Журавль в руках

Страшнее всего – не боль, не смерть, не предательство. Страшнее всего – пустота. Пустота – это когда встаешь каждое утро и хватаешь любые носки, все равно они твои. Когда привычно наливаешь две чашки чаю, а потом медленно, бездумно выпиваешь обе, одну за одной. Когда спишь на правой стороне кровати, хотя знаешь, что можно раскинуться во всю ширь – пусть той шири там всего ничего. Когда поздно вечером возвращаешься к темным окнам, когда наскоро ешь бутерброды в постели и только потом вспоминаешь, что ругаться на тебя за это некому. Пустота – это когда вы двое были как одно целое, а потом твою половинку оторвали по живому, и ты остался один. Не целый. Вообще никакой. Гаррету было не больно и не одиноко. Ему было никак. Он старался не думать об Андерсе, но это было все равно что стараться не дышать: пробуй, не пробуй, а иначе просто не можешь. Проезд хотя бы до Ривейна стоил столько, что Гаррет только рукой махнул. Оставалось работать и работать, чтобы, имея на руках хоть половину суммы, попробовать договорится отработать остальное. Грузчики в порту и правда были нужны, но вскоре Гаррет обнаружил, что у него полным-полно конкурентов. Изможденные, плохо одетые, угрюмые, они хватались за любую работу вплоть до самой грязной и никогда не торговались. Платили им, впрочем, больше, чем Гаррету за тот же объем, а когда Гаррет попытался возмутиться, капитан хмуро разъяснил ему, что это – беженцы, и сверху спустили указание не зажимать им плату, а вот про всяких там Гарретов Хоуков приказов не было. Тевинтер не ограничивался большими укрепленными городами. На мелких островках вдоль берега прятались рыбацкие деревушки, по побережью Сегерона стояли города и деревни тевинтерцев, вглубь – военные лагеря, но кунари не теряли надежды выбить их с острова, и с каждой новой атакой все эти люди теряли дом и, если не везло, семьи. Отступавшие с Сегерона военные корабли забирали всех, кого могли, но дальше податься людям было некуда, и они оставались в порту Минратоуса. Несколько недель Гаррет крутился среди них, вместе с ними ходил наниматься, помогал кому-то отстраивать или ремонтировать лачуги – и только потом поймал себя на мысли, что ищет среди беженцев Андерса, который никогда не мог пройти мимо чужой беды. В Киркволле он бесплатно лечил ферелденцев и жителей Клоаки, спасал, защищал кого мог – неужели здесь было бы по-другому? Впрочем, Гаррет быстро понял, что здешние беженцы не были брошены на произвол судьбы. Раз в неделю приезжала стража, людям раздавали деньги – совсем немного и только тем, у кого были дети или тем, кто потерял в боях с кунари кого-то из семьи, но все-таки подспорье, – раздавали еду. На жизнь этого все равно не хватало, слишком уж много было тех, кто нуждался в помощи, но хоть как-то поддерживало, и Гаррет думал: что было бы, если бы в Киркволле наместник или Мередит попробовали бы не загонять ферелденцев в Клоаку, а сделать для них хоть что-нибудь. Правда, ферелденцы им были никто, а магистры защищали своих граждан, которые сражались за них же и пострадали в их войне; к войне здесь вообще-то давно привыкли и старались сплотиться как могли. Может, поэтому Андерс сюда и не приходил – знал, что об этих людях хотя бы есть кому подумать. Может, ему было все равно. Через пару месяцев после того, как Гаррет обосновался в портовых районах, вечером он обнаружил в своей лачуге гостей. Дверь была открыта нараспашку – не взломана, а именно открыта, – а за столом сидел остролицый темноволосый магистр, один из тех, кто встречал их с Андерсом на пристани Минратоуса. Рядом с ним застыли телохранители – четверо мужчин и одна женщина, в мантиях военного покроя, какие носили приезжающие и отъезжающие на фронт солдаты-маги. – Добрый вечер, господин Хоук, – сказал магистр. – Простите, мы решили, что ждать вас на улице неудобно. Меня вы можете называть