В королевстве у моря

             - Мне только что звонила сеньора Флорес. Насчет пропущенных занятий. Дженсен, в общем-то, судя по его виду, совсем не отрицал сего факта. - Объяснишься? – Кастиэль смотрел на него – единственное яркое и цветастое пятно в центре комнаты, находящееся под прицелом синих глаз. Внутри профессора замер вопль, а орать хотелось до чёрта, но больше всего душа требовала стереть с лица гадкого обманщика выражение тупого любопытства – не страха, нет! Дженс будто бы ждал – что сделает сейчас Кастиэль, на что решится? Поэтому, хоть как-то сохраняя лицо, в голосе приходилось сдерживать и ледяную ярость, и обиду от осознания обмана – доказанного. А раз врал, значит был умысел, что означало... Дальше фантазировать не хотелось: картины, посещавшие воспалённый мозг профессора в эти минуты были одна ужасней другой. – Мне хотелось бы знать, где шляется мой воспитанник вместо посещения им занятий? Глаза разоблаченный Дженсен закатил вполне в обыденной своей манере, и Кас с наслаждением представил, как наотмашь он отхлещет его по лицу позже – так взбесила его отчужденность, и какая-то странная пустота и равнодушие во взгляде мальчишки. - Господи, Кас, - будто выплюнул, - мне надоело бренчать на гитаре, я просто был с Ниной, мы… Далее шли объяснения – путаные и нелепые. Дженс даже и не думал стремиться к правдоподобию, не оправдывался, а лишь отмахивался какими-то небылицами от взбешенного Кастиэля. - Ах, вот как – с Ниной? – профессор взялся за телефон и в зловещей тишине, сверкая глазами на качающийся стул, набрал номер. – Будем надеяться, твоя подруга подтвердит твои россказни…Алло, да… мадам Атталь? Я могу поговорить с вашей дочерью? Нет, нет, ничего не случилось… Мерзкая девчонка явно была в сговоре с его лжецом и томным голосом тянула вежливое «Да, мсье», «Конечно, мсье», «Конечно, это я виновата, что Дженси пропустил несколько…». Дженси… Маленькая влюбленная дрянь врала так упоённо, так откровенно выгораживала своего прелестного гомосексуалиста и сам он, сидящий в отдалении от пыхтящего всклокоченного Каса, так презрительно шептал на французском грязное ругательство, которому его наверняка обучила иностранная малолетка! И было ясно как день – дети лгут, жестоко обманывают его и гадкий серебристый смешок девчонки в довершение их бестолкового разговора, который так и не смог превратиться в дознавательство, показал Кастиэлю – он ничего, совершенно ничего не добьется от Нины. - Ну? – скучливо поинтересовался его любовник и скрипнул измученным стулом под собой, - убедился? Теперь я могу… - Нет, не можешь! – припечатал Кас, сдерживая лавину своего гнева из последних сил, - теперь ты ничего не можешь, потому что я больше чем уверен – вы это вместе придумали и девчонка тебя покрывает! Поэтому… Дженсен, совсем не испугавшись его дрожащего полукрика, по-прежнему качался на стуле. Смотрел так устало и без интереса на закипающего профессора, чем окончательно вывел его из себя. … - мы немедленно уезжаем. И я не приму никаких возражений, потому что все еще могу отдать тебя сам знаешь в какое место, – тут Кас чуть не зажмурился от гадливости к самому себе и своей попытке шантажа, так противно стало снова стращать уже почти взрослого мальчика призраком воспитательного дома, но маленький стервец не стал выказывать ни сожалений, ни страха. Вскинул на Кастиэля злые глаза и состроил на лице отвратительную гримасу. Больше пугать было нечем. Понимая, что взрослого разговора не получится уже никак, истощенной фантазии беспомощного Кастиэля хватило лишь на туманно-размытое: – Ты даже не представляешь, чем может это тебе обернуться. Это должно прекратиться немедленно: твои отлучки неизвестно куда и неумная неприкрытая ложь, иначе случится непоправимое! - Скажите, пожалуйста! Непоправимое! Кастиэль не стал больше сдерживаться и на очередной дуге, которую описывал стул, раскачиваемый Дженсеном в извечной обезьяньей манере, схватил его за спинку, резко притянув к себе. Голова мальчишки мотнулась, даже позвонки хрустнули от неожиданного рывка и он, наконец, бурно возмутился: - Эй! Полегче на поворотах! - Сейчас ты немедленно пойдешь в спальню и соберешь свою сумку! - Кастиэль грубо стащил Дженсена со стула и стиснув его запястье, почувствовав немедленное сопротивление, с ужасом и прозрением ощутил – какой мальчишка стал сильный. Он успешно выкручивал из его пальцев руку, успевая кричать в лицо любовника, что: он его растлил и изнасиловал; он, вероятнее всего, сам переехал отца колесами их же Шеви, чтобы присвоить себе сокровища семьи; что ему никогда и ничего не бывало с тех пор позволено, как другим взрослым детям и Кас всюду таскается за ним, будто Дженсен – малолетка. Что у него нет никакой жизни, а ему почти семнадцать! И что он никуда не поедет, а лучше пойдет и ляжет под первого встречного, кто изъявит желание и что Кас совсем не сможет помешать ему сделать это, потому что… Дженс кричал со страстью, явив Кастиэлю весь свой знаменитый