***
Возможно, при взгляде на него тогда, близоруко прищурившись, где-то в глубине души все же засела мысль: расставание неизбежно. Случится ли это сегодня или же через десять лет — неважно. Так или иначе, будь у него в запасе все время этого мира, его бы не хватило: умер бы раньше этого. Врачи, конечно, говорят, что болезнь отступила, ставят благоприятные прогнозы, но меняет ли это факт того, что он болен, и его болезнь неизлечима? Да, есть деньги, есть влияние, ну, а толку-то со всего этого, если он не может быть с ним до конца своих дней? А что останется после? Он упорхнет из его гнезда, на последок мазнув по небу черным крылом, в честь расставания, но что оставит после себя? Дивная птица из сказки. Ему не урвать медную прядь волос, не записать белозубую улыбку на магнитофон, и смех — словно колокольчиков звон, не поцеловать так, как того хочет, от всей души. Мертвецу ни к чему это… Вот и сейчас. Он срывается на него, выражая злобу, срывался и будет продолжать это делать. Будет унижать, материть, ни во что не ставя, когда напьется. Но сейчас он — само терпение. — В воздухе запах гортензий. Эти цветы так же прелестны, как ты. Такие же живые. Они похожи на тебя. — Пожалуй. — Ночь красива. Знаешь, что она мне напоминает? Или сам все же догадаешься? — Нет. — Мы встретились подобной ночью. Ты был так робок, промок насквозь, забыв зонт. Такой ливень. — Может быть, — все также без интереса к беседе он посмотрел поверх его головы, где висели настенные часы, нахмурившись. — Так поздно. — Ты хочешь уйти? — в ответ он пожимает плечами. — Место чудесное. Оно нравится тебе? — Да. — Я тоже люблю его. Музыка очень приятная и мало людей, особенно вечером. Много кто хотел бы побывать здесь. — Наверное. — Твое безразличие ранит меня. Мне не нравиться, что ты так безучастен к моим словам. — Извини. — Мальчик мой. Ты весь день без улыбки. Вот и сейчас. Что-то не так? Заказать другую еду? Выбирай что хочешь, не отказывай себе ни в чем. Он молчит и трясет своими чудными кудрями, переча ему. Пьет вино. Его любимое, красное сухое. — Тогда что не так? Ты устал? Да, — протянул мужчина, отложив вилку в сторону и посмотрел на юношу. Тот под его пристальным взглядом поднял голову. Помотрел искоса из-под каскада пушистых ресниц, улыбается, чертенок. — Наверное, трудно постоянно быть в компании такого, как я. Тебе ведь, наверное, хочется общения со сверстниками? Я прав? Хочешь как в прошлый раз — оторваться? — О, нет, это лишнее, Дуглас. Воспоминание о прошлом разе вгоняли в тоску, о том случае хотелось забыть, словно его и не было вовсе. Два парня показывали ему город, они поболтали, побросали камни в Гудзон, а затем они пошли в гей-сауну, хотя он не хотел. И только потом выяснилось, что они — украинские проститутки, которые нанял для него мужчина. Возникало такое чувство, что, раз полноценным сексом он заниматься не в силах, отдавая его под первого встречного, он показывает ему его ненужность в этом месте, да даже банально для себя самого, словно он — пустое место на этом празднике жизни… Или медленно крадущейся смерти? И вот сейчас он думает об этом. Мужчина так радушен, улыбается, смотря на него, словно на дорогую зверушку. Он не мог делать это со зла. Он хотел как лучше, так ведь? — Тогда чего же ты хочешь? Я все тебе отдам. — Я хочу…***
Он боится прикосновения — просто смотрит на спящего. Когда он спит, его лицо такое простое, расслабленное, брови ровные, не хмурит свой красивый лоб, не дерзит. Словно ангел с фресок. Растрепанные светлые волосы разметались по подушке. Так отросли… Приоткрытые тонкие губы. Он несмело прикасается к ним кончиками пальцев, проводит вдоль. Они мягкие и сочные, как кожура персика. Часто в голове были мысли: он со мной из-за денег. Ему всего двадцать, я старше его почти на тридцать лет… Что у нас общего? Он просто хочет денег. Но потом, все-таки, если он так хочет эти зеленые бумажки, нашел бы кого помоложе и посолиднее? Кто бы полностью удовлетворял все его капризы, в сексе тоже. Он бы не терпел только ради них его скверный характер и причуды… И, как вот сейчас, лежа рядом, сердце в груди билось слишком сильно, заставляя думать не в том направлении. Он не знал, что ему думать. Но он не может отпустить, не может. Он нужен ему, словно кислород. И от этих мыслей, словно бы он — влюбленная школьница, ему становилось немного не по себе. Он сделал его излишне мягким и наивным. Он так давно не касался его кожи, даже просто так, не в сексуальном плане. Она у него теплая, успела загореть за небольшое время, с короткими