Нежность

— Твою мать! Пусти. Черти тебя дери! — Алан старается выбраться из удушающего захвата, но сделать это было трудно. — Ал, не ври самому себе. Тебе это нравится, — Джон качает головой, продолжая его пристально рассматривать, скорее даже раздевать взглядом. — Ты этого всегда ждал от меня. Хватит бегать. — Нет же, говорю! Черт! Это не так! — Нда? — парень прищуривается и зарывается пальцами в волосы Алана, массирует кожу головы. — Тебе же нравится. — это не голос, а сладкий яд, вливаемый в уши. Он и сам весь - как огромная змея или хищная птица. Оброс чешуей, слово броней, через которую не пробиться никому, а его взгляд источает арктический холод. Никого к себе не подпускал. Алан — исключение из правил. Но он не хочет иметь какие-либо дела с ним. Только не с ним. Джон притягивает парня к себе за шею и целует, обведя языком его нижнюю, слегка пухлую, губу, старается углубить поцелуй, но Малкович не позволяет. Тот вдруг взбрыкивается и отталкивает его от себя, брезгливо вытирая рот краем футболки, будто бы только что съел помои, и недовольно морщится. — Да как ты смеешь! Что ты себе позволяешь, ты… Гондон! — в голове — рой мыслей. И чего он только не испытывает: злость, ярость, возбуждение и какое-то трепетное волнение, засевшее где-то глубоко в груди, где-то рядом с сердцем. — Давай так, — в голосе его ничего хорошего. — Я отстану от тебя, если ты станцуешь мне па… — Что? — Что не понятного? — он раздражено вздернул подбородок вверх. — Одевай пачку и танцуй, и, если ты сделаешь это так, как я хочу, то я отстану. — Это точно? — Да. Взгляд Алана был настороженным: оно и правда, от Джона можно было ожидать что угодно. И то, что он сейчас держал себя в руках было просто чудом. Обычно он срывался и действовал так молниеносно, что лучше было сразу умереть, чем быть свидетелем дальнейших разрушений урагана. Малкович не делал резких движений, он боялся разозлить Смита. Он неуверенно переступил с ноги на ногу, не спуская с парня темных глаз. Тот, казалось, не замечал его страха и неуверенности. — Если ты говоришь правду, тогда я… Ты ведь отстанешь от меня потом, так? — Конечно, — врет, как дышит. Но нужно отсрочить время. Хотя бы какое. Лишь бы было. — Ладно. Я согласен. — Хороший мальчик, — Алана передернуло. Взгляд Джона обжигал и лишал кислорода в легких. С каждым взмахом ресниц как будто тяжелая гиря прикреплялась к его груди и тянула вниз, к холодному кафельному полу. Он вдохнул и быстро стянул с себя куртку. Было жарко и без нее, но снять что-либо еще он побоялся. Даже без этого элемента одежды он чувствовал себя словно голым. Алан подтянул гетры. Он надел пуанты, которые до этого были в рюкзаке, и поправил атласные ленты. Расправился и кинул беглый взгляд на Смита. Тот наблюдал, прикусив губу. Это не понравилось Малковичу, а от его взгляда в животе что-то не приятно потянуло. Ладони вспотели. — Приступай. Он никак не мог расслабится. Ему нужна была музыка для полного погружения, хотя бы какая-нибудь мягкая, но ненавязчивая мелодия, чтобы отвлечься от реальности, но здесь ее не было. Только холодный, суровый взгляд. И отчаянное желание сбежать. Полутьма. Он неловко повернулся и встал на носок, сделал стойку. Его всего слегка потряхивало: дрожь пробралась, казалось, под кожу и жалила там иглами холода. Видя его замешательство, он сказал: — Танцуй для меня. Рядом со мною. Сделай это. Скорее бы покончить с этим и сбежать отсюда, из этой чертовой студии, из этой сраной жизни, из этой планеты. Свалить бы на какой-нибудь Марс, где нет ни души, только песок и черствые камни, которые не осудят. Сотканный словно из воздуха, будто бы его тело не весило и