Журавль в руках

Жар костра он ощутил еще издалека. Его вели в цепях – браслеты сдавливали запястья так, что не поколдуешь, а толпа смотрела и молчала. Он пытался поймать взгляды тех, ради кого шел умирать, но люди отворачивались, и вместо лиц он видел серые безглазые пятна. А костер горел. – Смерть! – прокричал кто-то; голос был странно похож на позабытый, из детства, голос, который первым проклял его за дар магии. На отцовский. И его втолкнули в ревущее пламя. …Андерс вынырнул из сновидения, хватая ртом воздух; его колотил озноб. Вся постель была влажной от пота, волосы облепили лоб и шею. – Опять маленького разбудишь, – тихо сказал Фейнриэль. Он сидел на кровати с краю, невесомо поглаживая руку Андерса. – Я опять кричал? – Нет. Просто Крис услышал, как тебе больно, а я слушал его. Знаешь, я до сих пор поверить не могу: он Адрианну не слышит, а тебя – пожалуйста… Ты лучше скажи: тебе опять снилось, что тебя казнят? Ты собираешься сказать Адрианне? Мы с Коннором сильные маги, но если придет толпа, как ты видел, мы разве что сможем дать тебе время сбежать, и если это не просто сны, а видения… – Я скажу. Потом. Ты иди, тебе работать завтра. Я в порядке. Фейнриэль покосился на него с сомнением, но спорить не стал. Так странно: уже десять месяцев, как Андерс жил в их с Коннором особняке, с той ночи, как Гаррет дал ему понять, что все кончено и он не нужен, а оба до сих пор смотрят на него снизу вверх. Правда, в последнее время, он думал, что лучше б его правда отправили на опыты, как собирались с самого начала. Мысль была дурацкая, и Андерс поморщился, прогоняя ее. В последнее время в голову вечно лезло что-то не то; всего десять месяцев назад принятое решение казалось таким ясным, таким правильным, да что там – это был единственный возможный выход. Теперь он не знал, что и думать, и совсем запутался. Фейнриэль снова сунулся в дверь. – Там Крис проснулся, успокоишь? И все-таки расскажи Адрианне, что происходит. Мне твои сны совершенно не нравятся, и Коннору тоже. – Потом. Ни Коннор, ни Фейнриэль раньше с ним не спорили. Беременность Адрианны выматывала его страшно, он разделял каждый ее день, забирая ее усталость и облегчая боль, шутил, что она разве только рожала сама. Правда, принимать роды Андерс никому не доверил, а вымотался к тому моменту настолько, что даже обычные обезболивающие и успокаивающие заклинания удержать не мог, только перетянуть боль на себя. Его телохранители молча ходили следом, совали свежеразведенный лириум и строчили отчеты Архонту. В те дни, несмотря на постоянную усталость, Андерс принимал все происходящее как благословение – потому что можно было не думать о Гаррете. С тем, что Гаррета он больше никогда не увидит, Андерс даже смирился. Еще давно, еще когда договаривался с Адрианной, что приедет в Тевинтер и будет помогать ей в лаборатории. Гаррет не мог остаться с ним, да никто не смог бы. Это к лучшему. Это честно. Он не заслужил права быть любимым, он маг и не имеет права на счастливую семью, пока того же права не будет у других. Но утешения не работали, когда Андерс вспоминал сильные жесткие руки Гаррета, ритм его сердцебиения, который чувствуешь, когда положишь голову на грудь, его лучащиеся теплом и любовью глаза, его поцелуи, его горячий шепот и обжигающее дыхание: люблю, люблю, люблю… А заставить себя забыть он никак не мог. Сейчас, когда Крис родился, оба телохранителя как с цепи сорвались: это нельзя, то нельзя, кошмары – плохо, Справедливость молчит – плохо… Ходили по пятам и препирались чуть не круглые сутки по малейшему поводу; Андерс начал подозревать, что они думают, что Адрианна или Данариус решили его убрать, раз