Винчестерский темперамент, подобный буре, который часто сопровождал их несколько другие сражения; он ярко алел щеками, будто уже отхлестанными Кастиэлем, чего, разумеется после единственного того раза никогда не случалось больше; он сиял изумрудными, злыми глазищами разъяренной рыси и задирал по-хищному верхнюю губу. Сила его уже почти превосходила физическую силу Кастиэля. Дженс грязно ругался, и почему-то на французском, и тут профессору пришлось так стиснуть пальцы, что запястье Дженсена почти переломилось и мальчишка завыл, превращая их ссору в неистово-громкий, уже вовсе некрасивый, постыдный скандал, который, звуча всё яростнее, постепенно выплескивался за пределы их номера. - Пусти, меня, извращенец! - орал Дженсен и вырывался с удивительной силой, почти побеждая своего взрослого оппонента, - я никуда не поеду! Всё время их борьбы Кас с ледяной иглой в сердце смотрел в его ненавидящие глаза, застланные дымкой гнева; мутные, бессмысленно-раскосые, невидящие и чужие, и все же проклинал себя за малейшие в гримасах Дженсена проблески боли, которую наверняка причинял своей железной хваткой. Возможно, он сломал бы ему так руку, его тонкое еще мальчишеское запястье в коротких рыжеватых волосках и ржавом крапе, но сквозь ор и слезы, сквозь свое неровное дыхание и бой сердца, вдруг услыхал, как гулко стучат им в стену соседи по номеру. Звук был настойчивым и злым, и продолжался, видимо, уже достаточно долго. Лишь только Кастиэль осознал его значение, испуганно замерев, он ослабил хватку и Дженсен высвободился, увернулся ужом от ловящей его снова руки и поставил точку во всей этой какафонии неприглядных, нереспектабельных звуков завершающим грохотом хлопнув за собой входной дверью. Галвестон, теперь совершенно ненавистный Кастиэлем, дохнул сырой прохладой близкого моря прямо в лицо профессору, когда он выбежал за Дженсеном во двор отеля. Непристойно полуодетый и всклокоченный. Местами потный и привлекающий своим неряшливым видом взгляды. Вечер был в разгаре и порядком намельтешив перед глазами остальных отдыхающих своим раздраконенным видом, Кас понял – Дженсена в отеле нет. Вечерняя свежесть сада вмиг превратилась в туман злой ведьмы и море казалось ожившим чудовищем, тяжело дыша гигантским левиафаном в темноте пляжа, сокрывшим его любовь. Кас обегал две мили его пространства и задыхаясь, проклиная себя и его – их – уже решил идти топиться. Как вдруг у молочного бара на набережной, любимого Дженсеном более остальных за то, что продавщица, совсем молоденькая девушка, всегда предлагала ему бесплатную добавку; у его сияющей розово-голубой вывески, с мигающей средней буквой в нехитром названии, заметил мелькнувший молнией тонкий знакомый силуэт. Кафе закрывалось, и Кастиэля еле пустили туда. Он сразу увидел Дженсена, который стоял за стеклянной перегородкой телефонной кабинки, зажимая в руке трубку, и страшными круглыми глазищами смотрел невидяще на него, вслушиваясь в треск и шелест, сопровождающие соединение. Лишь только Кас сделал шаг к нему, врываясь в зону слышимости, Дженс тут же повесил трубку и вдруг мило улыбнулся – неживой улыбкой прямо через стекло. Он выплыл из тесного телефонного закутка спокойным, и мелькая темными пятнами синяков на запястье от пальцев Каса торопливо объяснил: - Звонил тебе в отель… И знаешь? Я подумал… …Все полчаса, уже в закрытом от других посетителей баре они сидели у стойки и обсуждали их будущее. Дженс поглощал сладкий банановый коктейль с двойной порцией шоколада в нем и дополнительной вишенкой к еще двум – бесплатной. Тянул через трубочку липкое лакомство, втягивая с усилием щеки, не замечая, с каким болезненным, но успокоенным обожанием смотрит на него Кастиэль. - Давай уедем отсюда, - невнятно, с милым причмокиванием, - ужасно надоело, правда. Молочные усы витиеватой линией повторяли припухлый контур верхней губы. - Отправимся в путешествие, как раньше. - Дженс придвинулся, размешивая трубочкой коктейль и мерно задевая Каса острым локтём. - Ненавижу эту деревню! Уедем! И маршрут выбираю я, с’est entendu? - Да, Дженсен, конечно... Еntendu... Кас и не думал вникать в суть его полярного решения – мальчишка всегда был импульсивен и слава богу, что теперь они мирятся, сидят, касаясь плечами друг друга. Плечо у Дженсена было теплое, даже горячее, а сладко-молочное безобразие вокруг рта Кас решил, если будет позволено, пока будут брести они по темным улочкам Галвестона к отелю, слизать своим ртом, жарко дыша тому в горло. Решено было немедленно отправиться в новый путь и, съехав утром, покинуть Галвестон без сожалений. Дженсен, хитро прищурившись на измученную гримасу знакомого томления на лице Кастиэля, решительно и твёрдо - очень незнакомо для профессора, заявил, зная, что не откажут - теперь они едут на запад и уже в номере, вооружившись картой и синим химическим карандашом, так и не смог воспользоваться ими – противиться напору своего согласного на всё любовника не получилось. Сорокадвухлетний