светлыми волосками. Она пахнет так же, как недавно постиранное белье — цветочным кондиционером. — Мой мальчик. Ты уже давно не спишь. Я знаю. Ресницы дернулись и приоткрылись. Глаза все еще покрыты проволокой сна. Отголоски дремоты все еще окутывают его тело. Он лениво потягивается, кладя руку мне на шею и притягивает к себе ближе. Губы близко, я слышу его мирное горьковатое дыхание, руки подрагивают. Очевидно, что перед сном он выпил бокал вина, или два. Но я его не целую. А он все смотрит, продолжая ждать ласки от меня. — Почему нет? — голос ото сна слегка хриплый, словно прокуренный. — А ты разве желаешь этого? Я не буду заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь и что противно тебе. — Ты не заразишь меня. Мне не противно. Я хочу этого, дай мне, пожалуйста. И я целую его, сметая все преграды. Становится жарко в свитере. Привкус его языка горький, но мне это даже нравится. Меня даже ведет в сторону, будто я опьянел от его алкогольного запаха. А он спит без белья, совершенно нагой, маленький чертенок. Ему не холодно из-за крови русских, текущей в жилах, или это что-то еще, чего я не знаю о нем? Он быстро оказывается сверху, что я ему позволяю, проворно стягивает с меня свитер, трется членом о пах, опираясь руками о грудь. Джинсовая ткань трет его промежность, распаляя сильнее. Его тело — мириады родинок. И каждую из них я знаю, как родную, даже если прикрою глаза. Языком ли, губами… Мною изучено все его тело. Большие, маленькие, неровные, у лопаток — будто россыпью маленьких камней в саду дзен… И только на лице ни одного, будто краски закончились в божественном принтере именно на нем. Под пальцами — большая медведица на его левой руке. Правой же он удерживает меня за горло, слегка сжимая, большой палец на кадыке, он смотрит только на него, будто гипнотизируя. Безумство в этих болотных глазах. Почувствовал вкус власти над другим человеком? — Я прощаю тебе все. Что делал, что сделаешь. Я знаю — тебе плохо, ты не виноват, что срываешься. И я, пусть и глупости говорю, но прощаю. И буду прощать. — Не извиняйся. — поражаюсь серьезностью его тона, хотя с виду так возбужден, однако контролирует свои действия и слова. — Мне это не нужно. Я и так признателен за то, что ты просто есть рядом со мной. — Хорошо. Дугли… И мы снова целуемся. Он ни разу не жаловался ни на что, все сносил молча, как партизан. Даже тело устраивало, хотя я понимал, что ему уже не быть таким, как у него, подтянутым и стройным, однако я держал себя в форме. Не брезговал тяжелыми тренировками, хотя здоровье подводило… Теперь я опрокидываю его и нависаю над ним. Он расслаблено ждет мои прикосновения и ласки, а именно ее он ожидает от меня, не боли, и я не хочу его разочаровывать. Веду дорожкой медленных поцелуев-укусов от острых ключиц до гладковыбритого паха, руками поглаживаю параллельно телу по выступающим углам ребер. Не смотря на возраст его тело все еще сохранило подростковую угловатость и асимметрию. Его это стесняло, а я находил возбуждающим эту незрелую сдержанонность. Он напряжен, будто и не дышит вовсе, кусает костяшки пальцев и часто подрагивает всем телом, ожидая сладостной пытки. А затем я беру в рот его естество; он нетерпеливо вскидывает бедра вверх, стонет и хватает ртом воздух, а мне чертовски приятно от того, что до меня у него никого не было, и только я — единственный, кто может видеть его таким: с живыми, полными похоти глазами и до жути раскрепощенного от чужих рук и губ. А затем — он подо мной, весь мой. Полностью доверился и отдал всего себя. Целую его вспотевшую спину, где самая большая родинка, на плече, из-за чего он вздрагивает и подается назад, принимая. Член елозит между бедер, его ноги плотно сжимают его. Стонем в унисон. Толчки быстрые и жадные, рукой я помогаю ему в разрядке и кончаю следом, сжимая оба члена в кулаке. А позже лежим, полностью расслабленные, на измятых простынях. Изучаю его тело руками в поисках новых родинок. Он улыбается, но отчего-то грустно, и как будто не здесь, а где-то еще, в месте лучшем, нежели это. — Пойдем завтра в клуб? Там будет петь Элли Стоун. — Ты же знаешь, я не люблю такие шумные места. Но, если так хочешь, я отпускаю тебя вместе с Алеком. Развлекитесь хорошенько, ладно? — Тогда не пойду. — Мой мальчик… Возможно, смотря на него тогда, близоруко прищурившись в полутьме, где-то в глубине души все же засела мысль: расставание неизбежно, но, когда его рука рядом, и он довольно улыбается, Дуглас подумал, что повременил с выводами. У них много времени, чтобы побыть вместе еще чуть-чуть.