Архонтом, господином верховным сенатором, вашим преосвященством – как вам больше нравится, титулы мне неважны. Я пришел поговорить. Гаррет запер дверь и повернулся к магистру. – Вы что, решили лично от меня избавиться? – Я похож на идиота? Если бы вы по каким-то причинам мне мешали, вас не впустили бы в Минратоус. Мы обещали укрытие только сударю Андерсу, в обмен на кое-какую помощь, он успешно нам ее предоставил. Да, и если вдруг это вас интересует, то сударь Андерс живет у моего воспитанника, Фейнриэля, вы должны его знать. Надеюсь, он оказывает на мальчика должное воспитательное воздействие, а то с ним иногда невозможно разговаривать. Мать и эльфы, или с кем он там жил, невероятно его избаловали. – Чего вы хотите? Гаррету отчаянно хотелось спросить, как там Андерс и правда ли это, что Адрианна ставит на нем эксперименты, но он сдержался. Если этот магистр и правда Архонт, а не притворяется им, чтоб запугать, он может и не знать, чем там занималась Адрианна. Или не интересоваться. – Проведать вас, узнать, как вы живете. По-моему, плохо. Неужели не надоело? – Какая вам разница? – Мне? Никакой. Это просто вежливость. Ваш бывший… друг нам очень помог, так что мы, в свою очередь, помогаем вам. Все честно. – И в чем подвох? – Ну что же вы такой подозрительный? – Архонт улыбнулся; глаза его, впрочем, остались холодными. – Хотите, выдам государственную тайну? Сударь Андерс родом из Андерфелса, где пробудился первый и величайший из Древних богов. Вы знали, что некоторые андерфелльские семьи сохранили кровь тех, кто когда-то служил Думату? Нет? А вот мы всегда об этом помнили. Для нас честь принимать у себя носителя древней крови, так что мы благодарны вам за то, что он добрался до нас в целости и сохранности. И можете не волноваться, пропасть этой крови мы не дадим. – Чего вы от меня-то хотите? Мне нет дела до Андерса. – Правда? Но, тем не менее, я готов предложить вам деньги. Вы же хотите уехать, не так ли? Вы приехали сюда ради сударя Андерса, но тут же с ним поссорились, так что вас здесь ничего держать не должно. – Ваших денег я не возьму. Сам заработаю. Архонт вздохнул и покачал головой. – Делайте как хотите. Преследовать вас никто не будет, мешать вам – тоже. Навредить вы никак не сможете, так что живите как знаете. По крайней мере, я попытался поговорить с вами по-хорошему. Он подозвал телохранителей и ушел. Те только зыркнули напоследок, оглядев Гаррета с ног до головы. Ни тогда, ни потом Гаррет не жалел, что не взял этих денег. В конце концов, если магистрам так надо, чтоб он немедленно убрался из Тевинтера, что это, как не повод остаться. Нужная сумма рано или поздно соберется – а идти ему все равно особенно некуда. И незачем. Вот и придумает, пока есть время. А время шло сразу и медленно, и быстро, медленно – потому что каждый день растягивался в вечность тупой тяжелой работы, когда сил хватало только прийти, наскоро поесть и рухнуть в постель, быстро – потому что череда дней сливалась в бесконечность, один за одним, и неделя летела за неделей, неотличимые от друг друга. Иногда к нему приходил Фенрис. Обычно рано утром или поздно вечером – когда ему удавалось сбежать от Данариуса. Его так и не раскрыли, хотя Гаррет подозревал, что рано или поздно этим кончится: Данариус выяснит, что Фенрис сохранил личность, и доломает его. Предупреждать было, естественно, абсолютно бесполезно. И не хотелось – потому что Фенрис приносил новости. Гаррет понимал, как эгоистично просить приходить еще, но ничего не мог с собой поделать. Что Данариус, что Адрианна обращали на Фенриса примерно столько же внимания, сколько на стул и вели себя соответственно – обсуждали то, что явно к общедоступным сведениям не относилось. В том числе – и судьбу Андерса. Гаррет раз за разом повторял: ему все равно, что там делает Андерс, раз Андерсу никогда не было до него дела. Фенрис