El Rey By The Dashboard Light/Эль Рэй в огнях приборной панели

      Хотела бы она сказать, что все это только ради того, чтобы он ответил "да". Эти... щенячьи глаза. Она хотела бы сказать, что думает только о свободе, о спасении своей семьи. Но когда она целует Ричи Гекко... Честно говоря, она не думает ни о чем.       Это просто... происходит, как гравитация, магнитные поля, целенаправленно действующие силы природы. Кейт смотрит в его глаза, и это притягивает к нему точно так же, как он тянется к ней с тех пор, как увидел ее плавающей в бассейне. Это как гипноз, одержимость.       Его губы теплые, и он нежен, так нежен с ней, когда целует в ответ.       И магия разрушается. Этот человек, который сегодня приставлял пистолет к ее голове, который собирался убить ее отца и брата... делать это с ним неправильно, как и у него нет права наслаждаться этим.       Кейт отшатывается назад, внутри нее все холодеет. Его глаза затуманены и они такие, такие голубые.       — О Боже мой! "Я не могу, не могу. Что же я делаю?"       И без всякого сомнения, появление Сета в этот самый момент ни что иное, как своевременное божественное вмешательство.       — Дочка священника снова забивает.       Ее лицо пылает. Господи, прямо сейчас она не может вынести даже чьих-либо взглядов на себе. Кейт поднимается и буквально улетает прочь, стыд колотится в ее ушах. Где-то позади Ричи зовет ее, но она не останавливается, просто выскакивает через первую попавшуюся открытую дверь.       Это коридор отделанный камнем, как и все в этом месте, весь задрапирован красным вельветом, освещен неоновым светом и окутан клубами сигаретного дыма. Кейт натыкается на группку девушек (стриптизерш?), которые, возможно, вышли на перерыв или вроде того. Они хихикают и обступают ее, называют mi cielo и amorcita, глядят по волосам и лицу. Ее кожа немеет, когда они трогают ее, непринужденно и почти... сексуально, и она чувствует, будто ее во что-то вовлекают.       Она вырывается прочь, а их смешки летят ей вдогонку, толкая вперед, в темноту. Она кидается за угол, думая, что движется в сторону туалетных комнат.       О нет. Здесь совсем нет света. Кейт поворачивается и нащупывает стены, пытаясь вернуться туда, откуда пришла, но все вокруг окутано тьмой. Где же она на самом деле? Она, должно быть, ходила какими-то кругами, потеряла направление, бродя вслепую.       Это место такое странное. Или может все мексиканские бары для байкеров так устроены. Таких много?       Кажется, она идет в темноте уже целую вечность. Волосы шевелятся на затылке, будто кто-то смотрит или... идет за ней? Это шаги позади нее? Чье-то дыхание? О, Боже! Возможно воображение играет с ней (пожалуйста, пусть это будет так), но ей не хочется это выяснять, поэтому она прибавляет ходу, спотыкаясь на неровном полу.       Вина и унижение уже давно поглощены страхом, когда она видит вдалеке красную неоновую вывеску. Девушка чувствует такое облегчение, что на глаза наворачиваются слезы.       — Спасибо, Господи — выдыхает Кейт и спешит как можно скорее добраться до спасительных огней.       Она опасается, что за дверью окажется какая-нибудь... суперсекретная ВИП-комната, и что она ворвется туда, как сумасшедшая, неловко нарушив чье-нибудь уединение. Но нет, это оказывается знаком пожарного выхода.       Пожарный выход. Здесь. Да что не так с эти местом?       Мурашки бегут по телу, а в горле завязывается тугой узел. Она должна выбраться, выбраться, выбраться отсюда. Кейт отчаянно шарит в темноте, пытаясь нащупать ручку.       Никто и никогда раньше не был так счастлив щелчку дверного замка, она в этом уверена.       Девушка толкает дверь и чувствует холодный ночной воздух на коже. Кажется, она оказалась в дальнем конце стороне стоянки. Кейт на ватных ногах бежит до первых припаркованных машин, сердце бьется, как сумасшедшее, ее всю трясет.       Глубокий вдох и выдох, до тех пор, пока пульс не приходит в норму. И тут до нее доходит: она снаружи. Она выбралась. До фургона рукой подать.       