Сказки и сны

Глава вторая. Синие лисы неуязвимы Город потерянных душ – последний оплот, граница, перекресток, проводник, постоялый двор для заблудившихся путников. Для тех, кто пошёл до конца не туда. В Город попадают сквозь туман в голове, туманность в душе, грешным ёжиком до рая влетают в него по дороге в рай или в ад. Или куда-то ещё, куда граница выплюнет. Город потерянных душ та ещё помойка. И совершенно неважно, в какой район угораздит. За стенами домов всё тот же ужас, то же отчаяние, неприкаянность, которую приглушают похотью, всё тот же фальшивый стыд, что превращает душу в ещё большее уёбище… В этих домах так много зеркал. Их наштамповали тролли, выиграв тендер. Утром смотришь в такое зеркало и задаешь вопрос: – Что ты, блядь, такое?! – Твоя нелюбовь, – издевательски скалится в ответ отражение. – Улыбайся, сука! Психам прощают всё. *** Она знала про эту Темную Сторону Города. Величие её ничтожества, смердящую старческой мочою спесь, залитую и занюханную, заширянную чем попало боль, что от этого яда только множится. И которой всё и заканчивается. Ей нужно было понять эту боль, эту животную похоть, этот кривляющийся блуд, пропустить через себя эти наваждения, всю до капли нелюбовь, все оттенки выхолощенного от романтической истерики и его лицемерия кошмара. Чтобы принять. Чтобы спасти… Первый раз целовать грязь было страшно. Первый раз набирать высоту, чтобы упасть – возбуждающе. Первый раз размазаться бесформенным месивом по драному застранному асфальту… никак. Потому что пролетела мимо той вселенной заблёванных дорог. Пытаясь рухнуть совсем не туда, она поняла, что всё ещё летит… Второй раз она уже лобызала грязь. Было сладко и интересно. Это этой мертвечины сводило зубы, в неё агонии плескалась едва ли не библейская страсть. Последние мысли со вкусом крови. И тот самый удар о холодные камни. Она разделила этот миг пополам, как преломляют хлеб, как посыпают раны солью, как пытаются вернуть дыхание, которого уже нет. Она плакала и смеялась, смешивая небесные слёзы с прахом, оставаясь в растерзанном небе вместе с этим нелепым големом в руках. Ожившим прахом неслучившийся жизни. И рассыпалась сама… Она помнила, как сгорают крылья в последнем полете прямо вниз. Под колёса поезда, который не ждёт никого. В первый раз был визг тормозов и вонь сгоревшей резины… Первый раз был наивной беспечностью. Второй – необратимостью. Так получилось. Хуёво. Зато получилось. Её хоронили в закрытом гробу и не верили в её смерть. Ждали, что она сейчас откроет дверь, войдёт в этот мир, улыбнётся озадаченно и спросит: – А чего вы такие печальные и давитесь поминальной лапшой? Водка горе не берет, ребята. Это ошибка. Я в вас жива. В каждом из вас. Придурки. Иногда мёртвым может стать настолько горько от боли живых, что они становятся бессмертными. Светом в конце пути, путеводной звездой, маяком, самой честной безусловной любовью, ангелами смерти, с которыми не страшно. Есть лишь любовь и есть смерть. Всё повторяется... Третий раз целует грязь, набирая высоту… Четвертый… Пятый… Шестой… Седьмой… Восьмой… Девятый… Может её повезёт на этот раз? Наступит кайф? Почти любовь… *** – Ты точно девочка-пиздец… – Да какого хуя?! Он припёрся вопреки всем законам жанра. Всех жанров. В этот город проёбанных душ, изнасилованных чужой болью до насквозь. Туда, где сочатся гнилью, полыхают гангрены, где некроз заменяет кайфы. Потому что жизнь милосерднее литературы. Или нет? – Или иди ты в жопу, я вообще не особо-то читаю. Книги. Тем более Судеб – Почему? – Они хронически пиздят. Вот только процитируй ещё один пафосный загон, и я тебя сожру! – Ты уже сделал это, когда обесчестил любовью. Какая же ты тварь… – Творец, солнышко. – Опять солнышко. У меня имя есть. – Есть. Герда. Кем ты хочешь стать, когда выживешь? – С чего ты взял, что я выживу? – Ну тогда я сдохну с тобой. – Не пизди, не сдохнешь. – Сама не пизди. Ты же знаешь, как бывает страшно в этой воде. – Тебя вообще тут случиться не должно. Он ржёт, как обкуренный конь. Не потому, что смешно, а потому что нашёл в этом городе потерянных душ свою. – Между прочем я не из чувства долга за тобой припёрся. Долг себе простить можно. А вот нелюбовь – нет. Её не обанкротишь и не залижешь, как мы умеем. Практикуем… – Заткнись, а… – А и Бэ сидели на трубе. А упала, Бэ пропала, след жоп остался на трубе. – Дурак. – Дура. Дальше что? – Сравнялись. Один:один. – Бедный Один. Раздвоился. – Расщепился. Разбросал себя по миру, впискам и вокзалам… Он – бог, ему можно. – А нам – нужно. Быть рядом. Так мы становимся неуязвимы. Когда синие. – А когда трезвые? – Язвим, чтобы быть неуязвимыми. – И как? Помогает? – Не мешает. Кем ты хочешь стать, когда выживешь? – Собой. Девочкой, которая любит всех. Удивлён? – Ебать ты геморрой… – Ну спасибо. – Пожалуйста, блядь. – Пожаловать сто блядей? – Не, лесом. Мне внутренних за глаза хватает. И вообще надо выбираться уже отсюда. Пока снова не проебались. Как мы умеем. В Городе потерянных душ вновь начался дождь. И дороги вновь поменяли свой цвет.