Оттепель и Советы

Многим позже…  — Как сейчас помню тот выстрел, — говорил Союз самому себе так тихо, что мог слышать только он. — Он ведь… Перевернул мою жизнь! Александр Владимирович Брагинский пришёл на кладбище, впервые за всё время своей жизни. Сейчас тут было пустынно, только он и могила. Как же много времени он потерял на то, чтобы найти её, а за ней всё это время никто не ухаживал. Трава здесь росла плохо, но пыли на надгробии было много. Тяжело вздохнув, Александр стал стирать пыль.  — Но я добился своего… — сказал совок, увидев надпись. — Добился своего… — повторил Александр. Присев на корточки, он положил на могилу пачку запечатанного «Беломора». Потом, встав, достал свою пачку и закурил папироску. — Покурим на дорожку? — спросил, будто бы сам у себя. Взгляд снова остановился на надгробии. Брагинский еще раз прочёл надпись, но ему ничего это не дало. Он и не знал его имени перед тем, как стрелять.  — Выходит… — русский бросил окурок в сторону, — всё зря, офицер. Умер ты просто так. Без чести, — парень развернулся и стал уходить. Ему было откровенно жаль офицера, но больше даже он злился на себя. И как раньше — на весь мир, принёсший ему столько боли. Было то, что он никому не мог доверить. Любовь, так тесно связанная с идеологией. Он никогда не мог побороть ту или иную сторону своей личности. И если одна из них страдала — это причиняло ему боль, но бороться всегда приходилось. Раньше он лично занимался наказанием тех, кто хотел его убить. Раньше Александр был чекистом. И сейчас, когда война уже вроде бы закончилась, он вернулся к своему делу. Только первый, с кем ему пришлось работать, был не тем, кого Брагинский ожидал видеть. Точнее сказать, он не то чтобы не ожидал, а откровенно не хотел. Александр нехотя сел за привычное место. Ему казалось, что всё вокруг серое, и он уже успел устать, даже не начав работать. Про себя парень хмыкнул — депрессия. Но работать нужно — это единственный способ заработать хоть немного денег. Брагинский потёр глаза, и в этот момент дверь открылась. Очевидно, вводили арестанта. Он не любил смотреть им в глаза, поэтому облокотился и оставил ладонь на лице. Из-за усталости показалось, что при желании в таком положении легко можно заснуть.  — Товарищ Брагинский, заключённый прибыл, дело ожидает вынесения приговора. — отрапортировали ему.  — Угу… — нехотя ответил чекист. — Зачитайте дело. На этих словах он убрал руку от лица и посмотрел на того, кого привели.  — Моника Байльшмидт, рост — 180, вес — 68, солдат Третьего Рейха в должности капитана. Обвиняется в многочисленных преступлениях против советского народа, в том числе в принятии участия в массовых репрессиях, геноциде мирного населения, содействия в их вывозе для использования в качестве бесплатной рабочей силы. Обвиняется также в активной пропаганде антикоммунизма и, в частности, соучастии в создании и управлении Фленсбургским правительством, пытавшимся реабилитировать Третий Рейх. Она здесь… Жива и здорова. Он смотрел на неё, а она на него. Но Союз всё так же не хотел смотреть ей в глаза — он уже когда-то тонул в них. В какие-то забывшиеся времена, еще до войны, тонул в них и позже — и во время войны, и уже тогда, когда для всех в Европе её больше не было… И когда Моники для всех в Европе уже не было. Но. Глаза — зеркало души… Как человеку, которому довелось тонуть в её глазах, ему уже не хотелось делать этого снова. Океан её души мог запросто стать болотом.  — Расстрел без подачи апелляций. И тогда все присутствующие в этой, казалось бы, тесной комнатушке, были согласны с ним. Но всех он тогда попросил выйти. Нависла тишина. И что говорить в таком случае? Александр не переставал смотреть на неё, она же отвела взгляд. Но немка прекрасно знала, что он всё еще смотрит на неё. В конце концов, тишина не могла дать ни дельного совета, ни забрать её подальше от этого места. Моника знала, что так произойдёт, знала.  — Пожалуйста… Скажи что-нибудь. Брагинский смотрел на неё почти без эмоций, но мысли его были как бушующее море. В силу депрессии, всех чувств, вместе взятых, ему самому неясно было, что он конкретно чувствует сейчас. Но всё же он решил сделать шаг вперёд. Он ведь всё-таки сам захотел поговорить с ней.  — Я застрелил того офицера для того, чтобы ты жила. И… — парень не знал, стоит ли говорить, что ему жаль, что произошло так, как произошло сейчас.  — И?.. — тихо и виновато спросила она, ожидая продолжения.  — Просто знай, что сейчас я не мог выбирать.  — Сейчас ты не мог… Но тогда, наверное, лучше бы ты меня застрелил.  — Ты правда так считаешь? — Александр взглянул на неё и продолжил: — Просто послушай меня… Присядь, пожалуйста. Моника взяла ближайший стул и, пододвинув его к столу, присела. Александр достал пачку папиросок и предложил ей. Когда они закурили, Брагинский продолжил разговор:  — Когда я застрелил его, то надеялся на то, что ты скроешься так, чтобы тебя уже больше никто не нашёл. И я думал, что встретимся мы не раньше чем через год или два, а ты сменишь имя и отрастишь волосы до пояса. А сегодня мне становится известно, что ты с нашей последней встречи всё это время пыталась реабилитировать Третий Рейх…  — Ты хоть понимаешь, о чём говоришь?! — резко перебила его она. — Если бы ты чувствовал себя так, как я! Если бы ты чувствовал, как ты умираешь, с каждым днём это чувство всё ближе и ближе, ты бы пытался делать что-то для того, чтобы тебе хоть немного стало лучше?! Ты пытался бы выжить?!  — Да, я…  — Нет же, дослушай! Мы оба прекрасно знаем, что Рейха уже не существует. Перед тобой живой труп! Души — той, что была, — уже нет, одно тело осталось! Если бы ты знал… Если бы знал, каково это — чувствовать, что, несмотря на все твои старания, ты всё равно умираешь, — она затихла и опустила голову. Затяжка. Выдох. Хриплый голос… — Двадцать третьего мая я сдалась в плен. Я так хотела умереть поскорее, что умоляла англичан отдать меня советским властям… Но мука продлилась вплоть до сегодня. Саша… Скажи мне, умоляю, скажи, что меня убьют хотя бы сегодня вечером! Скажи!!! Он выдержал мучительную для неё паузу, стряхивая пепел. Союз перевёл взгляд с папироски на неё, и их взгляды снова пересеклись.  — Ты сказала, лучше бы я тебя застрелил. Значит, лучше это сделаю я. Вечером они оба были в лесу. Стояли и говорили, будто бы ничего особенного не должно было произойти.  — Тебе разрешили сделать это лично, да? Он кивнул. Она вздохнула и поправила ему воротник.  — Что будешь делать потом?  — Пойду на кладбище к офицеру.  — Передай ему от меня привет, — она грустно улыбнулась и добавила: — Хотя, всё равно на Том Свете встретимся с ним.  — Все там будем, — сказал он.  — Ладно. Давай уже… Александр обнял Монику. Та ровно дышала, но сердце её всё-таки стучало всё быстрее с каждым мигом. Парень вытащил заряженный ТТ, приставил ей к виску и тихо прошептал на ухо:  — Я лишь хотел, чтобы всё было лучше… А убил двух невинных людей. Увы. Её дыхание лишь на секунду стало прерывчатым. На следующую она уже не дышала. Ветер легонько дул, уводя за собой дым со ствола…