смотрел с жалостью – и продолжал рассказывать, а Гаррет жадно слушал, мысленно повторяя, что ему совершенно неинтересно. Когда Фенрис сказал, что на Андерсе прекратили ставить эксперименты, внутри что-то больно кольнуло: а ты ведь ему не верил, ты решил, что это ложь, он не доверился тебе, а ты не поверил в него, тогда чем же ты лучше? Осознавать, что и сам виноват, сам не смог понять своего любимого человека, было горько и противно, что-то менять – поздно, и оставалось только с этим жить. – Он что-нибудь говорит обо мне? – решился спросить Гаррет где-то полгода спустя. – С Адрианной? – хмыкнул Фенрис. – Нет. Вот это его точно убьет. Новость о том, что Адрианна носит ребенка Андерса, была куда менее болезненной, тем более что Фенрис по оговоркам понял, что Андерса не особенно спрашивали. Скорее, просто поставили перед фактом. Это утешало – у него ведь теперь, наверное, может быть своя семья. Он ведь именно этого хотел для всех магов. Наверное, так ему было лучше, чем с Гарретом, который оказался не способен ни поддержать его подполье, ни помочь взорвать церковь, ни разгадать, что творилось у него на душе, и не пустить в Тевинтер. А потом пришли сны. Не каждую ночь – просто очень часто. Гаррет просыпался весь в поту, сердце колотилось чуть не в горле, и хотелось кричать – в ночь, в никуда, потому что каждый раз Андерса убивали у него на глазах и каждый раз он не успевал. Иногда его сжигали на костре – Гаррет проталкивался сквозь толпу на помост, прямо в пламя, разрезать веревки, выдернуть из огня, а дальше он сам бы себя вылечил, он же сильный целитель, но кто-то посылал стрелу Андерсу в сердце прежде, чем Гаррет успевал подойти; иногда ему рубили голову – нужно было подбежать, оттолкнуть палача и выхватить его секиру, но стража хватала Гаррета, и он только ловил последний взгляд; иногда Гаррет видел четвертование, но об этом он хотел забыть и даже не мог думать; в такие ночи он потом не ложился до утра. Он раз за разом убеждал себя: это ложь, это просто сны, так не бывает – а потом вспоминал, как полгода перед взрывом церкви все время видел пожары, а Андерс отводил взгляд и говорил, как сильно любит и как хочет, чтоб Гаррет запомнил это. Но Андерс ведь не может умереть. Он здесь в полной безопасности. У него есть телохранители – оба молоденькие совсем и безмозглые, но сильные маги. Он нужен магистрам, и они будут его защищать. Не позволят рисковать. Потом, спохватившись, Гаррет уговаривал себя: мне же все равно, меня в его жизни нет, у нас разные дороги. И сразу вспоминал – как во сне не колебался ни секунды, спасать или нет, потому что невыносимо было даже помыслить, что на Андерса кто-то посмеет поднять руку. Нет смысла обманывать самого себя. Не пройдет и не стерпится. Если по живому отрезать самую твою суть, а потом бросить – это не проходит. К тому моменту, как нужная сумма почти скопилась, Гаррет понял, что никуда не уедет. Если сны сбудутся, если Андерса потащат на главную площадь Минратоуса, он не простит себе, если не попытается вмешаться. Даже если потом казнят их обоих. Однажды он вернулся домой позже обычного: корабль, который они ждали, так и не пришел, и магистр, отвечавший за службу безопасности порта, не успокоился, пока бухту не прочесали в поисках вражеского судна кунари. Всех, кто мог держать оружие, на всякий случай собрали на пристани, и Гаррет лишний раз осознал, как же близко фронтовая граница и как сильно здесь боятся вторжения. Боятся – но готовы. Их отпустили только тогда, когда магистр убедился, что в ближайшее время минратоусскому порту ничего не угрожает, а корабль с беженцами, видимо, где-то заблудился. Гаррет даже сердиться толком не мог – напряжение последних часов его страшно вымотало, и он попросту рухнул в постель, не раздеваясь. Сон все не шел, и Гаррет был этому даже отчасти рад. Он хотел просто вырубиться – до