Ради тебя.

Нервно барабаню пальцами по узким перилам, опоясывающим лифт изнутри, явно раздражая плечистого высокого волшебника в ярко-лиловой мантии, бросающего на меня злые взгляды исподлобья. Узнал, разумеется, но вида не подает. Двери с громким металлическим лязгом открываются, позволяя присоединиться к нашей скромной компании молоденькой ведунье в небрежно наброшенном на плечи белом халате и блузке, расстегнутой на одну пуговицу больше, чем позволяют правила приличия. Первое недоверие в ее глазах сменяется неприкрытым восхищением, которое она неспособна скрыть, и я легко представляю, как она расскажет всем, кто захочет ее слушать, о том, что встретила сегодня утром Гарри Поттера и провела с ним не менее двух минут в одном лифте. Словно в подтверждение моим словам, она обращается ко мне, и в звонком голосе я слышу едва ли не благоговение: — Мистер Поттер, — она вся дрожит от возбуждения, а я едва сдерживаюсь о того, чтобы не объяснить ей в нескольких предельно коротких и всеобъемлющих предложениях, насколько мне сейчас не до нее. – Вы… не подпишите? – и протягивает мне мою фотографию. Мне. Мою. Фотографию. Она что, всегда их с собой носит на случай, если вдруг Небеса наградят ее встречей с Избранным? Какая гадость, честное слово. На мое счастье именно в этот момент двери снова открываются, и я, откровенно игнорируя протянутую мне фотокарточку, быстрым шагом покидаю лифт. Если бы мое состояние не было таким паршивым, я бы наверняка удовлетворил интерес этой откровенной особы, но только не сейчас, когда голова раскалывается, а в глазах укоренилась противная резь. Ускоряю шаг, едва не переходя на бег, но, завидев знакомые длинные, разбросанные по стройной прямой спине рыжие волосы, сбавляю темп и восстанавливаю сбитое дыхание. Джинни смотрит на меня с долей удивления, но тактично пропускает ту часть разговора, в которой я должен объяснить ей, почему прошлой ночью отсутствовал дома. Не здесь, моя жена прекрасно знает, сколько невидимых ушей окружает меня ежесекундно. — Кингсли уже доложил, — бросает она почти равнодушно, и я киваю. Само собой, это ведь я попросил предупредить ее. – Не понимаю, откуда столько шума, — она качает аккуратно причесанной головкой, и я ловлю себя на мысли, что давно перестал замечать ее живую красоту. Должно быть, с тех пор, как она убрала наши свадебные фотографии. — Сам не представляю, — в тон ей отвечаю, хотя прекрасно знаю правду. Но если Главный аврор просит сохранить что-то в тайне, я, пожалуй, не должен перечить начальству. – Как он? — Оклемается, — с неприкрытым сожалением говорит Джинни, и мы останавливаемся напротив широкой светло-зеленой двери. – Но дырку в его белобрысой голове никто не отменял. Так что за адекватность поручиться не могу, — взмахивает рукой, и я неожиданно замечаю, что на безымянном пальце больше нет кольца. Когда она сняла его? Не вспомню. — Ничего, бывало хуже, — делаю вид, что успокаиваю ее. Джинни демонстративно поправляет и так идеально сидящий на ней медицинский халат, а я отвожу глаза. Конечно, она считает меня ничтожеством. Возможно даже большим, чем тот, с кем мне придется препираться ближайшие полчаса. — Согласно правилам, я обязана тебя предупредить, что ему нельзя нервничать и все такое. Но ты можешь пропустить это замечание, — она позволяет себе короткую усмешку, и я делаю шаг навстречу, оказываясь так близко, что могу коснуться усеянной веснушками щеки. Слышу тонкий запах ее духов, который когда-то кружил мне голову, а теперь вызывает тошноту. Или дело не в нем? Серо-голубые глаза смотрят на меня с подозрением, и мне больше всего хочется исчезнуть за дверью. — Ужин сегодня готовить? – спрашивает невыразительным голосом, но я понимаю, что ей на самом деле все еще важен мой ответ. Но не могу сказать ничего определенного. — Не стоит. Если что, я перекушу по дороге, — все-таки целую ее в горячую сухую щеку и, прежде чем она успевает возразить, выскальзываю из столь неприятного мне разговора. Прохожу в просторную одноместную палату и усаживаюсь на узкий деревянный стул, жутко неудобный, если быть честным. Разглядываю возлегающего на высокой кушетке человека с перебинтованной головой и хмыкаю: — Паршиво выглядишь, Малфой. — О, нет, — слабым голосом стонет он, поднимая на меня взгляд. – Только не это. Поттер, признайся, что ты моя галлюцинация. Качаю головой, отмечая глубокие тени под светло-серыми глазами и бледные губы. Так или иначе, досталось