ребенок родился и род продолжен, и охраняют. Вообще-то он страшно глупо себя чувствовал, когда эти сопляки, на десять лет младше, пытались его отчитывать или читать нотации, но просить их замолчать было еще глупее. Он, в конце концов, жил в их доме с той самой ночи, как они с Гарретом поссорились, и Коннор придумал, что тогда можно охранять его круглосуточно. Фейнриэль принес хнычущего Криса и поспешно скрылся: они с Коннором до сих пор старались иметь как можно меньше отношения к ребенку, испытывая перед ним какой-то суеверный ужас. Андерс был уверен, что дело не в крови – надо родиться и вырасти в Тевинтере, чтоб, как та же Адрианна, ежеминутно помнить о том, чью кровь несет в себе их род, а всего-навсего в том, что оба понятия не имели, что люди делают с младенцами и зачем они вообще нужны. Укачивая ребенка, Андерс прошелся по комнате туда-сюда. Спать не хотелось: вдруг опять приснится какая-нибудь мерзость, а завтра тяжелый день, на работе нужно будет сосредоточиться, а когда голова забита тяжкими мыслями и воспоминаниями, это очень трудно сделать. А еще пара кошмаров, и Фейнриэль сдаст его с потрохами. Не тупик, конечно, но все равно неприятно. Андерс устроил Криса в своей комнате – все равно, если что, мальчики всегда будят его, – и лег, уставившись в потолок. Сон не шел, несмотря на усталость и на то, что выспаться, когда у тебя месячный ребенок, вообще плохо удается. Может, если б он заранее знал, что с детьми столько возни, не позволил бы Адрианне свалить обязанности родителя на себя. Хотя что уж теперь. Из Адрианны все равно мать непутевая – Андерс до сих пор за голову хватался, вспоминая, чем окончилась его лекция о пользе грудного вскармливания и куда, согласно Адрианниным указаниям, он должен был отправиться со своим драгоценным мнением. Она любит свою науку и своего Данариуса, она и к Крису относится как к проекту, и пока этот проект не дойдет до рабочей стадии – то есть лет до десяти-двенадцати, – ей он неинтересен. Андерс прикрыл глаза. Сам он считал, что лучше уж так, лучше пусть Адрианна продолжает его род, пусть будет Крис – даже если вырастет магом, как скорее всего и будет, здесь, в Тевинтере, с ним все будет хорошо, – чем если б ему ставили лириумные клейма или пытались слить с Тенью, уповая на то, что с духом внутри получится что-нибудь интересное, что можно зашвырнуть на сегеронскую передовую. …Его вели к эшафоту. Толпа молчала. Не злорадствовала, не радовалась, как бывает, когда казнят закоренелых злодеев. Просто молчала, и от этого становилось еще страшнее. «Не хочу. Не надо. Это сон. Снова сон, я знаю. Пусть все кончится. Прямо сейчас. Пожалуйста». Ничего не кончилось. Камень под босыми ногами впивался в ступни, царапая до крови, слепящее солнце било в глаза, мешая смотреть на тех, кто ждал его казни. «Это сон. Сейчас я проснусь». Руки тюремщиков толкнули его, заставив опуститься на колени. Так уже было, в Круге и потом: ты маг, твое место – под ногами нормальных людей, и не смей поднимать голову; кричи, ты заслужил боль. Только тогда его просто били – а сейчас собирались казнить. «Это просто…» Свистнула сталь, и Андерса вышвырнуло в реальность, второй раз за ночь. Утреннее солнце, просочившись сквозь кружевные занавески, щекотало ему лицо, а у кровати стоял Фейнриэль с таким укоризненным лицом, что на миг даже стало стыдно. – Еще одна ночь, и я расскажу Адрианне сам. Вставай, тебя зовет Архонт. Это Архонт мог. Ему было совершенно все равно – раннее утро, поздний вечер, да хоть полночь – если ему требовалось срочно проверить какую-то свою теорию, узнать, не начали ли вдруг у новорожденного малыша резаться зубки, да вообще что