утра и так, чтоб ничего не видеть, – но обычно именно в таком состоянии, когда сначала издергаешься и страшно устанешь, а потом отпускает, человек видит сны, а прямо сейчас Гаррет совершенно не хотел в очередной раз смотреть, как на его глазах убивают Андерса. Полежав немного просто так, он встал, прошелся туда-сюда – комната пять шагов шириной, не особенно разойдешься, но хоть что-то, – он вышел на улицу и неожиданно столкнулся с Фенрисом. Таких глаз Гаррет у него не видел давно. Наверное, с тех самых пор, как сказал ему когда-то, что жить надо своей жизнью, и если он не может найти себя в Киркволле – не лучше ли пойти и поискать где-нибудь еще? – Ты что-то хотел? Случилось что? – Случилось. Только не у меня. У тебя. Гаррет, давай войдем в дом, на улице я об этом говорить не стану. Тревога поднималась крутой волной – как бывает, когда еще не осознаешь, что пришла беда, но понимаешь, что она рядом, и сейчас что-то страшно изменится. – Что случилось? – тихо спросил Гаррет, запирая дверь. – Магистры убедились, что с ребенком Андерса все в порядке, и решили, что портить отношения с Орлеем больше не хотят. Они сказали Андерсу, что если он сдастся Орлею, это вдохновит повстанцев. – Но… он же так не сделает. – Ты знаешь его лучше, чем я. Спроси себя, как он поступит, если узнает, что его смерть, скорее всего, поможет магам сохранить свободу. Тут и думать было нечего. Магистры все правильно вычислили. – Как ты узнал? – Сегодня вечером Андерс и Адрианна об этом говорили. Я слышал. Решил, что тебе нужно знать. – Понятно. Они даже не боятся, что он по дороге передумает и сбежит? – Нет. Ему выкуплено место на корабле. Завтра утром отплывает в Камберленд. А оттуда уже проще попасть в Вал Руайо. Так что завтра утром Андерс уедет. – А. Ясно. Чаю сделать? Или чего покрепче? Фенриса почему-то передернуло. – Спасибо, не стоит. Если тебе вдруг интересно, то Адрианна заберет ребенка себе и будет растить сама. – Мне как-то все равно, что Адрианна будет делать со своими детьми. – Как знаешь. Я просто решил, что ты… Неважно. Мне пора идти. Гаррет даже не сразу осознал, что Фенрис ушел, и только потом сообразил, что забыл попрощаться. Услышанное словно раздавило его – как руна парализации в бою, когда все видишь и чувствуешь, но даже шевельнуться не можешь. Чернильная тьма выцветала, бледнела, превращаясь в серый рассвет, а он все сидел и сидел, уставившись в окно. Стена соседней лачуги из невнятно темной превращалась в сиреневую – утром будет грязно-серой, но в рассветных сумерках все казалось призрачным, немного нереальным, а цвета смешивались и путались, представляясь иными, чем есть на самом деле. Где-то там скоро начнут просыпаться слуги в богатых кварталах. Если Фенрису повезет, Адрианна и Данариус опять не заметят, что он уходил, и ему не сотрут память и личность – теперь уже надежно. Разумнее всего было забыть: Андерс ведь даже слушать его не станет и только разозлится. Он не раз говорил, что есть вещи важнее любви, а пожертвовать собой ради других магов – это как раз и относится к «важнее любви». А денег ведь собрано почти достаточно, и можно уехать – и тогда не будет никакого Минратоуса, не будет ни магистров, ни беженцев, ни рыбной вони каждый день, не надо будет искать вечерами в верхних кварталах, светятся ли окна особняка Фейнриэля, потому что как ни заставляй себя не думать и не смотреть – не выходит, нельзя ведь сказать огню «не гори». Но в глубине души Гаррет знал еще когда Фенрис не закончил говорить: он пойдет. Не удержит – так попрощается, поймет, что не сможет подойти, – так хоть посмотрит, наверное, в последний раз. И еще потому, что сам себя не простит, если останется дома. Утро было ясным и свежим. Даже море пахло не протухшими водорослями и рыбьей чешуей, а солью. И на небе ни облачка, ночью все растаяли и уплыли с рассветным туманом. Он выхватил