ему неслабо. Пожалуй, даже круче, чем мне на шестом курсе. — Не могу обнадежить, — качаю головой, выражая крайне наигранную печаль. Малфой закатывает глаза и морщится, когда пытается приподнять голову от подушки. – Лежать, — командую ему, а он фыркает в ответ. — Меня твоя Уизли уже почти доконала. У вас это семейное что ли? — Думай, что хочешь, но она мне голову открутит, если твое состояние ухудшится после моего визита, — взвешиваю каждое слово, на самом деле. Он только вздыхает, словно смиряясь со своей участью. — Ну и что понадобилось от меня заместителю начальника Аврората? Давай, Поттер, начинай допрос по всем правилам. Можешь даже с пристрастием, я вряд ли замечу за этим беспрерывным гудением в голове, — он касается пальцами бинтов и снова сдвигает брови к переносице. — Мне нужна информация из первых рук. Поэтому потрудись вспомнить все, что предшествовало столь неприятному для тебя инциденту, — складываю руки на груди, не сводя с него глаз. — Ты к стати первый, кто ко мне заявился, — отмечает он мимоходом. – Да нечего вспоминать. Обычная тренировка накануне финала чемпионата Мира. Свое поле, тактика рассчитана до мелочей. И спустя пять минут после начала собственный загонщик сбивает меня бладжером с метлы так, что я на сутки оказываюсь выведенным из строя. Шансы на победу, как ты понимаешь, минимальны. — Скромность по-прежнему обходит тебя стороной, — хмыкаю, в глубине души скрывая легкую, но весьма назойливую зависть. Я мог бы занять его место, если бы два года назад выбрал квиддич вместо Аврората. Но к моему непреодолимому раздражению Малфой до этой минуты вполне сносно справлялся с ролью ловца, матч за матчем лишая соперников возможности оторваться по очкам, прежде чем снитч окажется в его ладони. — Пользы от нее ноль, тебе ли не знать, — он смотрит на меня с презрением и высокомерием, за которое у меня руки чешутся его треснуть. – А теперь Поттер, колись, зачем мистеру Шеклболту понадобилось бросать лучшие силы на расследование попытки дискредитировать лучшую команду Лиги? — Представления не имею, — повторяю реплику, с помощью которой уже успел отделаться от любопытства жены. – Он приказывает, я выполняю. — Поттер, если мне череп проломили, это еще не значит, что я перестал соображать. Ты, по крайней мере, должен знать, о чем спрашивать, и это в любом случае чем-то объясняется. Рискну предположить, что ты отлично просвещен в этом вопросе, но обязан молчать. Только ни черта у тебя не выйдет, и пока не сознаешься, откуда у Министерства такой интерес к моей персоне, я больше ни на один твой вопрос не отвечу, — он поджимает губы, и я понимаю, что он вполне серьезен. А я, к сожалению, не могу подвергнуть его пыткам. Да что там — я даже голос повысить на него не могу. Приходится взять себя в руки, сделать несколько коротких вздохов и, игнорируя тупую боль, засевшую в висках, продолжить. — Ты же лучший ловец Британии, — саркастично усмехаюсь ему в ответ, чувствуя невыносимую жажду. – Нам нужно беречь подобные таланты. — Ты такой милый, когда с похмелья, — обнажает он острые зубы в ухмылке, а у меня едва не вырывается возглас удивления. Внимательный Малфой это худшее, что могло случиться со мной сегодня. — Так заметно? – хмуро спрашиваю, ухватывая глазами графин с водой на прикроватной тумбочке. Малфой следит за моим взглядом и великодушно кивает. Впрочем, на его разрешение мне глубоко наплевать, и раз уж он неизвестно как оказался посвящен в некоторые последствия прошлой ночи, то стесняться нечего. Не потрудившись взять стакан, пью из округлого горлышка, начиная чувствовать себя человеком чуть больше, чем пять минут назад. — Весьма, — добавляет покалеченный слизеринец, продолжая мерзко ухмыляться. – Двухдневная щетина и явно несвежая рубашка выдает тебя ну просто с головой. — Похоже, дырка в черепе только повысила твои интеллектуальные способности, — огрызаюсь в ответ и возвращаюсь на жесткий стул. Потираю подбородок, понимая, что Малфой прав. И стоит поблагодарить его за отсутствие упоминаний о мешках под глазами и подрагивающих руках. — Еще как, — отзывается он и суживает светлые глаза. – Скажи, Поттер, как мистер Главный аврор отпустил тебя брать у меня показания, когда у тебя ручки так трясутся, что, слава Мерлину, что ты ограничился крепким графином и не разбил единственный стакан в этой комнате? Что я там говорил, насчет «сказать спасибо Малфою»? Забудьте. — Не твое дело, хорек, – обрываю его, давая