угодно. Правда, несколько раз он спрашивал, не хочет ли Андерс узнать что-то о Гаррете. Андерс всякий раз отказывался. Не потому, что не хотел, а потому что боялся: сорвется. Жизнь только-только начинала походить на именно что настоящую жизнь, а не на существование, и он так отчаянно хотел сохранить то немногое, что теперь у него было, что запрещал себе думать о человеке, которого любил и которому, наверное, теперь не был нужен. Ведь если был бы, если б Гаррет поехал с ним в Тевинтер не по привычке, а потому, что любил, они не разошлись б той ночью. Потому что если б Гаррет любил бы – сам бы все понял, не пытаясь допрашивать и расспрашивать, принял бы и просто остался рядом. А если б он сам не любил Гаррета, не делал бы сейчас сам перед собой вид, что все нормально. По Карлу он никогда так не тосковал. Наверное, любят и правда раз в жизни. Только некоторым с любовью не везет. Оставив распоряжение ровно через час подогреть молока и покормить Криса, Андерс быстро оделся и собрался. Архонт ждать не слишком любил, и «зовет Архонт» в данном случае означало «очень срочно, и ждать он не станет». Если повезет, то очередная экспедиция всего-навсего откопала что-то из наследства Думата, и теперь нужен носитель крови, чтоб посмотреть, сработает или нет. Иногда сектор Искателей истины – они назывались так же, как и орден, стоящий над храмовниками в остальном мире, но, в отличие от них, занимались поиском опасных древних артефактов, а потом проверяли, нельзя ли как-нибудь заставить их работать или хотя бы разобрать на части – вдруг получится что-нибудь интересное, – живо напоминал ему Мерриль с ее элювианом. Только у них получалось намного успешнее. Если не очень повезет, то Архонт вспомнил, о чем договор был с самого начала, и решил, что раз род потомков служителей Думата не угас, можно снова ставить на Андерсе эксперименты, а то когда еще им попадется кто-то, слитый с духом до неразличимости и при этом добровольно согласный на опыты с собой. Андерс своими глазами видел – Адрианна показывала – присланные Архонту запросы на возобновление экспериментов. Архонт ждал в своих покоях в башне. Пока они шли по чистому утреннему городу, солнце успело подняться совсем высоко и теперь било в окна, сияющие разноцветной витражной россыпью; воздух дышал морской свежестью – некоторые окна оставили нараспашку. И нигде не было решеток: Андерс успел заметить, как стайка подростков перевешивается через подоконник, с азартом обсуждая явно очень важные вопросы: дотянется ли Амелия файерболлом до чайки на соседнем шпиле и чья нынче очередь убирать в драконятнике. Фейнриэль постучался в кабинет – охрана даже не спросила, куда и зачем, видно, их предупредили – и махнул Андерсу, что их ждут. Архонт поднял взгляд от свитка, один конец которого спускался на пол; Андерс мельком успел заметить какие-то таблицы и сложносочиненные схемы. – Садитесь, пожалуйста. А вы, молодые люди, будьте любезны подождать за дверью. И проследите, чтоб нас не беспокоили. Фейнриэль и Коннор вышли; Андерс услышал удаляющиеся шаги. Спустя почти год он уже не удивлялся: Архонта слушались и предпочитали понимать с полувзгляда. Даже всеобщие любимцы вроде юных и невероятно одаренных сомниари. – Только что я получил письмо из Орлея. Поздравляю. Ваш пример оказался заразителен. «Кто-то взорвал Великий Собор?» – чуть не спросил Андерс. Архонт, пожалуй, оценил бы шутку, просто самому было уже не слишком смешно. – Что-то произошло? – Что-то произошло. Подробности нам пока неизвестны, но тамошний Круг восстал. Сколько они продержатся, я, разумеется, предсказать не могу, хотя и подозреваю, что не слишком долго, и если Церкви удастся