профессор на втором дыхании, открывшемся от этого слишком быстрого и так необходимого ему примирения, уже в тяжелом бреду удовольствия, которое изломало все тело в непривычно сильной судороге, почти не скрывал своих жалких рыданий и своего облегчения. И понимал – возможная потеря Дженсена так сильно потрясла его, так жестоко вымотала, что пачкая его веснушчатое плечо слюной и слезами, оставляя на нем отпечатки зубов, ему не было за свой чувственный больше меры порыв ни стыдно, ни тревожно – лишь упоительно, безрассудно хорошо. Как и бывает только с теми, кто живет одним днем, прекрасным и последним. Наутро мираж не рассеялся и Кастиэль, проснувшись, увидел на подушке рядом с собой растрепанную голову – расплавленное золото волос текло сквозь пальцы медленно и щекотно, и конечно, потревоженный Дженсен тут же недовольно хрюкнул в подушку, привычно отстраняясь от первого утреннего касания любовника. - Ммм… - Доброе утро, Дженс. Выскользнув из своего номера, они торопливо направились к выходу и Кас нагло не отвел глаз от возмущенного взгляда соседа по этажу, который только рот открыл, сказать о вчерашнем оре, как лифт остановился и два путешественника, почти не отягощенные поклажей, были таковы. Импала радостно рыкнула, засияв новыми колесами, на которые профессор разорился, как только они приехали в город, и послушно повернула морду на северо-запад, повинуясь руке водителя. Рядом на смуглых коленках (Дженси изволил натянуть спортивные шортики) лежала карта штатов и кривая линия химического карандаша жирно чертила их будущий маршрут – от Галвестона до Сан-Антонио. Странно проигнорировав Остин, столицу штата и мекку всех поющих длинноволосых и хиппующих трубадуров, он отметил городишко рядом с другим мегаполисом и на немой вопрос в глазах Каса даже бровью не повел – уговор есть уговор. Под вечер им пришлось остановиться в небольшом придорожном мотеле, потому что четыреста километров до Сан-Антонио, а точнее – Нью-Браунфельса, Шеви не осилила. На скрипучих сдвинутых кроватях, перемежая споры приятной постельной вознёй, они продолжили обсуждение их несколько нового уклада жизни. И постоянно торгуясь с судьбой за расположение мальчишки, Кас был наказан тем же – его смышлёный подросток наконец догадался потребовать выдачи ему карманных денег. Кастиэль, морщась, быстро согласился. Пресёк попытки удвоить озвученную им сумму выплаты и они сошлись на долларе с четвертаком. Хотя согласие его, наверно, только отсрочило неизбежную войну в их неясном будущем, которое нехорошо попахивало кровопролитными финансовыми битвами похуже этой. Жадно торгуясь за десятицентовик, совсем не оттого, что было жалко тратиться на мальчишку, а вроде как показывая власть и твердую руку опекуна – «мистер Коллинз, извольте не избаловать вашего персикового упругого мальчика!» – Кастиэль вспоминал как милый Дженси, пребывая в дурном настроении и совсем, совсем неприступный, терзал вечно по нему томящегося профессора отказом, и тут-то истинное дно их отношений махрово выдавало и показывало себя: Кас был готов что угодно обменять на всего лишь одну солнечную улыбку своего малолетнего любовника. Так в знойный восточный полдень на торговой площади кричат менялы – унция золота за щепотку шафрана! Шелковый отрез – за слоновую кость! Так вторило их крикам ненасытное сердце Кастиэля: все сокровища мира - за поцелуй! Моя душа за один твой стон подо мной, Дженси… В отместку за поставленные условия, и просто в воспитательных целях, Кастиэль запоздало составил устный список того, что делать Дженсену не разрешается. Шкала начиналась от – «можно, но под присмотром» до «запрещается категорически». Разумеется, первым в этом списке стоял запрет на всяческие даже разговоры с незнакомцами. Затем шли пункты о незнакомках, о прогулках с девочками, о… вообще всём, что не мог Кастиэль контролировать в жизни обычного своего подростка. - Я что, должен разрешения у тебя всегда спрашивать на всё? – кисло спросил Дженсен, и повернул голову, лежащую на животе Каса к его лицу. Глаза уже сонные и в них – спокойная уверенность в том, что если ему захочется, он беспрепятственно получит от опекуна все что пожелает, а уж поговорить с незнакомыми мужчинами сможет и вовсе без спросу. - Должен, - все равно на всякий случай строго произнес Кас и рукой притянул к себе поближе золотистую голову бунтаря, - и будешь спрашивать, пока не достигнешь совершеннолетия. Дженсен перекатился и хитро прыснув – ну-ну, как же! – жадно лизнул оказавшийся под его ртом сосок любовника. - Разрешение на это тоже в списке? Нежный укус. Мгновенная прохлада от влажной слюны мятно тает на коже. - Чёрт, Джей, прекрати.. нет, конечно - нет… Кас признал свою зависимость, сам узаконил договорную систему отношений всего лишь за три дня их нового путешествия, теперь разделенного - до и после моря. Галвестонская ссора показательно расставила все на свои места и Кас не смел нарушить их соглашений. Тем более, что Дженсен бешено