понять, что нежности закончились. Я здесь по делу и чем быстрее закончу, тем быстрее доберусь до дома и рухну спать. К черту упреки, которые меня непременно ждут в устах Джинни. Я слишком устал. А мне еще возвращаться в Министерство и представлять отчет начальству. – Тебя убить пытались, если ты еще не понял. И мистер Шеклболт, к моему глубокому сожалению, намерен сохранить твою жизнь впредь. Поэтому рассказывай, что за отношения у вас с загонщиком и были ли у него причины прошибить тебе голову? Малфой прикладывает ладонь ко лбу, приобретая до крайности измученный вид, но честное слово – мне сейчас хуже, чем ему. А затем смотрит на меня открыто, без намека на стеснение. — За живое задели Истребителя Змей? – его губы становятся еще тоньше, взгляд заостряется, и серые глаза теперь характерно блестят. – Знаешь что? Иди ты в задницу, господин допросчик. И пока не проспишься, можешь не возвращаться. Меня мутит от одного твоего дыхания. Я вспыхиваю, понимая, что мне за это светит от начальства, но выносить хамство представителя семейства куньих я далее не намерен. Подскакиваю на ноги, больше всего желая от души врезать старому врагу, но удерживаюсь от кровопролития. Хватит с него. — Как скажешь, — бросаю ему, прежде чем уйти. – Но только вместо меня может прийти кто-то, чья компания понравится тебе еще меньше. Бессмысленная угроза, он сам, наверное, знает об этом, но какое мне дело? Выскакиваю из палаты и радуюсь, что Джинни не ждет меня. Выбираюсь из запутанных коридоров Мунго и выхожу на улицу, вдыхая свежий весенний воздух. Ветер приятно холодит гудящую голову, и сознание несколько проясняется. Итак, что мы имеем? Малфой отказался вести со мной продуктивный диалог. Я не мог его заставить. Значит моей вины здесь ни грамма, так и скажу Кингсли. Пусть посылает к нему кого-то, с кем у него менее напряженные отношения. В конце концов, идея изначально была глупой. Но оказавшись на ковре начальства, понимаю, что мне не удастся так просто избавиться от ответственности. Кингсли смотрит на меня внимательно, хотя я уверен, он заметил следы прошлой ночи на моем лице еще утром. — И что это значит? – пока еще терпеливо и вполне лояльно интересуется он. – Поттер, ты аврор или где? Что за «он отказался давать показания по существу»? Не говори, что тебя не учили, как вытаскивать правду из молчаливых. Я лично тренировал тебя в течение трех месяцев. — Здесь другое, — вяло отбрыкиваюсь я, – он меня ненавидит со времен Хогвартса и в жизни не расскажет о чем-то личном. А я не сомневаюсь, личного там предостаточно. — Так себе отговорка, — качает головой мой начальник. – Так или иначе, это твое дело. Не справишься… — он делает короткую паузу, смотрит на меня и цокает языком, — …я тебя уволю. Это последняя капля. Не в моей компетенции указывать тебе, как жить, но в моей – послать тебя к чертовой матери. Ты умудрился запороть два дела подряд, и лимит доверия к тебе исчерпан. Так что включи голову, и чтобы завтра у меня был полный отчет о произошедших с Малфоем событиях. Это понятно? Смиренно киваю, больше всего желая принять лишнюю дозу виски и забыть о работе. Кингсли жестом приказывает мне удалиться с его глаз, и я послушно покидаю его кабинет. Тупая боль в голове утихла, но на смену ей пришла исключительно черная тоска. Что за день, честно слово. И за что на мою голову свалился Малфой? Без него забот мало было, как же. Захожу домой в районе десяти вечера, просидев полдня у Гермионы, которая ни слова не сказала мне о том, как я выгляжу, но напоила крепким кофе и поинтересовалась, все ли у меня в порядке. На пороге меня встречает Джинни со сложенными на груди руками и таким презрением в холодном взгляде, что хочется немедленно развернуться и продолжить вчерашний загул. Подхожу к ней, чтобы поцеловать, но она отворачивается. Подавляю желание повысить голос и как можно спокойнее интересуюсь: — Что-то случилось, дорогая? Она вспыхивает яростью, я наблюдаю, как бледные глаза становятся ярче, а рыжие ресницы – острее. Она несколько секунд тяжело дышит, а затем полушепотом выговаривает: — Гарри, сколько это будет продолжаться? Я хорошо знаю этот тон, она всегда использует его для скандалов и упреков. Провожу рукой по волосам, силясь взять себя в руки. — Джинни, я устал как собака. Если ты позволишь, я зайду в душ и… — Сколько, Гарри? – она неожиданно резко ударяет меня в грудь свернутой в трубку газетой. Отбираю у нее свежий выпуск Пророка