фигуру Андерса еще вдали. Народу на улицах было не так много – рабы и слуги торопились к открытию рынка, а господа маги большей частью еще спали, так что широкий проспект прекрасно просматривался. Гаррет отступил в тень ворот – на всякий случай, чтоб Андерс случайно не заметил его и не сбежал поискать другой путь в порт. Это, наверное, были самые медленные пять минут в его жизни. Андерс шел не торопясь; Гаррет разглядел, что у него отросли волосы и он теперь собирает их все в хвостик на затылке, что на нем походная тевинтерская мантия, кожаная с металлическими нашивками – Гаррет видел такие на магистрах, отплывающих на Сегерон воевать; разглядел изможденное бледное лицо и залегшие под глазами тени – как в тот день, когда они первый раз встретились и познакомились; Андерс еле на ногах стоял, а Гаррет сейчас уже и припомнить не мог ту чушь, которую тогда нес, и все никак не мог отвести взгляд. Он шагнул навстречу, уже забыв, что так и не решил, стоит ли заговаривать. Подошел. Коснулся руки. В прозрачных светлых глазах Андерса застыло удивление и неверие. Гаррет кожей чувствовал его сбившееся дыхание, ладонь в его руке дрожала – он и не заметил, что успел взять Андерса за руку, а не просто трогает, стараясь запомнить и оставить себе на всю жизнь ощущение его кожи под пальцами. Его глаза оказались близко-близко, усталые и совсем больные, видно, как дрожат ресницы; под ладонью – чуть заметно колется щетина, другая ладонь – на его затылке, развязывает ленту и гладит-перебирает волосы; Андерс не вырывался и не отстранялся – подался вперед, прильнул, весь раскрываясь, как в ту первую ночь, которую Гаррет так хотел забыть; Гаррет притянул его еще ближе, обнимая на глазах у всей улицы, уже не заботясь, кто их может увидеть и что подумать. Андерса всего трясло, он прижался тесно-тесно, закрыл глаза, запрокинул голову, позволяя наклониться к себе, и губы у него не привычно обветренные и горьковатые от многочисленных травяных отваров, которые он пробовал, когда готовил, а мягкие и теплые, это так странно и так удивительно, но так правильно, что нельзя даже подумать, что придется расстаться. – Сердце мое, – выдохнул он. – Не отпущу. Я все знаю и никуда тебя не отпущу. Андерс опустил голову, так и застыв в кольце его рук. По щекам пробежали две мокрые дорожки. – Как же я уеду? – Не знаю. Я вот не смог. Я, по-моему, вообще без тебя не могу. А ты не уходи. Ты же сам знаешь, тебя убьют. Кто вырастит твое дитя? – У Криса есть мать. – Крис? – рассеянно переспросил Гаррет. – Непохоже на тевинтерское имя. – Кристофер – это андерфеллское. Единственное, что у меня было и что я мог ему дать. Горло перехватило – Гаррет чуть не забыл, что нужно дышать. – Это… твое? – Да. Знал, наверное, Дайлен Амелл, Герой Ферелдена, о котором Андерс говорил с щемящей нежностью. А теперь и ему подарили это знание, мимоходом и как будто просто так… – нет. Не просто так. На прощание. – Не отпущу, – повторил Гаррет. – Магам не нужна твоя смерть. Хочешь, мы вместе поедем в Орлей и присоединимся к повстанцам? Хочешь? – Хочу. – Андерс бледно улыбнулся. – Только это не имеет значения. Пожалуйста, Гаррет, останься здесь. Иди к Фейнриэлю, он тебе обрадуется и перед Архонтом прикроет. Попроси Адрианну, чтоб позволила тебе воспитывать моего ребенка. Пусть у Криса будет семья. – А если я пойду с тобой в Орлей? – Тогда Криса воспитает женщина, которая забывает, что ночью надо спать, если у нее в разгаре интересный эксперимент. Гаррет, мой корабль отплывает через двадцать минут, и ждать меня они не будут. Хочешь меня проводить? Они шли рука об руку и молчали. Гаррет не знал, что тут можно сказать, – слова разом куда-то делись, его отчаянные «не исчезай» и «останься» прозвучали бы глупо и беспомощно. Он сжимал ладонь Андерса все крепче и крепче, а тот не вырывался, а сжимал его руку в ответ; наверное, сейчас