отстаивал свои права и бился до последнего, даже если это было простое разрешение на посещение дневного сеанса кино. Присутствие профессора являлось нежелательным. И посетив пару десятков автозаправок за время их нового путешествия, благодаря прожорливости Импалы, Кастиэль, наблюдая за Дженсеном - простым американским подростком в естественной среде обитания, всегда немного нервничал, среди дешевых журналов и упаковок какого-то печенья вылавливая взглядом его вздёрнутый задок, когда он набирал что-то в корзинку. Все его ужимочки и неосознанная игра ямочками на щеках потом на кассе - кокетливая и даже завлекательная, бесили и раздражали ревнивого Кастиэля постоянно, пока постепенно не пришел он к мысли, что солнечный его мальчик, собственно, не занят мыслью о том, как распалить своего взрослого любовника, нарушив половину запретов из списка профессора. И отпрашиваясь на киносеанс с соседской парочкой таких же подростков, он вовсе не мечтает заняться черт-те чем на последнем ряду темного зала. Вероятнее всего, Дженсен просто хочет жить обычной жизнью шестнадцатилетнего. Так они медленно следовали на закат, отмечаясь во всех населённых пунктах, выбранных его штурманом, и иногда Кастиэль не мог взять в толк – ну что интересного нашел Дженс в маленьком городишке Иден? Разве что пейзаж был мил, а так - ничего райского, разумеется... Или непонимающе таращился на спектакль, поставленный в местном театре Сан-Анджело по пьесе какого-то Кроули Ф. и удивлялся, отчего Дженсен как зачарованный, не отрываясь, отслеживает скучные передвижения актёров по скрипучей сцене и неистово хлопает, своим восторгом и бурными аплодисментами демонстрируя плохой вкус… Постановка была посредственной. Кас тут же взялся за дело, намекнув, что в богемном Нью-Йорке пьеса не имела бы успех. Дженс хмурился и упрямо возражал, что Кас ничего не понимает. Он странно теперь не проявлял никакой заинтересованности в предложенном Касом будущем. Следуя южными штатами, они удалялись от Нью-Йорка и раз за разом все попытки разговоров об учебе терпели крах. - Дженс, нам нужно определиться, уже середина августа, - ворчал Кас из душа, теперь думая, что затея с путешествием оказалось опасной и ужасно разрушительной для его и так порядком уже истрёпанных нервов. Смывая с себя пыль очередного шоссе, которое приводило их в очередной городишко с очередным безымянным мотелем у дороги, Кас сообщал Дженсену, перекрикивая шум льющейся воды, – ты в курсе, что мы едем совсем в другую сторону от твоей мечты? - Откуда ты знаешь, о чем я мечтаю? – орал ему из комнаты жестокий Дженс, и Кас как назло в этот момент показательно обжигался кипятком, принимая как карму то, что в гостиницах дешевле десяти баксов за ночь, как правило, ужасные смесители. Он что, и вправду позволил себе возомнить, будто знает, что снится его мальчишке, когда он так ласково и влюблённо сквозь полночные грёзы улыбается не ему? Не помогло даже упоминание какого-то рок-фестиваля*, готовящегося стартовать относительно недалеко от Нью-Йорка в середине августа. Дженс-проныра был прекрасно осведомлен о грядущем событии непонятно откуда и, увы, совершенно не заинтересован в музыкальном сборище по причине отсутствия там Дорс и Лед Зеппелин… Возможно, стоило пересмотреть планы на их будущее, а точнее, на будущее место обучения его троечника, в конце концов было всё равно, где скрывать свои отношения, но в Нью-Йорке остались связи и большой город, жестокий и равнодушный к судьбам приезжих завоевателей, не так осуждающе бы заглядывал в окна сквозь легкие дымчатые шторы, скрывающие их тайну. Но Кас решил, что отступать стыдно и не по-взрослому. - Я не о том, Джей… - пытался вернуться с их старым договорённостям, - учеба начнется с сентября, мы можем не успеть к началу! И если хочешь выучиться на актера и быть занятым в театральных постановках, а тем более сниматься в кино… - Чтобы сниматься в кино вовсе не нужно учиться в унылых заведениях, кстати… - Что, прости? - Достаточно обладать необходимыми данными, Кас, - плел Дженсен, а Кастиэль замирал под струями душа. - Это у кого, скажи мне, необходимые данные отыскались вдруг? Не у тебя ли, мой милый? – вопрошал он обалдело, сразу же почувствовав в его рассуждениях странный налет чуждости и будто враждебного, со стороны, влияния. - И кто сказал тебе эту чушь? - Никто, – привычно насупившись, поспешно отвечал Дженсен, лупя тут же по больному, - ты сам мне всегда говоришь какой я...«настоящий»… и...