и на первой странице вижу свое усталое, но крайне довольное лицо. А рядом со мной расположилась очаровательная барышня, всем телом льнущая к моей груди и, то и дело, страстно целующая меня в щеку. Статью я читать не собираюсь, но делаю вид, что углубляюсь в текст, пытаясь вспомнить имя девушки. Мэгги? Нет, я порвал с ней неделю назад. Роуз? Тоже нет, она оказалась слишком вздорной. Катрин? Лучше не вспоминать. После той безобразной сцены, учиненной в туалете одного из заведений, которые я начал посещать пару месяцев назад, она исчезла. Так кто же это? Хоть убей, не помню. — Чушь, — отбрасываю газету, предавая лицу до крайности оскорбленное выражение. – Очередная фанатка поймала меня на выходе из Министерства, а репортеры только и ждали этого. Джин, мы уже два года так живем, я думал, ты привыкла. — Привыкла? – она повышает голос так стремительно, что мне становится не по себе. Похоже, я все-таки нарвался на отвратительный скандал. – Фанатка?! Гарри, опомнись! Ты не ночуешь дома, от тебя несет перегаром, и выглядишь ты так, словно по тебе полночи стадо гиппогрифов топталось. Что я должна думать? Что делать? Я больше не могу так, — она серьезно качает головой, не позволяя мне приблизиться. – Хочешь утопать в дерьме дальше — пожалуйста. Только без меня. Любому терпению есть свой предел, и очевидно моя жена достигла его. Я вижу, как мелко дрожат ее руки, как тяжело вздымается высокая грудь, и неожиданно в голову приходит мысль о том, что у нас до сих пор нет детей. Более того – не было даже попыток ими обзавестись. Раньше я тешил себя иллюзиями, что это мой выбор, но теперь пора признаться – Джинни не хочет рожать от меня. И судя по последним месяцам, ей просто противно ложиться со мной в одну кровать. Когда мы начали ночевать в разных комнатах? Когда перестали чувствовать друг друга? Когда я решил спать со всеми подряд, только бы дойти до оргазма без помощи рук? Бесполезные вопросы, абсолютно бесперспективные и до крайности болезненные. — Джинни, я не хочу, чтобы все так заканчивалось, — пытаюсь образумить ее, но выходит скверно. Она бросается в комнату, и спустя минуту в коридоре оказывается чемодан с уже сложенными ее вещами. Пытаюсь поймать жену за руку, когда она обходит меня, останавливаясь у двери, и смотрит с такой жалостью, что хочется ударить. Стенку, шкаф, зеркало – все что угодно, только бы не видеть это сожаление в покрасневших от невыплаканных слез и бессонных ночей глазах. — Я возвращаюсь в Нору, — сообщает она. – Сделай милость, когда натрахаешься вдоволь, не сообщай мне об этом, ладно? Дверь захлопывается, а я остаюсь стоять посреди прихожей, ошарашенный и сбитый с толку. Она ушла? Джинни бросила меня, собрала вещи и уехала? И что мне теперь делать? Опускаюсь на пол, бездумно разглядывая все еще подрагивающие пальцы. Она, должно быть, ждет, что я брошусь возвращать ее. Только этого не будет, потому что я на самом деле рад, что она ушла. Ведь рад же? Теперь никто не будет доматываться с допросами, по поводу того, где и с кем я был, а я не буду прикрываться задержками на работе. В конце концов, в постели у нас с ней давно не клеится, ужин я и без ее стараний могу получить, — спасибо домовикам, — и я не люблю ее. И не любил. Так и есть – мне хорошо от того, что она решила сама разрубить этот гордиев узел. Молодец, Джин, так и надо с такими ублюдками, как я. Выхожу на улицу и точно знаю, куда направляюсь. Медленно открываю дверь и попадаю в пыльное, едва освещенное помещение. Пытаюсь осмотреться, но вижу только очертания мебели и сидящего справа за стойкой человека. Подхожу ближе и останавливаюсь, ожидая, пока на меня обратят внимание. Но мужчина с трубкой, кончик которой зажат в дряблых губах, и не думает посмотреть на меня. Многозначительно прокашливаюсь и слышу хриплое: — Мальчики, девочки? — Что, простите? – переспрашиваю его, и мутные карие глаза, наконец, поднимаются на меня, одаривая до крайности безразличным взглядом. Ни намека на повышенное внимание; мне думается, он не узнал меня. — Кого предпочитаете? Мальчики, девочки? – бубнит мужчина, а трубка ходуном ходит в районе его подбородка. Я вздрагиваю, предельно ясно осознавая вопрос. — Девочки, — слишком тихо и неуверенно для того, чтобы не вызвать подозрений, говорю я, но владельцу этого пропахшего табачным дымом заведения глубоко наплевать на мое стеснение. Он хмуро кивает, не вынимая тлеющей трубки изо рта, наклоняется куда-то за стойку