Гаррет должен бы быть очень счастлив – его родной, любимый человек с ним, любит его, они вместе, и можно остаться вместе, и какая разница, убьют их или нет. Но если твою половинку оторвали по живому, а потом прошел почти год, то рана зарастет, и останутся шрамы. И половинке не прирасти на место, сколько ни прижимай – потому что между половинками останется бугристая корочка. Ничего уже не будет как раньше, потому что они сами упустили свой шанс. А себя уговаривать все равно бесполезно. Всю дорогу Андерс не смотрел ни по сторонам, ни на Гаррета. Шел, уставившись себе под ноги, ни на что не обращая внимания, только руку сжимал все сильнее. Гаррету хотелось спросить, как же он все это время держался, на кого похож маленький Крис и почему Адрианна согласилась дать андерфеллское имя потомку магистров, да еще такого важного рода, но он боялся, что словами сейчас разрушит то, что между ними происходит, и Андерс выдернет руку. У самого трапа они остановились. – Мне пора, Гаррет. – Я знаю. Гаррету хотелось закричать – «Ничего я не знаю, я сейчас тебя перекину через плечо и унесу отсюда вон, пока ты сам себя не угробил!» – но он знал, что нельзя. Андерс улыбнулся – горько и как-то безнадежно. Последний раз Гаррет видел у него такую улыбку в последнюю ночь в Киркволле, когда на следующий вечер он пошел и взорвал церковь. – Я… Это что, Фейнриэль? На дальнем конце ведущей в порт улицы показался паланкин. Герб Гаррет не различил, но Андерс, наверное, знал, о чем говорит. – Ох ты ж… Я не знал, что он так рано проснется. Он же не даст мне уехать. Все, Гаррет. Останься, пожалуйста, с Крисом вместо меня. Прижался губами к губам – коротко, едва коснулся, – отстранился и побежал на корабль. Секунды потянулись так медленно, как будто Гаррет вошел в Тень и застрял в ловушке демона – такой простой выбор, но так мало времени, неужели время пошло навстречу? Он даже успел поймать пылающий праведным гневом взгляд выпрыгнувшего из паланкина Фейнриэля. Поворот. …Кристоферу четырнадцать, и он так похож на Андерса, что сердце заходится. Шкодливый, непоседливый, живой и очень талантливый. Он ссорится с младшей сестренкой из-за того, кто сильнее, совершенно не слушает мать и хочет съездить в Орлей следующим летом – в Орлейском университете открытые лекции, и можно приходить кому угодно. Гаррет знает, что поедет с ним, хочет он этого или нет – бросит службу в сегеронском погранотряде, но поедет. Рядом с Кристофером тоскливо и горько: Гаррет думает о том, что могло бы быть, если б он остановил Андерса или остался с ним, но зато глядя на его юную копию Гаррет не существует, а живет. Поворот. В снах было так страшно, а сейчас – не очень, потому что самое страшное уже случилось. Это плаха, а не костер, Церковь тоже прекрасно понимает, что своими руками может сотворить новую Андрасте, а ей этого совсем не хочется. Да вот только поздно: люди смотрят молча. Никто не требует смерти преступников. Уходить жалко – еще так много не сделано и не сказано, – и обидно – повстанцы не захотели их спасать. Но в глазах Андерса, которого ведут к плахе первым, Гаррет видит «Я тебя люблю». Поворот. Сегеронские леса жаркие, влажные и очень опасные: трое солдат уже отравились невинными на вид ягодами. Люди умирают от голода и ран, у отрядных целителей давно закончился лириум, а запас лекарств – еще раньше, и они даже не могут никого спасти. Гаррет умирает, потому что даже самый лучший целитель не в состоянии вылечить вспоротый живот, когда кругом грязь и отрава, без магии и зелий, а самый лучший к тому же остался в столице и погиб, когда кунари штурмовали стены в первый раз… Поворот, и время пошло снова. Гаррет увидел, как поднимается трап – еще есть пара секунд, чтоб прыгнуть вслед за Андерсом, – увидел, что Фейнриэль заметил его и останавливается, увидел, что Андерс смотрит на него не отрываясь. И решился.