красивый. Дженсен прав. В словах Кастиэль всегда был несдержан в постели, но… - Это не относится к делу, Дженси! – сказать пришлось строже. - Труд комедиантов весьма тяжел и... И тут же, выйдя из-за перегородки, разделяющую комнату на спальню и душ, Кастиэль осёкся – совсем голый Дженсен, с полотенцем через плечо, невинно хлопал ресницами, стоя посреди комнаты и только хитро стрелял глазами в профессора, в который раз пробуя свои силы в предположении – красив ли? По-настоящему ли? Отчего-то Кастиэлю всегда казалось, будто спокойная, не огненная рыжина мальчишки при любом освещении светится ровным, мягким сиянием. Все его волоски, мелькающие отблесками в свете лампы тут и там, рождали в уме сравнение с животным. И взгляд неизбежно притягивала шелковая – Кас знал это, распробовав её давно языком – область паха, куда с пупка резво стекал аккуратный ручеёк золотистых волос. Эту сияющую атласность хотелось поглаживать пальцами, лаская каждый волосок и смотреть, как чуть ниже, в ожидании прикосновения наливается член; как крайняя плоть плавно сдвигается, плывет, обнажая головку; как стягивает яички уплотнившаяся от возбуждения мошонка, и как красиво и ровно тонкая линия разделяет ее ровно наполовину… … - Марш в душ, - Кас почти зарычал и отвел глаза, чтобы не дай бог не дать мальчишке новой уверенности в том, как прав он насчет того, что обычно бормочет по ночам влюбленный профессор в секунды оргазма. Их споры стали привычным делом. ... - Чтобы стать звездой, необязательно учиться! - Посмотрите, какой выскочка! Кас ругался, объяснял, но так и не смог убедить противного подростка в том, что учеба необходима. Чуть до скандала не дошло, и он вовремя остановился, когда понял – все бесполезно. Кас не был отцом. Не был другом. Его функции в их незаконном союзе, весьма примитивные и приземленные, ни в коем случае не способствовали поддержанию авторитета. И пусть синие глаза и каштановая с проседью шевелюра смотрелись выгодно и сексуально при правильном ракурсе и освещении, скрывая возраст; пусть Дженсен до сих пор не мог иной раз взгляда оторвать от его сильных мускулистых бедер, когда Кас перед ним обнажался, но стоило ему заикнуться об учебе, как беспечный мальчишка тут же впадал в уныние, теряя к его персоне всяческий интерес. Кас догадывался, что давно перестал быть для Дженсена приключением, что являлся просто условием для выживания, как наличие родителей, которых профессор немного коряво, но заменил ему. А кто в возрасте Дженесена, скажите, слушается маму с папой? Смешной бунт подростка был бы принят Кастиэлем, не будь он так нелогичен для его мальчика, его немного ленивого и по-провинциальному медлительного шестнадцатилетнего ребёнка. Чужое влияние, будто омерзительный плесневелый налет, сквозило во всем – как Дженс размышлял о своем новом будущем, вдруг отвергнув будущее, предложенное Кастиэлем; вдруг отвергнув помощь и предположительно, самого Кастиэля, как персонажа в сценарии своей жизни. - Значит, мы едем в Калифорнию, - попытался угадать Кастиэль одним утром, отслеживая на карте кривую химического карандаша, которая по-прежнему вела их на закат, и уточнил, - это так? - А если туда? А? – Дженсен уставился на сонного и поэтому немного беспомощного профессора, и неожиданно пылко принялся возмущаться, - что тогда? Почему я не могу хотеть ехать именно туда? Потому что ты считаешь иначе? Потому что ты решил, что мне нужно учиться, и непременно в твоём дурацком Нью-Йорке? Почему у него иногда такие круглые глаза, думал Кастиэль в эту секунду. Как у зверёныша? Почему его немного несимметричное лицо из-за чуть скошенной линии носа так притягательно и оторваться от созерцания этих черт – смерти подобно? Почему, как, да каким образом Бог создал его такие губы – их мягкую чувственность, когда он приоткрывает их для выдоха, и жесткий абрис, когда сжимает зло? Все ямочки его подвижного лица посчитаны неоднократно, но каждый раз они по-новому рисуют на его физиономии то страх, то боль, то чудные признаки удовольствия. И как он хмурит брови – грозно, по-мужски… Мальчик мой. Мой тигр. Мой Дженсен. - Прекрати скандалить, – устало выдавил Кастиэль, насмотревшись, и отвернувшись, притворно зевнул, - хватит орать с баррикады о своих ущемленных правах. Поедем, куда скажешь. Хочешь в Калифорнию? Вперёд! Но с сентября придется учиться. Иногда Касу думалось, что будь Дженсен старше – конечно, с очарованием ранней юности, с этой персиковостью и еще совсем не мужской тонкостью было бы покончено – но возраст вправил бы ему мозги. Им все равно бы, конечно, пришлось скрываться, а здесь, в Техасе, так особенно и возможно несовершеннолетие мальчишки – это как раз то, что позволяло находится им в опасной близости друг от друга прилюдно. Но более старший Дженсен виделся Кастиэлю полным совершенством. Лишенный обезьяньего мальчишеского гонора, он стал бы спокойнее, рассудительнее и наверно, прислушивался к нему чаще, поняв – так редко можно найти в этом мире кого-то, кто будет любить тебя просто так. От фантастической мысли вернуть своё шестнадцатилетие Кастиэль отмахивался, не смея даже мечтать - так непомерно сладки были картины, рисующие его самого отчаянным, неискушенным, жаждущим приключений, а не думающим только о том – как удержать при себе своё солнце. Самому быть им, одинаково равным светилом рядом со своим возлюбленным. Быть может, это бы сработало, это бы дало ему шанс хотя бы на дружбу, но к сожалению, машину времени пока не изобрели.