и через минуту бросает помятый, местами покрытый темными пятнами от виски и красного вина альбом. Едва ли я испытываю хоть какое-то желание прикасаться к данной утвари, но вряд ли смогу получить желаемое в обход местных правил. Быстро перелистываю страницы, на которых обнаженные молодые девушки всеми силами жаждут показать свое превосходство над другими. Пропускаю первых трех претенденток и останавливаю свой выбор на невысокой блондинке с большими печальными глазами, смотрящей на меня с фотографии в большей степени умоляюще, нежели призывно. Протягиваю раскрытый альбом хозяину борделя и он, задержавшись взглядом на моем лице чуть дольше, чем до этого, кивает. — Проходите и располагайтесь. К вам скоро придут, — на этом его интерес к моей персоне полностью исчерпывается, и я, игнорируя странное тянущее ощущение в груди, двигаюсь в направлении, которое указала мне жилистая рука, попадая в узкую комнату с потрепанной мебелью и выгоревшими обоями. Присаживаюсь в глубокое вызывающе-красное кресло и ожидаю появления девушки, отчего-то не чувствуя привычного возбуждения в предвкушении нового знакомства на одну ночь. Неужели я все-таки дошел до того состояния, когда все эти платные куклы осточертевают настолько, что невольно начинаешь задумываться о смене ориентации как таковой? Нет, меня просто поставил в тупик вопрос, о котором я раньше не задумывался. Потому что сначала безуспешно пытался построить отношения с Чоу, а затем плыл по течению с Джинни. И чувство такое, что именно в этот промежуток времени я упустил что-то принципиально важное; что-то, что теперь отдается тянущим ощущением в паху, раздражая сознание своей неочевидностью. Но не успеваю добраться до конкретных выводов, когда тонкая женская фигурка неожиданно быстро и легко проскальзывает на мои колени и впивается в мое лицо тусклым, таким же печальным, как на фотографии, взглядом. По привычке обхватываю тонкую талию, но не чувствую того прилива сил, который обычно появлялся при контакте с обнаженной кожей. Девушка смотрит на меня, но в ее взгляде ни капли возбуждения, только усталость. — Как тебя зовут? – интересуюсь, пока обдумываю, что буду делать, если влечение к этой холодной особе так и не проснется. Она отводит взгляд до крайности пленительных глаз и полушепотом отвечает: — Жаннет, — врет, конечно, но меня устраивает ее псевдоним. Провожу ладонью вдоль изящной тонкой спины, не чувствуя тепла. Она легко ерзает на моих коленях, ничуть не приближаясь к тому, чтобы удовлетворить желание, с которым я сюда пришел. — И сколько тебе лет, Жаннет? – мне кажется, она слишком юная. Судя по матовой мягкой коже и явно девичьей хрупкости еще полностью не сформировавшейся фигурки, ей не больше семнадцати. Но меня интересует, не меньше ли. — Семнадцать, — отвечает она слишком уверенно, чем подтверждает мои догадки. Осторожно беру ее на руки и переношу на кровать, после чего сажусь рядом, не предпринимая попыток к сближению. Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами, на дне которых затаился страх и привычка идти против себя. Разные у меня мотыльки были за последнюю пару месяцев, но такой – впервые. Качаю головой и тихо говорю ей: — Как ты тут оказалась, юное дарование? – в голосе моем, должно быть, слышная насмешка, но девушка сносит ее. В конце концов, лучше в голосе, чем в сексе. — Как и все, — неохотно отвечает она, и в глазах ее появляется ощутимое подозрение. Вряд ли она привыкла общаться с клиентами. Придется прояснить ситуацию: — Послушай, я не собираюсь нарушать закон. Поэтому можешь расслабиться, сегодня вечером в твою задачу входят только разговоры, — позволяю себе короткую улыбку и вижу, как в серо-голубых глазах вспыхивает радость. Но быстро сменяется тенью испуга, и я замечаю, как она сжимает тонкие пальчики в замок. — Я вам не нравлюсь? — спрашивает она, а я слышу, как звенят слезы в ее голосе. Не выдерживаю, придвигаюсь ближе и глажу ее светлой блондинистой головке. — Не надо «вы», я ненамного тебя старше, — стараюсь мягкостью интонаций и движений объяснить ей ситуацию. — И ты мне нравишься, так что не бойся, я заплачу за всю ночь. Она вздрагивает, приближается ко мне и внезапно оказывается слишком близко, так, что я невольно обнимаю ее за тонкие подрагивающие плечи. И мне кажется, я держу в руках совсем маленького ребенка, заплутавшего среди хаоса и разврата. — Тогда зачем? — я не вижу ее чистых прозрачных глаз, но хорошо различаю