Если бы семья была здесь, они могли бы уехать прямо сейчас. Уехать подальше отсюда и никогда не возвращаться. Этот день мог стать лишь плохим воспоминанием, сном, несчастьем, которое случается с кем-то еще. Они могли бы просто убежать.       Но только вот это невероятно глупо. Отец и Скотт внутри и это даже не важно, потому что ключи все еще у Сета. Кроме того у Сета есть пистолет и два последних в этом мире близких человека, которые, наверняка, будут злиться на то, что она убежала.       Внезапно нахождение снаружи перестает казаться такой уж хорошей идеей. Кейт смотрит на окруженные строительными лесами вышки нефтяных скважин, испускающие гигантские всполохи огня, байкеров пьющих, ругающихся и нарезающих круги по парковке, жутких типов, кучкующихся вокруг горящих бочек, которые уже начинают пялиться на нее, и думает, что выйти из бара было самой худшей на свете мыслью.       Один из этих типов похож на того недавнего слизняка, зазывалу, который облизывал пальцы и называл ее "Вишневым Пирожком".       Кейт обхватывает себя руками и спешит к входу в "Крученные Сиськи", пытаясь сообразить, как попасть внутрь и не попасться, не сделать большой крюк или не оказаться достаточно близко к тем страшным фрикам, чтобы кто-то из них мог облапать ее (или облизать, или... что похуже).       Позади открывается и тут же захлопывается дверь. Кейт оборачивается.       Это Ричи. Его очки отражают свет вывески, и даже отсюда, издалека и в темноте, она видит, что он смотрит на нее.       Черт.       Он направляется прямо к ней, не колеблясь, сосредоточенно, целеустремленно отмеряя большие шаги, и она застывает, в смятении между порывом бежать и другим, странным, более темным.       — Кейт, — говорит он низким мягким голосом. Это бьет ее словно кулак, вышибает из нее дух.       Она стоит, как вкопанная, не в силах дышать и шевелиться, и наблюдает за тем, как он подходит к ней, будто во сне.       Ричи приближается вплотную, но продолжает двигаться, оттесняя ее назад, пока она не врезается в одну из машин, какой-то старый универсал, холодный, твердый и неподвижный. Он отрезает ей путь, кладет руки по обеим сторонам от нее, не касаясь, ну почти не касаясь. Это выглядит угрожающе. Хищно. Она смотрит на него, и он так высок, что плечами закрывает небо. Все, что она видит — это он.       Желудок безумно подпрыгивает, ее охватывает невероятное обжигающее волнение, а страх стягивает ее посередине, словно тугая веревка.       — Ты ведь не собиралась просто провести меня.       Утверждение, не вопрос. Она чувствует, как голова качается в отрицательном жесте, будто тело ей не принадлежит.       — Нет, — но должно было быть так. Так задумывалось. Было бы лучше, чтобы было так.       Она не знает, что она теперь за человек.       Он прижимается ближе, и маленькое пространство между ними начинает потрескивать. Она ощущает дискомфорт от его близости, лацканов его пиджака, слегка щекочущих ей руки, его внушительной физической массы. Он пахнет порохом и сигаретами, каким-то старомодным средством после бритья, немного кровью и самим собой.       — Почему ты убежала? Я напугал тебя?       Нет. Она боялась его достаточно сильно, но не за себя саму после поездки в фургоне, когда он закрыл глаза и молился с ней. "Ты не такая, как они."       — Я... я не могла... Я...       — Я бы никогда не обидел тебя, — он заправляет ей волосы назад знакомым движением, едва касаясь пальцами пылающей щеки. — Ты же знаешь это. Я чувствую, знаешь.       (Он был нерешителен, осторожен, сперва лишь слегка касаясь прохладными кончиками пальцев предложенной руки, но тогда между ними пробежала искра, начало, и он должно быть почувствовал это, потому что его пальцы переплелись с ее; он доверял ей, не имея на то никаких причин, но все же доверял).       — Знаю, — шепчет она.       — Ты хотела, чтобы я нашел тебя, — он смотрит прямо в глаза, эта дурацкая маска выражения невозмутимости на лице — вечное противоречие с тем, что под ней, — Ты хотела, чтобы я снова поцеловал тебя.       Она пугается того, насколько это правдиво, и первый порыв — сопротивление. Кейт снова мотает головой, отчаянно, в попытке восстановить контроль над беспорядочной чехардой мыслей.       — Нет, — говорит она и не может оторвать взгляд от его рта. Она следит за тем, как он облизывает губы (Отец прав — она плохая лгунья).       — Да, ты хотела, — неоновый отблеск его глаз в темноте, будто разряд за темной оправой очков, эталон голубого, и в этот момент Кейт полностью верит, что он может видеть ее изнутри.       Ричи подхватывает ее затылок своей большой ладонью и целует.       Он нежен с ней, деликатен, почти осторожен. Остатки ее сопротивления рушатся и тают в нем. Она может противостоять жесткости, вульгарности или грубости. Но у нее нет защиты от доброты.       Кейт осторожно кладет дрожащие руки ему на грудь, белый хлопок поверх теплой кожи, мускулы, кость; под ее ладонями учащенно бьется сердце, его рука на ее шее подрагивает, и это — настоящее под всей его скорлупой невозмутимости и спокойствия. Он будто воспаряет... пробуждается... вслед за ней.       Она выгибает спину, словно лук, чтобы прильнуть к нему, хочет прижаться ближе, вскрыть и попробовать то, что таится внутри. Она хочет упиваться им.       Он стонет, с влажным звуком прерывает поцелуй, его дыхание на ее щеке.       — До дна, — он тяжело дышит, прижимая ее к поверхности машины. — Ты хочешь испить меня до дна.       Ее челюсть готова упасть, на языке вертится "как много еще ты видишь", но он ловит ее губы, ловит слова и проглатывает их. Его пальцы в ее прядях волос, его рот с натиском открывает ее.       С Кайлом так никогда не было.       Теперь никакой деликатности и бережности. Кровь бурлит по всему ее телу, обжигая пульсирующей волной с головы до ног. "Поцелуй" — этого слова недостаточно, чтобы описать происходящее — он будто бы сам пытается выпить ее, присвоить и поглотить. Его губы горячи, требовательны, и она цепляется за лацканы его пиджака продавца Библий, словно жизнь зависит от этого, проводит языком вдоль шероховатой линии его зубов, чтобы почувствовать его дрожь.       Холодный металл и стекло касаются ее спины и плеч, ноги ощущают колесную нишу. Его руки скользят по изгибу ее позвоночника, прижимая так, будто она может (будто она хочет) уйти, будто она не заключена в западню между универсалом и его телом. Кейт кажется, что она пленница своего тела, ей трудно думать или дышать, но это не имеет значения.       Его колено вжимается между ее бедер, чуть поднимаясь вверх. Каждый нерв в ее теле загорается и звенит.       Приглушенный, постепенно нарастающий звук, похожий на свист, доносится откуда-то издалека, за тысячу миль, как из-под воды, становясь все громче. Хор освистываний и улюлюканий на испанском все назойливее, и его больше нельзя игнорировать.       Кейт приходит в себя, отворачивается и шумно вдыхает. Она смотрит через плечо и видит смеющихся и хихикающих людей, наблюдающих за ними.       — Они смотрят на нас.       Его полные губы приоткрыты, от черных зрачков блестящих глаз веет тьмой.       — Мне все равно, — его голос хриплый, как тогда, у бассейна (Разве твой папаша не говорил тебе никогда не делать этого?), и он, не отрывая взгляда, тянется, чтобы на ощупь найти дверную ручку машины. Дергает ее, открывая, и придерживает для Кейт, как настоящий джентльмен (он и правда такой, как ни странно это звучит, чарующе, до неловкости обходительный тогда, когда этого не ожидаешь).       — Прошу.       Она сомневается. Парковка, при всей своей открытости, имеет одну отличительную особенность — даже по сравнению с приватными кабинками внутри, куда любой может войти, то есть уже зашел — здесь и в самом деле можно побыть наедине. Никаких ограничений на то, что может произойти: на заднем сидении авто может случиться все, что угодно.       Так много доводов против того, чтобы пойти за ним. И ей действительно, действительно не стоит этого делать. Хорошая девочка (умная девочка) этого бы не сделала.       На языке все еще ярко ощущается его странный вкус. Агава. Корица. Макадамия. Ее ладони потеют.       Кейт проскальзывает мимо него внутрь, сама не веря в то, что правда делает это.