***

В Техасе август жаркий и они неслись на черной, глянцевой Шеви сквозь дрожание нагретого асфальта ровно на запад. Припадочные дерганья карандаша Дженсена Кастиэль принимал с обреченностью и немного с облегчением – мальчишка нашел себе занятие и не донимал остальным. Пейнт-Рок, снова Иден, Менард, Эльдорадо – опять Эльдорадо, и теперь увильнуть от осмотра неказистого городишки не было никакой возможности, Дженс потащил их туда с упрямством осла; Форт-Стоктон, Сьерра-Бланка и далее, далее на закат, пока они не достигли Эль-Пасо. Уверяют, что этот город, стоящий на границе с Мексикой – самый жаркий в мире. Наверно так, именно этим Кастиэль объяснял свои почти галлюцинации о побеге в другое государство, откуда Дженсену не будет никакой возможности сбежать без него. Бандитский Сан-Хуарес манил, но посетив крепость Аламо, они не стали задерживаться на границе и торопливо понеслись дальше, к заветной Калифорнии, от грёз которой их отделяло всего лишь два штата. Кас уже не считал, что затея такая уж плохая. Ребенок хочет посетить Голливуд? Что ж, пожалуйста. Он даже готов был сводить упрямца на какой-нибудь популярный кастинг, который собирает детей и подростков со всего штата, чтобы они могли побороться за место в рекламе чипсов или кроссовок. Где агент, уставший смотреть на улыбающиеся лица будущих кинозвезд, скажет равнодушное «нет», поставив точку в так и не начатой карьере выскочки из безвестного Лоуренса. Кастиэль долго и обстоятельно еще раз имел с Дженсеном беседу на эту тему, сказав важно и совершенно по-родительски, что постепенное накапливание актерского опыта, труд и учеба в правильном месте годам к тридцати сделают свое дело и Дженсен получит работу в престижном театре, признание и даже, может быть, славу. - Хватит нудеть! – отмахивался на это его киногерой и презрительно выпячивал губу, всем своим видом показывая, что ему-то как раз повезет и слава нагрянет внезапно и решительно прямо вот-вот. Кас уже не спорил. Исправно давал доллар с четвертаком в день на лимонад и жвачку – а это было достаточно много – и с усмешкой, забыв свои подозрения и страхи, косился на заляпанную синим руку Дженсена, которой тот чертил очередную линию до Лас-Крусес, Деминга, Силвер-Сити… Штурман из Дженсена был паршивый, но метания их загнанной Шеви доставляли ему, по-видимому, массу удовольствия и он, получая желаемое, был доволен, тих и очень мил с профессором. Ночевки были уютны - мотели предоставляли им все, что путники желали получить. В особенности, успокоенный Кастиэль, который непритязательно требовал лишь чтобы шторы в их номере были достаточно плотными, а кровати легко сдвигались. Бросив вглядываться в немного непохожего на себя, сосредоточенно выбирающего дорогу Дженсена, Кас наконец отвлекся на созерцание проплывающих мимо пейзажей; на выгоревшие поля, с уже совсем усохшими шапками цветов; на мелькающих коров, лениво жующих сено; на жизнь обыкновенную, которая проносилась мимо них, иной раз неодобрительно посматривая в окна Импалы, когда на коротком привале у обочины, Кастиэль тянул Дженсена на себя и целовал его в губы долго и трепетно. Вскоре пейзаж пополнился яркой сияющей точкой белоснежного авто, так настойчиво и весьма раздражающе для Кастиэля слепившей глаза в зеркало заднего вида. Мощный Роллс-Ройс и не думал их обгонять, хотя имел все основания – гудел мотором грозно явно на заниженной передаче. Он внезапно посерел к следующей их остановке и превратившись в серебристый Бьюик, бодро следовал за ними на постоянной дистанции в пол мили. Дженсен, закинув ноги на торпеду, безмятежно сосал ядовито-розовый леденец и просил сделать погромче – из динамиков Шеви гремел рок, заглушая вопрос Кастиэля, обращенный, скорее, к самому себе: - Мне кажется, или эта машина следует за нами от самого Моренси? - Что? Что ты сказал? – орал счастливо Дженсен и высовывался из окна Импалы на полном ходу, подставляя лицо ветру, солнцу, свободе… Кольнуло Каса уже вполне ощутимо на какой-то заправке, когда он, не смея отойти от прожорливого жерла их авто и заправляя ее сам, услыхал смех Дженсена, который отошел в уборную. Раскат мужского низкого баритона следом показался Кастиэлю возмутительно непристойным – на заливистый хохот его мальчишки отвечали. Он торопливо закрыл бак и только собрался кинуться на голоса, звучащие за углом, как Дженс оттуда выплыл, глупо улыбаясь и вертя в пальцах солнцезащитные очки в модной оправе. Невидимое, послышалось урчание мотора и тут же красный Додж, показавшись, сорвался с места, уезжая в клубах пыли по пустынной дороге. - Джей, что это? – указав на модный аксессуар, пробормотал профессор, понимая – как глупо он звучит со своим вопросом и спрашивать надо бы совсем не про это. - Очки, – взгляд безмятежный, взгляд невиновного, – а что? Что? И они снова поругались, и снова орали, когда Кастиэль, трусливо отъехав в безлюдное место и устно прибавив к своему списку запретов графу о "подношениях от незнакомцев", вырвал из его рук чужой подарок и бросив на землю, с яростью раздавил ботинком. Дженс потом, сквозь грязные ругательства долго и громко доказывал, так же яростно топча сердце профессора, что у него, вообще-то, есть право и на подарки, и на "подношения", и на свою жизнь, в конце концов. И Кастиэля она не касается. Он ничего не мог сделать. Он возненавидел красные машины. Белые тоже внушали подозрения, а серых было так много, что вскоре он почувствовал себя больным прогрессирующей паранойей. Кто бы не следовал за ними, мелькая в зеркале заднего вида фарами, это был не мираж. И