лишнего грамма, Малкович, словно пух или липкий утренний туман, кружился вокруг него, стараясь лишний раз не смотреть в его ухмыляющееся довольное лицо, аккуратно переставляя ноги. Его щеки и уши горели, не понятно было - отчего. Ярость плескалось в нем, как в не потухшем вулкане, и лава эта готова была вот-вот излиться из священных глубин. Касаясь лишь кончиками пальцев холодного спертого воздуха, он подхватывал движения, диктуемые сердцем, скользя близко, опасно близко вокруг него, когда кожа покрылась противными мурашками. Руки уже не тряслись, он полностью расслабился, отдавшись невидимой музыке окружающего мира. Он прикрыл глаза и услышал лишь свое собственное сбившееся дыхание, гудящее сердце и то, как вдалеке капала с трубы вода. И гул этот стал вдруг так силен, что снаружи и внутри все затряслось, как при сильном землетрясении. Тело напряглось до предела и он весь подобрался. Этого хватило. Он будто бы был чудным белым цветком с темнотой в сердцевине; он открывал миру свою другую сущность: прекрасную и изящную. Его тело двигалось на автомате, синхронно, даже не осознавая этого. Его ресницы трепетали, глаза закатывались печально вверх, как в припадке, а сердце в груди рвалось в дивный дьявольский пляс. Идеальная грация. Чего он и ожидал. Он кружил, он парил, он созидал. Он, как птица, взмывал высоко к небу, ловил руками невидимые искры, и так он был увлечен этим, что не заметил рук, которые поймали его в плен. А потом… — Что ты делаешь, не трога… — пробормотал он не понимая. Но Джону было плевать. Это было слишком прекрасно. Удержать такую мощь было за гранью его сил. Практически без борьбы Джон взял эту неприступную бастилию. Он прошелся обветренными губами по шее Алана, крепко держа того за талию и за острые, обтянутые тонкой кожей лопатки. — Ты не сбежишь от меня больше никогда, не позволю. Парень не видел — он слышал, как Смит улыбается одной из своих самый отвратительных улыбок, изгибая уголки губ в лисьем оскале. Его твердая кисть двинулась вверх, пробираясь через взмокшую от пота ткань, не приятно липнущую к телу, с мимолетным интересом пересчитывая выступающие тонкие позвонки, оглаживая взмокшую холодную кожу. К Алану вернулся разум и он дернулся, словно от удара под дых, когда пальцы под одеждой добрались до основания шеи и сжали ее в подчиняющем жесте, сильно сдавливая кадык, до боли. Он испытывал жгучий страх и стыд, он задыхался. Алан стал вырываться еще сильнее, трепыхаясь своим тонким худым телом, отчаянно спасая свою жизнь из ловушки. Малкович зажмурился, отрицая реальность происходящего. Это неправильно. Он больше не ощущал присутствия музыки. Джон провел губами по шее прижатого к себе парня, чье тело била сильная дрожь. Он водил по его спине руками, вычерчивал какие-то понятные только ему узоры, и, под звук его тяжелого хриплого дыхания, его рука вновь опустилась к брюкам, и, к полному ужасу Алана, потянула их вниз, обнажая тощие белые бедра и ноги, покрытые еле видными светлыми волосками; в паху неприятно потянуло.  — Ч-что ты делаешь?! Нет, дьявол! — парень вновь дернулся, отчаянно и резко, но Джон держал слишком сильно, до синяков сжимая такие хрупкие бедра. Джон был возбужден, и это было слышно слишком хорошо. Влажное прикосновение языка к его уху, и вот уже Алана бьет судорога, и он чувствует себя так, будто его засунули в мясорубку и перекрутили несколько раз. Он ощущал, как бешено колотится его сердце глубоко в груди, как горит шея от его дыхания, как боль пульсирует в тех местах, где чужие руки касались его подушечками пальцев, и как это отзывается в его теле дрожью, как сжимаются от накатывающего страха и неизвестности