Apres Moi

Вязкий сон — кажется, спит она уже давно, но ожидаемое облегчение так и не пришло — даже сквозь тягучую дремоту Катерина ощущает, как хаотично колотится под ночной сорочкой сердце, и как ползут по лбу мелкие капли холодной испарины. Перевернувшись на бок, Ее Величество пытается лечь удобнее — прижимает рукой одеяло к груди так крепко, будто и правда сможет унять колокол под ребрами. Ничего не помогает. Сон по-прежнему терзает ее ничуть не меньше, чем терзала бы бессонница, не выпей Катерина снадобье придворного врача. Только теперь спасения от изнуряющего отдыха нет — глаза открыть не получится, даже если собраться с силами и приказать себе проснуться. Она тихо сопит, делает глубокий вдох и снова переворачивается на спину. На другой бок. На живот. Во всем, что произошло... Во всем, что сейчас происходит, она видит свою вину, хоть и не хочет этого признавать. Возможно даже, что не хочет вполне обоснованно, но от этого не легче — в ушах стоит шум, в глазах — слезы. Они прячутся под дрожащими ресницами, но они там — немые доказательства того, что королева-мать оплакивает сына. На бок. Снова на спину. Выдох. Вязкий, липкий сон топит Катерину, хотя еще несколько часов назад она надеялась, что именно он поможет ей избавиться от чувства опустошенности. От всеобъемлющей жалости к самой себе. От такой неприличной тоски, застрявшей в горле и вот уже второй день не позволяющей есть. Катерина скользит рукой по подушке и укладывает ладонь себе на лоб. Дьявол бы побрал прорицателя, так некстати обрушившего на свою королеву предсказание о скорой смерти ее сына. Короля... Если бы только Нострадамус промолчал тогда — она не знала бы, что легкая простуда Франциска сведет мальчика в могилу. Она молилась бы о его выздоровлении, как молилась бы любая мать, оставаясь в неведении до последнего момента, когда было бы решительно поздно. Но вместо мольбы, смирившись с неизбежностью, она старательно забила в себе страх потерять сына страхом другим: потерять власть. И пока болезнь прогрызала молодого монарха изнутри, Катерине удавалось увлечь себя тайными приготовлениями грядущего отъезда его недалекой молодой супруги домой, в Шотландию. Потому что слишком многих аристократов успела озлобить и настроить против себя юная супруга короля. Катерине остается лишь догадываться, как сложится судьба девушки, когда та вернется в свою родную страну. Пожалуй, Катерине даже жаль юную вдову — не сумев совладать с французским престолом, едва ли Мария справится с шотландским. Впрочем, королева-мать быстро отмахивается от этой мысли, загнав свои переживания о маленькой глупышке, которая росла с другими детьми Катерины, глубоко под одно-единственное понимание: для Франции шотландская королева стала проклятьем. Как и для своего мужа. И пока Мария все свое время проводила рядом с медленно угасающим супругом и молилась о его выздоровлении, Катерина знала. Знала с первой секунды, что эту болезнь пятнадцатилетний король не переживет. Не знала только, что под сердцем юная королева носит младенца, а значит, у Франциска вот-вот появится законный наследник. По сути, Мария так не сообщила королеве-матери, а лишь в рыданиях над остывающим телом мужа причитала, что их ребенку нужен отец. Вдох. Выдох. На бок, на живот. Изо всех сил Катерина пытается проснуться — выйти на балкон, укутавшись в теплый халат, и встретить рассвет... Но вместо этого снова елозит ладонью по подушке, едва заметно шевелит губами и выше натягивает одеяло. Снова на бок, снова на спину. Где-то вдалеке слышится грохот распахнувшейся двери — и на рот Катерины резко опускается чья-то шершавая ладонь. Кто-то хватает королеву-мать за плечо и тащит с кровати. Роняет коленями на пол, впивается пальцами в ворот сорочки и тянет вверх, заставляя встать на ноги. Колени подгибаются, и Катерину держат под руки, а на щеке вспыхивает жгучий след от удара наотмашь. Распахнув глаза, Ее Величество силится понять, что происходит, но картина рассыпается звоном металла в ушах и собственными криками. Катерину тащат куда-то по коридору — ее босые ноги заплетаются, скользя по ледяному полу и ударяясь пальцами о многочисленные ступени. В глазах по-прежнему мутно, по лицу скользят влажные от пота волосы, по спине царапает морозный воздух — еще не понимая, кто эти люди, а потому изо всех сил требуя ее отпустить и призывая стражников, Катерина уже знает, куда они идут. В покои молодой вдовы. В голове вспыхивает фейерверк мыслей — неужели Мария настолько потеряла рассудок от утраты, что решилась вот так обращаться с матерью усопшего короля? Неужели возомнила, что беременность дает ей на это право? Или верит, будто смерть Франциска сделала ее безраздельной королевой Франции? Катерина снова кричит — в голосе больше ненависти, чем страха. Злобы. Она угрожает неуклюже волокущим ее солдатам. Их форму она не узнает, но списывает это на действие снотворного. Наверняка это охрана Марии. Наверняка... Девица совсем зарвалась, если считает подобное допустимым... И Катерина готова вылить на голову невестки все то, что копилось в оскорбленном сознании Медичи все последние недели... Мысль прерывается в тот момент, когда один из волокущих ее солдат толкает ногой двери в покои молодой вдовы. Уже проснувшаяся Катерина, мгновение назад готовая собственными руками свернуть беременной невестке шею, вдруг застывает в ужасе, отчего получает неожиданно унизительный и неправдоподобно болезненный подзатыльник. Она падает на пол, лишенная поддержки своих конвоиров, но даже тогда не перестает смотреть на кровать Марии...