уничтожить нескольких лидеров, их попросту сметут. Либо начнется большая война. Что вы об этом думаете? Андерс не знал, что сказать. Надо было радоваться, наверное: вот так сбывается его самая невозможная, самая светлая мечта – мир сбрасывает оковы, и вслед за орлейским Кругом поднимутся и другие. Церковь может раздавить один, другой, но со всеми никогда не справится. Пусть будут жертвы – но больше никогда и никто не будет запрещать людям радоваться, смеяться, смотреть на солнце и вдыхать полной грудью лесной воздух, любить, дружить, громко разговаривать по ночам – все то, что может любой, но не маг. Кругов не должно быть, и если у орлейцев получится, их не станет. – Видели бы вы сейчас себя со стороны, – вздохнул Архонт. – Вы и вправду верите, что у них получится. А вот я не очень. Понимаете ли, в чем дело… Им нужен символ. Огонь борьбы горит ярче, если в костер брошено топливо. Верховная чародейка символом быть не может. Она может быть лидером, который поведет их за собой, но не более. Когда восстали мы, у нас был символ. Сейчас о нем уже забыли, но тогда это было как знамя: один из молодых храмовников перешел на нашу сторону и сражался со мной плечом к плечу… то есть это люди так считали, вообще-то он был с нами изначально. Но было очень важно, чтобы все думали: Церковь и маги едины во мнении, что у нас такие же права. – А что с ним случилось потом? Архонт усмехнулся. – Если я расскажу, вы не поверите. В общем и целом – ничего страшного. Я бы даже предположил, что в орлейском бунте есть и его доля вины. Правда, с другой стороны, чем в нашем случае… ну неважно, не о нем речь, а об орлейских повстанцах. Наших агентов там очень мало, и я предпочел бы их отозвать. Белая Жрица церемониться не станет. Там уже призывают выжигать заразу пламенеющим мечом Андрасте. А символа борьбы у магов, как я уже отметил, нет. Нет знамени. Никого из них не убили красивой мученической смертью – обычно это работает; на их стороне нет героев вроде нашего общего знакомого Защитника Киркволла. Помните, как Защитник воодушевил тех, кто умирал в Казематах? – И чего вы хотите от меня? – Я? От вас? Абсолютно ничего. Это их борьба, а не наша, мы своей свободы уже добились. И ваша тоже, кстати. Поэтому я и решил вам сообщить. Так что свободны. И надеюсь, юный Кристофер чувствует себя хорошо. Андерс плохо помнил, как они возвращались домой. Мальчики пытались о чем-то спрашивать, он отмахивался, не слушая, и они скоро отстали. Андерсу показалось, он их взволновал, но это было неважно. Архонт прав: это не их борьба. Тевинтерцы свою свободу выгрызли и совершенно не обязаны помогать кому-то еще. Он только хотел, чтоб оставили в покое и дали спокойно подумать, не отвлекая вопросами и не заглядывая встревоженно в лицо. Там, где до взрыва в уголках разума шевелился Справедливость, Андерс снова чувствовал острые, аккуратные уколы. В ту ночь они с духом слились воедино, плотнее, чем раньше; Андерс знал, что Справедливость никуда не делся, но не чувствовал его. Была в этом какая-то горькая ирония: он обещал Гаррету, что в результате использования зелья Справедливости не станет, – так и случилось. Справедливости как отдельной личности в сознании действительно не стало; Андерс считал, что из-за истонченной до предела Завесы в Киркволле взрыв затронул не только физический план, но и теневое отражение, и волна энергии попросту вплавила их со Справедливостью друг в друга. Могло быть хуже. Разум Справедливости мог оказаться сильнее, и у единой личности было бы его сознание, а Андерс бы навеки исчез. Но в последнее время – вместе со снами – Андерс, оставаясь наедине с собой, будто бы снова начал слышать