интонации. — Зачем выбрали меня? — Я же попросил без «вы», — с некоторым раздражением отвечаю ей, но быстро беру себя в руки. — Просто не хотелось проводить вечер в одиночестве, — добавляю уже спокойнее, и Жаннет перестает дышать часто и поверхностно, располагаясь в моих руках еще удобнее. — Мне казалось, Гарри Поттер и вечер в одиночестве — понятия несовместимые, — с вежливым удивлением отвечает она, а я смиряюсь с тем, что моя популярность не оставляет меня даже в самом заброшенном публичном доме Лондона. — Еще как совместимые, — вздыхаю я. — Особенно когда жена хлопает дверью, предварительно обвинив тебя в чистой правде, а у друзей своя жизнь, — говорю ей и сам удивляюсь, насколько легко даются слова. Она вряд ли кому-то разболтает, а если и так, то едва ли ей кто-то поверит. — И в чем же? – такая непосредственность теперь в ее голосе, будто не она пять минут назад тряслась от страха, что я оставлю ее без заработка. – В чем обвинила? — В неверности, конечно, — отвечаю ей в тон, понимая, что это именно то, чего мне не хватало последние дни. Или последние месяцы? Я слишком привык делить жизнь на работу и постель, так что похоже совсем потерял навык адекватного общения. Но с этой барышней, согревающейся в моих руках мне на удивление легко. Должно быть, потому что к утру я забуду ее имя. — Но тебя это, похоже, не слишком огорчает? – она выпутывается из моих рук и оборачивается, а я вижу теперь ее настоящую – живую, открытую к разговору. Мы с ней, похоже, в одной лодке – оба заперты в себе обстоятельствами, не имея возможности открыть кому-то душу, понимаем, что сейчас – время для доверия. — Наплевать, — отвечаю ей честно, чем заслуживаю кивок понимания. – Она слишком давно перестала интересовать меня. — Только она? – мирно спрашивает Жаннет, и я улавливаю подвох в этом вопросе. Несложно понять, на что она намекает. Вспомнить хотя бы мое замешательство с выбором альбома. Но стоит ли говорить об этом? — Не знаю, — протягиваю я, переставая ощущать себя в своей тарелке. Мне вовсе не хочется обсуждать настолько интимный вопрос с неизвестной девицей. Но она уже не спускает с меня глаз, и что бы я ни сказал дальше, это выдаст меня с головой. — Понятно, — она прищуривает внимательные глаза. – Еще не поздно изменить свой выбор на эту ночь, — она не улыбается и не пытается задеть меня. Она, кажется, на самом деле пытается меня понять. — Нет, — резко отвечаю, не желая продолжать столь щекотливую тему. – И давай закончим. — Без проблем, — соглашается она, снова возвращаясь в то состояние полнейшего равнодушия, а мне становится противно. Зачем только втянул ее в этот глупый разговор и попытался открыться? Она же на самом деле ночная фея. Пусть даже несовершеннолетняя. От этой мысли становится еще хуже, и я все с тем же излишне грубым тоном спрашиваю: — Здесь можно получить выпивку? Едва уловимое осуждение сквозит в глубоких глазах напротив, но Жаннет кивает и быстро уходит, возвращаясь спустя пять минут с подносом в руках. Забираю у нее бутылку виски и бокал, не собираясь спаивать нимфетку, доставшуюся мне этой ночью. Наливаю двойную порцию и чувствую облегчение, когда алкоголь привычно согревает кровь. Да, это намного лучше, чем попытка объясниться в… В чем? В своих сексуальных предпочтениях? Нет, нет. Расслабляюсь и откидываюсь на спинку кровати, наливая еще один бокал и понимая, что завтра буду выглядеть хуже, чем сегодня. Впрочем, какая разница? И перед кем стесняться? Утром мне нужно будет увидеть Малфоя и вытряхнуть из него показания, и я сделаю это. А сейчас можно забыть обо всем. Но когда тянусь за новой порцией, не нахожу бутылку, но зато встречаю обозленный взгляд Жаннет. Она качает головой и ядовито выговаривает: — У нас притон, но не бар. И я не обязана ублажать вдрызг пьяных клиентов, какими бы знаменитыми они не были, — говорит уверенно, но вместе с тем слышу в ней желание уберечь меня от неумолимо настигающего пьянства. Да пошла она, заботливая сука. Пытаюсь подняться на ноги, но чувствую, что виски уже достаточно перемешался с кровью, чтобы лишить меня координации. — Пошла вон, — цежу сквозь сжатые зубы, внезапно обозленный сорвавшимся вечером страсти и попыток разобраться в себе, а девушка только с жалостью смотрит на меня, в самом деле собираясь уйти. Пока она медлит, вытаскиваю из кармана брюк несколько галлеонов и бросаю на кровать рядом с собой. – Убирайся, — повторяю, и голос мой едва не ломается. Жаннет