внутренности, как ноет живот, ибо он ощущает через тонкие брюки, как стоит чужой член, как чужая рука по-хозяйски гладит и мнет его бедро, сползая на задницу и сжимая ее до боли сильно и крепко. Одуряюще. — Тише, — горячим шепотом на ухо. — Не в моих правах причинять тебе боль. Не шевелись. — Пусти ты, сволочь… Ах! Пальцы Джона больно развели ягодицы парня в стороны и небрежно проникли внутрь всего на одну фалангу, а затем еще на одну, полностью скрываясь внутри. Они были холодные и липкие, чем-то смазанные. От неправильности происходящего закружилась голова, кислород сгустился и не хотел попадать в глотку. От боли и обиды его ноги затряслись, и Алан бы точно упал, если бы Джон не подхватил его и не разложил на полу, сжимая его руки и не давая ни шанса на свободу. А затем пришла нестерпимая, жгучая - до черных мушек перед глазами - боль. Смит старался не травмировать Малковича лишний раз, в его первый раз, но от жара и узости, девственности и непорочности его тела, от сладковатого запаха пота и от того, как дрожали его острые плечи просто сносило крышу. И он сорвался. Он вошел, грубо двинув бедрами вверх. Он вбивался в его тонкое тело с такой силой и яростью, что от пары движений что-то разорвалось внутри него, все тело прошиб мощный импульс, из-за чего Алан вскрикнул и заплакал, больше не в силах терпеть эту боль и жар внизу живота. Его тело изгибалось под всеми немыслимыми углами, он то закрывал глаза руками, стараясь забыться, то царапал пол короткими ногтями, оставляя на нем мелкие борозды, то дышал загнанно, как дикая лошадь, и делал это он так грациозно, вздергивая кадык со вздувшимися венами, что в глазах у Джона все меркло. Да. Он был идеален. Это была идеальная грация. Рука, до этого удерживающая затекшие запястья, ослабила хватку. Это дало Алану призрачную, субтильную надежду на то, что его отпустят, что Смит все-таки раскаялся, что все будет хорошо. Но этого не произошло. Вместо этого рука опустилась на пах и стала мять полувозбужденный член. — Мхм, расслабься… Черт! — его голос был очень громким, чуть сбивчивым. Этот голос полосовал слух своим возбуждением.  — Так ведь всегда, — он злобно усмехнулся, обажая головку и сжимая яички. — Тебе проще прогнуться под кем-либо, чем оказать сопротивление, проще утешать самого себя в луже розовых соплей, что ты не виновен, что у тебя ничего не получилось, что тебя сломали. Но это все пиздеж. Ты можешь дать мне фору, но не хочешь этого.  — Ненавижу тебя, сука! — в сердцах выкрикнул Алан, дернувшись вперед всем корпусом. Казалось, что еще пару мучительных секунд - и он потеряет сознание от нестерпимого возбуждениия и унижения, что он выпадет из реальности, убежит от нее в спасительную тьму космоса, куда-нибудь на Юпитер или на Марс… Джон задышал глубоко и надрывно, бедра впечатывались в его тело с мощным хлопком. В какой-то момент вздрогнув всем своим естеством и замерев, он вжался в парня всем телом, притиснув к себе свободной рукой, другой надрачивая, изливаясь в него мучительно-долго, на грани. Стоило тяжести пропасть, как парень сразу же подскочил с пола, словно ошпаренный. Превозмогая боль, он негнущимися пальцами натянул брюки. В глотке что-то драло до крови, и, сглатывая вязкую слюну, стоящую поперек горла и вызывающую тошноту, он думал лишь о том, как хочет убить эту скотину, посмевшую сделать это с ним. Раздавленный и униженный, он мог только сверлить диким, застилающим слезами взором холодное лицо своего насильника. А Джон, прежде чем отряхнутся и выйти, бросил на него весьма странный взгляд, полный восхищения и сожаления. — Можешь не пытаться уйти от меня, — сказал он. — Я люблю тебя.