свои мысли как… не вполне свои. Все правильно, думал он – или все-таки не он, – все так, как должно. Ты не заслужил мира, не заслужил семью, ты уже пытался обмануть судьбу, притвориться, что имеешь право быть любимым, имеешь право быть с Гарретом – и видишь, чем все кончилось? Тебе должно умереть. Они со Справедливостью даже не думали, что останутся в живых, когда вступили в подполье. И когда пять лет назад к ним подошел Хейрбоу, один из старших подпольщиков, и сообщил, что им готовы помочь заграничные друзья, но в обмен на кое-какие услуги от Андерса, и никто другой из Сопротивления им не подходит, Андерс согласился не раздумывая: какая разница, чем платить, если обещают помощь? Жизнью – а зачем ему жизнь, если кроме борьбы в ней ничего не осталось, если друзья никогда не встанут рядом – да он и сам не захотел б втягивать в дела подполья никого из них. А тевинтерцы помогали. Магистры и их младшие коллеги заглядывали в город, формально – по торговым делам, на деле – передать подполью деньги и вывести на нужные контакты, взять на корабль беглецов – не всех, а только тех, кто мог быть интересен или пригодиться магистрам для каких-то их нужд; люди все равно соглашались. Там у них была надежда, здесь – не было ничего, и ради огоньков надежды в чужих глазах Андерс снова и снова рисковал, то начиная надеяться сам, обретая веру в то, что прочитав пару манифестов, люди поверят: маги – такие же люди, которые так же любят, дружат, улыбаются, так же хотят жить, как и все остальные. Но надежды таяли, горожане не слушали и не слышали, а Мередит сжимала стальную хватку. И когда в Казематах разом казнили десяток магов, которых заподозрили в сочувствии повстанцам, а в город прибыл магистр Данариус с рецептом доработанной и усовершенствованной кунарийской взрывчатки, и Адрианна объяснила, как с этой взрывчаткой работать и где можно взять компоненты, Андерс сдался. Нельзя решать дело миром, если противоположная сторона только и мечтает, что поставить тебя на колени, а если не получится, то вздернуть. Он был готов умереть хоть там же, в той же Церкви, даже понимая, как больно будет Гаррету, но Данариус предложил другой вариант. Тевинтер дает рецепт и предоставляет политическое убежище, надо только добраться до Камберленда, а там встретят и отвезут. Жизнь Андерса будут беречь и охранять. Зачем? С первым опытным образцом биологического оружия неувязочка вышла, и Архонт отказывается финансировать проект дальше, пока ответственные за него лица – то есть магистр Данариус и его помощница Адрианна – не докажут, что проект вполне состоятелен. И им нужен маг-доброволец. Лириумные клейма – это больно и неприятно, так что с добровольцами вышла некоторая заминка, а недобровольно нельзя, схема ритуала не позволяет. Андерс согласился не раздумывая и ни разу с тех пор не пожалел о своем решении. Не пожалел, когда бесконечная нежность и любовь в глазах Гаррета сменялись обидой и недоумением, не пожалел, когда ложился на стол-алтарь в лаборатории Адрианны, не пожалел, когда Гаррет ушел… В конце концов, он действительно был готов платить, а раз плата оказалась дороже, чем жизнь – что ж, значит, судьба. Потом Адрианна рассказала, как в самом начале ритуала поняла, чью кровь носит в себе Андерс и почему род не должен прерваться. Стать отцом было всяко приятнее, чем превратиться в лириумного бойца, и Андерс протестовать не стал. Попросил только разрешения самому дать малышу имя, Адрианне было совершенно все равно, и она согласилась. Таких безответственных беременных он не встречал за всю свою целительскую деятельность. Она и не думала отрываться от работы, уверяла, что дышать парами сильверита