забирает деньги и, прежде чем испариться из комнаты так же незаметно, как появилась, добавляет: — Всегда знала, что популярность до добра не доводит. В искренней ярости ударяю кулаком в подушку, но чувствую себя слишком слабым для того, чтобы, повинуясь порыву, разнести здесь все к чертовой матери. Вместо этого закрываю глаза, понимая, что вот-вот и усну, но в голове бушует торнадо мыслей и эмоций. Что со мной происходит? Не могу объяснить. Жена ушла от меня, а я не потрудился остановить ее. Карьера, кажется, рушится с каждым новым утром все стремительнее, и Малфой вполне может оказаться моим последним шансом на исправление. Да, Кингсли превосходно ко мне относился, но я подорвал это доверие своими ночными выкрутасами. Закусываю губу, неожиданно начиная чувствовать себя до крайности несчастным и одиноким. Никому не нужен, единственного человека, готового выслушать меня прогнал взашей. И меня постепенно начинает пробирать пьяная истерика, которую чудом останавливает опутывающий меня плотной паутиной сон. * * * Утром меня будит незнакомая женщина лет сорока, очевидно осуществляющая уборку в номерах после бурных ночей. Все правильно, она должна выбросить мусор и именно поэтому настойчиво трясет меня за плечо. Выползаю на свежий утренний воздух, глаза режет от яркого света, а в голове, кажется, устроили спарринг Тролли. Наплевав на Кингсли и его угрозы, захожу в первый попавшийся бар и заказываю минералку, опустошая полулитровую емкость меньше чем за минуту. Кое-как справившись с отвратительным состоянием, направляюсь в Мунго, не осознавая, что придется снова увидеть Джинни и презрение в ее потускневших от жизни со мной глазах. Поднимаюсь в палату Малфоя, но обнаруживаю ее пустой, а вместо Джинни — незнакомую медсестру, миловидную и до крайности вежливую. — А где Малфой? – недоумевающе спрашиваю у нее, а голос мой так хрипит, что она смотрит на меня с неприкрытым удивлением. — Мистер Малфой выписался сегодня утром, — она склоняет голову и изучает мое лицо. — Как это выписался? – не понимаю я, больше всего желая попросить у нее антипохмельное зелье. Но боюсь, что это окончательно лишит мой образ сексуальности. Или дальше уже некуда? – У него же дырка в голове! Как его могли выписать? — Его состояние можно считать удовлетворительным, — мгновенно суровеет коллега Джинни, и я понимаю, что теперь точно ничего не добьюсь от нее. – Нет причин удерживать его здесь. И прежде чем успеваю что-то добавить, она уходит, а за моей спиной раздается знакомый голос: — Отпустили мы твоего Малфоя, ищи его теперь дома. Оборачиваюсь и встречаю пронзительно ледяной взгляд моей жены. Джинни держится на расстоянии от меня и морщится, разглядывая мое лицо. — Куда же ты катишься, Гарри? – она качает головой, и я чувствую, как ей противно видеть меня. Пожалуй, она была права, решив вернуться к матери. Потому что мне даже не стыдно. Игнорирую ее риторический вопрос и выхожу из Мунго, больше всего нуждаясь в лечении разламывающейся от боли головы. Но вместо этого заставляю себя миновать очередной бар, где мог бы похмелиться, и аппарирую к поместью Малфоя. Невысокий двухэтажный особняк, обнесенный по периметру живой изгородью, сильно контрастирует с Малфой-менором в моей памяти. Должно быть, даже этот скользкий уж устал от длинных запутанных коридоров и ледяных спален с высокими потолками, украшенными лепниной. Кстати здесь она тоже присутствует — пережитки прошлого, я так понимаю. Подхожу к тяжелой деревянной двери с бронзовой ручкой в виде когтистой лапы, сжимающей массивный подвес, и несколько раз ударяю им о лакированную поверхность. Минуту приходится стоять в ожидании и бороться с ощущением пустыни во рту и торнадо в голове, после чего раздаются спокойные шаги и дверь приоткрывается, являя мне обнаженного до пояса Малфоя. Он, кажется, ничуть не стесняется моего невольно изучающего его стройную фигуру взгляда, недовольно поджимает тонкие губы и, в привычной манере растягивая слоги, интересуется: — Тебе велено меня преследовать или это твоя личная инициатива? — серые глаза быстро скользят холодным взглядом по моему лицу, останавливаясь на потрескавшихся от жажды губах и уже трехдневной щетине. — Первое, — отвечаю ему с такой неприязнью, словно это он заявился ко мне в состоянии не приемлемом для заместителя Кингсли. — Пустишь? Единственное что хорошо в моем состоянии — мне становится плевать на все предубеждения и правила хорошего