделивой спесью. Иногда я очень устаю от твоих ультрамариновых мыслей с примесью какой-то абсурдной горячки в их же арьергарде. Ты несносно громко думаешь, а я так и не научилась уклоняться от этого водопада того, что вслух озвучить тебе не дано тобой же самим. Я лишь научилась ставить барьеры, этакие зеркала, чтобы вся эта невыносимая блажь возвращалась к отправителю, замыкая его на самом себе. Иногда мне надоедает эта нелепая игра в прятки, да и не спрячешься от того, кто упорно настраивается на твою волну и зачем-то вцепляется в какие-то мгновения, ищет себя в мною создаваемых образах, находит и верит, верит, верит… И я могу хоть до сорванного голоса, до рассыпания в прах клавиатуры говорить и писать, что созданные образы – универсалии. И в них заложена интерпретация архетипа, и если выражаться научно, на секунду выпав из нашей бесконечной книги то ли сказок, то ли судеб, на выходе мы получаем эффект Барнума. Узнавание себя в глазах и образах другого. Со всеми побочными эффектами. В том числе и верой в то, что тот, кто создал эти образы, создал их лично для тебя. И… Это иллюзия. И тут уже стоит себе самому задать вопрос: почему ты так хочешь, чтобы то, что ты себе вообразил, придумал про меня, тебя, про нас… было правдой? Сумеешь быть честным и смелым. Хотя бы с собой. Знаешь, с этого всё и начинается: с честности и прямоты. Я понятия не имею, где ты сейчас находишься и что придумаешь себе ещё, когда прочтёшь, а ты обязательно прочтёшь моё письмо. Разозлишься вновь, разразишься очередной рефлексией или опять будешь пытаться вникнуть, просто понять. И спроси в этот миг: ради чего ты это делаешь? Рискнешь? Я делаю музыку чуть громче. Лезу в свой сумасбродный плейлист и включаю песню, которая согревала моё сердце и обнимала душу, когда мне самой стало лихо, и я искренне поверила, что всё кончено и ничего не будет. А песня говорила, что всё ещё будет, что текущее – морок и сбой механизма. И отогрела. Знаешь, это как дивно и странно, когда из всего чёртова внешнего мира, ставшего стылым адом, песня становится и другом, и маяком, что забирает из этих тусклых дней и сопровождает в лучший из миров. Кажется это называется хуманизацией. А впрочем, какая разница, как это называется, если вновь «тикает сердце секундами жизни» и «самая темная ночь до победы» осталась позади? Я не знаю, что ты хотел бы найти в этом письме. Может новый сценарий, может новый сюжет, а может тебе просто очень нужно, чтобы я говорила с тобой. А может ты просто залип. Подсел. Отравился мною, выжил, и хочешь ещё. Скажи, если знаешь. Твоя Герда.