совершенно безвредно, что она забыла лечь спать вчера и сегодня, потому что зелье зрело, и как же его было бросить, но завтра обязательно ляжет, и вообще она пила молоко. На прошлой неделе. Кажется. Это было так похоже на семью. На рассказы Гаррета о настоящем доме, который может быть у магов, – память о них Андерс хранил в сердце как величайшее сокровище, чтобы никогда не забывать, ради чего сражается подполье. Было так похоже, что в его жизни может быть что-то по-настоящему светлое. Так похоже, что пусть он не заслужил любовь Гаррета, у него еще может быть мечта о будущем. И так нелепо было притворяться перед самим собой, что надежда еще есть. Так нелепо – хотя так отчаянно-радостно – играть с самим собой в счастливого отца целый месяц. Вскакивать по ночам, греть бутылочки с молоком (вызываешь в ладони пламя, как для файерболла, держишь полторы секунды ровно), гадать, в кого у маленького Кристофера темные волосы: в Адрианну или все-таки нет; облик матери Андерс помнил уже смутно, в сердце остались только робкая улыбка и густые, тяжелые темные косы. Он знал, что все закончится, пожалуй, даже ждал этого: все равно без Гаррета жизнь была пустой, сколько ни делай вид, что это не так. Не знал только, что так быстро. Он надеялся еще увидеть, как Крис начнет ходить, будет звать его папой, а если очень-очень повезет – поймает первую вспышку магии и сам объяснит, что все хорошо, что это большой-большой и очень хороший дар, просто надо научиться с ним обращаться. Как же невовремя орлейцы затеяли свой бунт. Хотя сложно их винить: по слухам, в Орлее ситуация накалилась еще жарче, чем в Киркволле. Наверняка магов просто загнали в угол. Вечером принесли записку от Адрианны: она звала Андерса в гости. Без мальчиков – это было указано отдельно. Фейнриэль и Коннор насупились: в гостях у Адрианны и Данариуса можно было пробраться в библиотеку, где хранились рукописи особой важности и секретности, а Фейнриэль все время искал, что б такого со своей силой сделать новенького, и уверял, что почерпнул у предков невероятную мудрость. Это звучало солидно, особенно если не знать, что мудрость заключалась в том, что он забирался в сны девушек; когда Коннор узнал, они неделю не разговаривали, а потом так бурно мирились в соседней спальне, что Андерс сбежал на ночную прогулку. И эта жизнь – как будто с двумя младшими братьями – теперь тоже останется в прошлом. Адрианна и Данариус о разговоре с Архонтом знали. Андерс пил обжигающе горячий чай, смотрел на Адрианну – в полупрозрачной домашней мантии, коротко, под мальчика, стриженную, с выцветшим, осунувшимся лицом. – и слушал. Про то, что в Вал Руайо не все ладно, здесь знали давно, знали и выжидали, когда удобнее нанести удар. Что рано или поздно маги дозреют до бунта, тоже было довольно-таки очевидно: когда те немногие, кто заслуживал право хотя бы временно жить в Тевинтере, рассказывали, что происходит на родине, кровь стыла в жилах: здесь даже в худшие времена никто ни к кому так не относился. Андерс только грустно усмехнулся: он вырос в Ферелдене и только потом понял, как ему повезло, что где-нибудь после третьего побега его не отдали какому-нибудь сэру Каррасу, чтоб раз и навсегда отучил даже думать о свободе. – Мы, честно говоря, не особенно рассчитывали, что ты выживешь, – вздохнула Адрианна, прикрыв глаза. Выглядела она так, как будто опять забыла лечь спать сегодня и вчера. – Мы были уверены, что ты или погибнешь в бою, или тебя убьет кто-нибудь из особо праведных киркволльцев. Этот принц Ваэль, например. Тогда твое имя стало бы знаменем, и уж не знаю, была бы революция эффективной, но она уж точно была бы быстрее. А нам