если Дженс стремился в Лос-Анджелес, в иные дни подгоняя Кастиэля, торопя его ехать быстрее, без остановок, выматывая длинными перегонами, и даже не оборачивался назад, то сам профессор, нервно вглядываясь в зеркало заднего вида, бежал от невидимых демонов, которые догоняли, следили, неотступно следовали за их маленьким мирком в красных, белых и серых механических чудовищах. Кастиэль вспоминал далёкий Галвестон. Детективная их история приобретала смысл и он был уверен - за ними кто-то следует. Неважно - кто, но профессор решил исключить опасные стратегические места, где мог нагнать их не обличенный пока в погоне преследователь. Призрак Бобби всё еще маячил у него перед глазами и в фантастическом сценарии их приключения, вражеский эскорт мог оказаться нанятым подозрительным охотником сыщиком, который, выследив и обличив профессора, безжалостно вернет Дженсена к благочестию в богом забытом Валли-Фоллс. Так Кас стал избегать придорожные магазинчики, крупные заправочные комплексы и даже мотели. - Эй, мы вообще теперь останавливаться будем хоть где-нибудь? Или на обочине ночевать? – буркнул его насупленный зверёныш недовольно, когда под вечер Кастиэль даже не подумал остановиться у мелькнувшего в сумерках очередного пристанища дальнобойщиков. Они давно миновали Нью-Мексико и влетели в Аризону, в ее пылающее жаром пустыни, красно-оранжевое жерло с лёту. Дженс был прав, Кас бежал словно за ним гнались индейцы и на пустынном шоссе, проехав огни последнего приюта, они ехали, освещаемые лишь светом звёзд. Впереди струилось ровное полотно дороги, приглашая к путешествию и Кастиэль упрямо рулил в южную темень. Когда стало ясно, что ближайшие миль сто гостиниц уже не предвидится, он устало съехал на обочину. - Заночуем в Импале, - твердо сказал он Дженсену, решив, что совершенно безлюдная ночевка в пустыне подправит его нервы и он станет крепче спать. Почти неделю, а то и больше, они эксплуатировали Шеви, используя как гостиницу для них двоих и не выспавшиеся, с плохим настроением и ломотой в костях, мчались дальше. Ночи в пустыне прохладны и неизбежно они вернулись к объятиям, к близости на заднем сиденье кожаного салона. На третью ночёвку у них случился секс, впервые после той ссоры, а утром Кастиэль, улыбаясь, трогал на своей голове изрядную шишку, набитую им о что-то твёрдое в процессе. В тот краткий момент, когда несколько ночей в Импале так сблизили их, Кастиэлю привиделось будущее, существующее для них в настоящей реальности и вполне жизнеспособное. Ведь в отличие от Дженсена, вселенная профессора не нуждалась ни в чем грандиозном. Умиротворённо баюкая двоих путников своими яркими созвездиями, проплывающими мимо, даря покой и благословение на их союз, она предоставляла Кастиэлю этим всё необходимое для существования. Импала была окончательно осквернена. Не доезжая Финикса, где-то за несколько минут до восхитительно багряного заката и переднее сидение, широкое и удобное, было лишено ими невинности, и заляпано спермой двух стонущих на чёрной коже мужчин. Руль конечно, ощутимо мешал и голова Дженсена тоже страдала, когда он сосал член Кастиэля своим чудесным ртом и ойкал, стукаясь об оплетку. Замарав лицо, частично брюки Каса и сиденье, Дженс откинулся с довольным видом на спинку и читая в глазах Кастиэля желание ответной ласки, торопливо расстегнул и свои джинсы, откидывая назад голову, едва любовник прикоснулся губами к его напряженной плоти. Еле различимые царапины на кожаной обивке были отмечены Кастиэлем как самое прекрасное доказательство их любви – Дженс низко рычал, когда выплескивался в его горло и впивался ногтями в сиденье. А так и не отодранные кусочки жевательной резинки на торпеде - воистину неоспоримым свидетельством страсти: возжелав поцелуя срочно, немедленно, сию секунду, Кас с визгом тормозил машину, в оседающем облаке красной пыли становившуюся невидимой на пару минут и самолично вытаскивал сладкий ком из горячего шелкового рта Дженсена своими пальцами, неловким взмахом руки прилепляя его куда придется. Спина у Кастиэля воспротивилась такому режиму очень быстро: быть скаутами весело лишь первую неделю. Потом каменистая почва аризонских пустынь пребольно впивается в обнаженные части тела и хуже всего – оставляет обличающие потертости и ссадины на нежных ягодицах ворчащего любовника. После первого же опыта соития на лоне природы, Кас свернул все попытки брать Дженсена под звёздами. Тело требовало комфортабельных поверхностей для сна, для секса и более основательных гигиенических процедур, нежели торопливое плескание в клозетных раковинах на автозаправках. Тем не менее, игнорируя гостиницы, по требованию любопытствующего Дженси они успели посетить и знаменитый Аризонский кратер (будущая звезда Бродвея призналась там, что, оказывается, давно мечтает стать ещё и астронавтом) и Большой Каньон, вновь смешавшись с толпой туристов и сами раскрывая рот от созерцания природных красот. Кружа по штату, они остановились вскоре в маленьком отеле пригорода Финикса. Миниатюрные коттеджи, раскиданные по зеленым лужайкам, предлагали спокойный семейный отдых: резные свежеокрашенные оградки, отделяющие территории и ровно подстриженные газончики у крылечек - всё прямо кричало о благопристойности. Рядом с их домиком копошилась многодетная семья: бородач помогал своей беременной супруге выйти из машины, а из другой двери выскакивала лохматая собака и двое близнецов, кажется, мальчиков, наперебой требовали мороженого, кино, игрушек и прочих увеселений. Кас не стал задерживать взгляд в тот момент на своём