тона. Малфой еще несколько секунд обдумывает мой вопрос, а затем великодушно отстраняется, пропуская меня внутрь холодного, но светлого помещения. Мы оказываемся в прихожей, смежной с кухней и я стараюсь как можно внимательнее осмотреться, но вчерашний виски слишком сильно притупил мою прозорливость и способность подмечать важные детали. Малфой отходит к широкому окну, не завешанному шторами, и присаживается на высокий подоконник, не спуская с меня глаз. — Снова будешь задавать примитивные вопросы, не объясняя причин, по которым отнимаешь у меня бесценное время? – раздраженно интересуется он, а я замечаю, как он неосознанно проводит ладонью по голове, щадя еще незажившую полностью рану. Интересно, он ведь должно быть на самом деле расстроен своей травмой и тем, что его команда вчера проиграла в финале. Об этом я успел прочитать в Пророке, пока поднимался в Мунго, но не нашел времени на то, чтобы обдумать, насколько Малфою была важна эта игра. — Вроде того, — сглатываю неприятный комок, образовавшийся в горле, и чувствую себя настолько паршиво, что совершенно не горю желанием устраивать новый допрос, из которого Малфой ускользнет также легко, как и в прошлый раз. Он ждет от меня продолжения, но когда я в течение минуты не издаю ни звука, устало вздыхает: — Чай будешь? Киваю, стараясь скрыть благодарность за это маленькое понимание. — Лучше кофе, если можно, — прощаюсь с остатками гордости, а Малфой хмыкает. — Нет, Поттер, в твоем случае лучше чай, — он достает изящную фарфоровую чашку, недолго колдует над ней, и я чувствую острый запах перечной мяты, вперемешку с цикорием. Пока он возится, обращаю внимание на огромный высокий торт, возвышающийся на низком кофейном столике. — Фанатки лютуют? – мирно спрашиваю, когда он ставит передо мной дымящуюся чашку и усаживается напротив. Он скован в движениях, и я начинаю думать, что зря он сбежал из Мунго. Точнее, зря они его выпустили. — Точно, — соглашается он. – Что, Поттер, не справляешься с образом героя? Его ехидство в любой другой день спровоцировало бы меня на агрессию, но я остаюсь безучастным. Несмотря на ночь, проведенную в глубоком забытьи, ужасно хочется спать. Честно говоря, я бы остался на диване в гостиной Малфоя, и вряд ли бы совесть смогла достучаться до меня сквозь эту похмельную каторгу, называемую реальностью. — Малфой, если ты думаешь, что я горю желанием препираться с тобой и выяснять отношения, то можешь забыть. Была б моя воля, меня бы здесь не было. Он потирает переносицу и едва заметно морщится. Странно, до этого момента я не замечал в нем подобной сдержанности. Видимо жизнь после падения Волдеморта, заключения его отца в Азкабан и бегства матери за границу существенно закалила его и теперь не позволяет проявлять чувства, будь то физическая боль или банальная усталость. И что-то мне подсказывает, я знаю, почему он подался в квиддич и каким образом достиг подобных результатов. — Но ты здесь, — отмечает он, осторожно склоняя голову. – И должен задать мне ряд риторических вопросов. А я совершенно не собираюсь на них отвечать, — он не дает мне возразить и продолжает: — Поэтому перестань тешить себя иллюзиями, что предоставишь Шеклболту отчет о случившемся. Это наше личное дело, мы без Министерских ищеек разберемся. Ого, значит, интуиция не подвела меня и на самом деле здесь куда больше личного, чем кажется на первый взгляд. Что действительно уничтожает все мои шансы достучаться до правды. — Звучит как признание, — прищуриваюсь, надеясь задеть его чувства и нарваться на скандал. Мне нужно чтобы он перестал контролировать себя от и до, тогда появится возможность интерпретировать его угрозы и оскорбления в реальные выводы. — Пей чай, — он взглядом указывает на чашку. – И помалкивай. Без тебя голова раскалывается и, судя по твоим глазам, не у меня одного. — С какой стати ты сбежал из Мунго? – интересуюсь, делая глоток и чувствуя, как тепло разливается по телу, а сознание проясняется. Мерлином клянусь, это не просто чай. С другой стороны, я уже рискнул, доверившись Малфою, чего теперь опасаться? Если он решил отравить меня, то ему удалось. Но ощущаю только приятную легкость и головокружительную слабость. — Не стал дожидаться, пока твоя благоверная залечит меня до смерти. Тем более я сам могу позаботиться о себе, — он подносит руку к лицу и ставит подбородок на согнутые пальцы. – Поттер, скажи, с каких это пор ты решил окончательно превратиться в ничтожество?