того и надо. Но ты взял и выжил. – Благодаря Гаррету. Один я бы действительно погиб там. Адрианна махнула Фенрису принести еще чаю. – Мы поняли. Мы его крепко недооценили: мы даже не ждали, что он последует за тобой сюда. Не учли, что кто-то – не маг, в смысле, – может действительно так сильно любить мага. Извини, если прошлась по больному, просто так и есть. – Ничего. Я уже привык. – Ты решил, что будешь делать? Знаешь, чтоб геройски умереть в Орлее, туда сначала надо добраться. А дорога неблизкая. – Решил. Адрианна, у меня, наверное, нет другого выхода. Знаешь, я последнее время все время вижу сны, в которых умираю. Даже не так: меня казнят. Иногда отрубают голову, иногда сжигают, как Андрасте, иногда четвертуют… Наверное, это не сны, а предчувствия, вроде как у провидиц. – И давно видишь? Адрианна взяла из рук Фенриса новую чашку. – Больше месяца. – И говоришь только что? – Фейнриэль считал, что давно надо было сказать. Мне казалось, это неважно. Извини. Сейчас-то уже точно неважно. – Понятно… Фенрис, не стой над душой, ты можешь идти. – Извини за вопрос, но… ты используешь его в качестве домашнего раба? Адрианна закатила глаза. – Знаю, знаю, это уникальный, единственный в своем роде экспериментальный проект, а я заставляю его носить чай, тапочки и корзины с рынка. Но после двойного стирания памяти он ничего не вспомнит, там и личности-то не осталось – а к тому же, нас не финансируют, и его либо списывать в сегеронский десант, либо использовать как получится. Я и использую. Это все равно что выбивать дверь в лачуге зарядом гаатлока, но он хотя бы жив. Чай, кстати, неплохо готовит. – Понятно. Что тут скажешь? Ну да, по крайней мере жив. До самого конца вечера Андерс избегал смотреть Фенрису в глаза. – Так что ты решил? – снова спросила Адрианна, когда Андерс уже собирался уходить. – Завтра сяду на любой попутный корабль. Они все равно не знают, как я выгляжу. Приеду в Вал Руайо и сдамся. – Тебе не страшно? – Нет. Только… Пожалуйста, не меняй Кристоферу имя. Я понимаю, что оно странное для этих краев, просто… – Не странное. Точнее, всем будет все равно, как его зовут. Главное – кем он станет. А за этим мы проследим. Значит, ты решил? – Решил. Этой ночью Андерс быстро заснул и спал крепко, без сновидений. Впервые за долгое-долгое время. Утро было ясным и очень свежим. Чистое голубое небо, чистое синее море, чистый белый камень мостовых, чистая зелень садов; в воздухе – аромат далекого цветения и близкого моря. Даже как-то обидно было: мир вдруг решил заиграть всеми красками именно тогда, когда ты ясно понял, что умрешь. Вещей у Андерса было совсем немного. Он только сел и составил длинный список, не столько для Адрианны, сколько для ее домашних рабов, – они тоже, скорее всего, понятия не имеют, как растить и воспитывать ребенка, но не забудут покормить его или поменять пеленки, потому что застряли в лаборатории и смотрят, что будет, если раз за разом пропускать звуковые волны сквозь неработающий камень дальней связи. Малыш крепко спал. Андерс легко коснулся сжатой в кулачок ручки – в последний раз, прощаясь, запоминая это чувство накрепко, так, чтобы пронести в сердце всю оставшуюся отмеренную ему жизнь. Это ради Криса и других малышей. Чтобы они жили, были счастливы и считали свою магию даром, а не проклятием. Андерс вышел с черного хода. Нехорошо было не прощаться с Фейнриэлем и Коннором, они наверняка обидятся, а еще больше обидятся, когда через пару часов придет Адрианна – или кто-то от нее, – чтоб забрать Криса, и все раскроется. Но он боялся, что утонет в прощаниях и просто не сможет решиться. А у ворот из верхнего города в портовый район стоял Гаррет.