мальчике, со стыдом, с болючим нытьём в сердце предпочтя отвернуться от его немного недоуменного взгляда, с которым он таращился на чужую суету; от него - замершего, оцепенело созерцающего чудесное видение, будто призрак своей возможной жизни, которой у него никогда уже не случится: добродушный, но строгий папаша, расплывшаяся от беременностей мать и визжащие маленькие братья, повисшие на терпеливой собаке. Сумки были распакованы и Кастиэль, решив отлучиться в магазин, оставил Дженсена валяться на сдвинутых уже кроватях с небольшой простудой, которую тот подхватил, дыша сквозняками в Импале. - Я подожду тебя здесь, ладно? – просительно вымолил Дженс позволение остаться в номере в одиночестве и Кастиэль согласился, сочувственно и немного предвкушающе глянув на его чуть обветренные припухшие губы и лихорадочный румянец щек. Затемпературивший мальчишка был чудо как хорош. Он оставался таким же желанным и жарким, когда Кастиэль вернулся. Он, даже больше того – был чувственно возбужден. Сидел на кровати примерным мальчишечкой и хитро щурил покрасневшие глаза – один с лопнувшей жилкой. Майка скособочена, соски просвечивают сквозь тонкий хлопок, а губы красные и мокрые. Дьявольская искра в глазах, вовсе не предназначавшаяся Кастиэлю, сверкала неистово и победно. Бросив пакет с продуктами, Кас, ведомый всего лишь своим обострённым чутьём влюблённого зверя, молча переводил взгляд от этого чуждого сияния его глаз к босым ногам с поджатыми пальцами. Потом кинулся на улицу, оставив разглядывание маленького лжеца, который, ослушавшись, куда-то выходил и всего лишь минуту назад вернулся в их номер, что было очевидно – его маленькие ступни принесли на пол их номера темные следы влажной земли с только что политого газона. Горизонт был чист. Американская мечта – муж, жена и двое детишек медленно погружались обратно в гигантский универсал и поблизости не было ни красных, ни белых, ни каких-либо еще других машин. - Куда ты выходил? – начал Кастиэль зловеще, вернувшись, и видя расплывающийся в усмешке рот Дженсена, перефразировал, - с кем ты встречался? Дженсен? Отвечай! На этот раз противный подросток и не подумал насупиться и ревниво отстаивать своё – Дженс лишь пошло хихикнул, точно зная, что за этим может последовать и совсем не боясь возмездия. Совсем. Абсолютно. - Никуда. Ни с кем. Отстань. Это была ложь. Снова. Неприкрытая. Гадкая. Возмутительно себя не скрывающая. Она была в его голосе, жестах, во всей позе и особенно в его ставших вмиг чертовски злых и слезящихся от температуры глазах. Кастиэль не стал орать – впервые – и просто повалил мальчишку на постель, придавив собой. Зажал рот ладонью и сорвал его майку, с треском выдрав кусок хлопка прямо посередине, будто неверное сердце. Остальное полетело следом. - Не смей мне лгать, паршивец, - шипел на ухо, пока боролся с сопротивлением и тут же вскрикивал оттого, что Дженс со всей дури кусал острыми беличьими зубами его в ладонь, - не смей! Он сделал тогда Дженсену больно, очень больно, ворвавшись в него жестко и жестоко, не обращая внимания на задушенные рыдания мальчишки, усиливающиеся с каждым его отчаянным толчком; рыдания, которые через минуту перешли в истерический смех, когда он почувствовал, как Кастиэль плачет, уткнувшись ему в лопатки. И умоляет: - Скажи, Дженси, пожалуйста, скажи… ...Мириться им не пришлось – они просто поехали дальше, переночевав на простынях, заляпанных спермой Кастиэля и пестрящих нежно-розовыми пятнами, которые оставил под собой Дженс.

***

Предательство, ещё не доказанное, разъедало всё между ними, превращало молчание в траурную тишину и лишь новёхонькие шины мерно шелестели, пока Импала несла их сквозь жаркую Аризону к Калифорнии. Не доезжая границы, уставшая от хозяйского пренебрежения, взбунтовалась и она. Чадя выхлопной трубой, на каком-то повороте машина заглохла, выказав презрительное «фи» всему, что происходило в ее утробе в последние дни и только Кас подлатал ее внутренности в каком-то сельском сервисе, как она тут же сломалась вновь, уже окончательно, и так, что пришлось вызывать эвакуатор и на неделю застрять в убогом мотеле на заброшенной трассе номер семьдесят два, не доехав до Калифорнии пару десятков километров. Они вошли в пропахший пылью пустыни номер, кинув сумки на постели, где Кастиэль сразу же включил слабенький вентилятор. Медлительно разгоняясь, он стал волнами обдавать их раскаленным воздухом, хлеща по обветренным лицам затхлым жаром. На заднем дворе, пугая постояльцев, а Кас подозревал, что они единственные гости, зиял пустотой и змеился трещинами высохший бассейн. Понатыканные рядом ржавые зонтики стояли со скорбным видом, а сухой ветер гнал через близлежащую дорогу многочисленные стада перекати-поля. Сюрреалистическая картина полного запустения и внезапная тишина, даже большая, чем тишина подзвёздных их ночевок инстинктивно заставила их сделать шаг друг к другу. Дженсен взглянул на Кастиэля как-то беспокойно-растерянно и сам профессор, чувствуя, что приближаясь к концу путешествия, они внезапно остановились на самом краю мира, за секунду до прыжка в пропасть их неизвестного будущего, покинутые остальной жизнью и весёлыми огнями шумных стоянок, что встречались им на главных трассах штата. Импала их также оставила, брошенная в недра ангара автосервиса, и Кас вдруг понял – здесь и сейчас, в этом полуденном безлюдном аризонском зное, выпав из существующей реальности со всеми её преследователями, вместе взятыми, они наконец-то остались совершенно одни, неожиданно жестоко предоставленные лишь друг другу.