Своя любовь, чужая жизнь.

Никогда. Это понимание может обрушиться с ужасающей ясностью в любой момент. Чаще всего оно ждёт за углом, чтобы когда придёт срок, прервать полосу удачи и вырасти на пути каменной стеной. Куда страшнее, если этому слову предшествует ещё одно. «Уже никогда». Это поток ледяной воды, затягивающий, душащий круговорот… Весенний вечер заканчивался мелким дождём, просветами среди тонкой пелены облаков и прохладой, заставляющей зябко ежиться. Мыслей в голове уже не оставалось, а необходимость куда-то ехать была равносильна приговору к каторге. Джонатан попытался надёжнее запахнуться в плащ, спасаясь от сырости. «Я всегда хотел быть свободным. И к чему это привело?» Нет, конечно, можно было бросить всё, плюнуть на встречу, остаться дома… Остаться в доме, где спустя год после переезда так и не появилось мебели, кроме самой необходимой, а эхо гулко разносит звук каждого шага. Там были только книги. Единственная общая страсть двух совершенно разных людей. Аккуратные стопки высились у стен. Ничего больше. Джонатан гордился собой за то, что научился не бояться, кажется, уже ничего. Ему всегда и во всем везло. Его жизнь сложилась как нельзя лучше, он не зависел ни от кого и ни от чего, кроме собственной сообразительности, нюха и умения уболтать клиента. И только сегодня с утра он испытал забытое с детства чувство страха. Мерзкое и липкое. В тот момент он решал, согласиться ли на эту последнюю позднюю встречу с заказчиком или договориться о другой, грозящей принести с собой только разочарование, но куда более важной. Рико Фолетти был темноволосым и смешливым. Его блестящие глаза напоминали пару маслин, а стройная фигура – кипарисы, росшие на его родине. Джонатан не искал лучшего сравнения, не боясь банальности. Удивительным казалось, что такой парень как Рико способен проводить целые дни в своём маленьком магазинчике, изучая, исследуя старые тома. Это занятие больше подошло бы старику. Порой и вечера были проведены за глотанием книжной пыли. Сегодня Рико готов был сделать исключение и выбраться с другом в один из тех неприметных баров в старом городе, где подают самое лучшее пиво, где нет назойливого фона множества голосов, а музыка льется со сцены, живая и объёмная как никогда, приправленная сочным вокалом темнокожей певицы. Сегодня Джонатан испугался этого предложения. И ненавидел себя за этот страх. Неделями раньше он ещё не знал, что «просто поговорить» будет самым сложным, хотя и понимал, что друг переставший быть просто другом – это уже проблема. Он надеялся, что проблема решится сама собой. Что блажь пройдёт, и с Рико снова будет легко, как раньше. Что сопровождающий его какой-то особенный пряный запах перестанет лезть в ноздри, стоит придвинуться ближе, что блики на смуглой коже не будут так завораживать, что опять будут привлекать слова, а не губы, которые их произносят. Красивые, безупречной для парня формы губы, которые так и тянет поцеловать. Прижать к себе гибкое молодое тело, ласкать, не отпуская, пресекая все возможные протесты, позабыв о времени, позабыв о реальности, позабыв обо всём мире. Джонатан выругался и сжал руль. Если бы эти мысли были написаны на листке бумаги, тот давно был бы измусолен, скомкан и выкинут в ближайшую мусорную корзину, а потом снова вынут оттуда и любовно разглажен, как минимум десяток раз. Столько раз, а может куда больше за сегодняшний день Джонатан обдумывал их возможный с Рико разговор. Признание и реакцию друга на него. Что будет после: смущение, удар в челюсть, хлопнувшая дверь, попытка пойти навстречу? Джонатан сам не заметил того, что разгоняет машину все сильнее, стремясь в этой скорости выместить всю злость на себя и на Рико, который не замечал или не хотел замечать всех намёков. Руль пришлось ненадолго отпустить, чтобы зажечь сигарету. Получилось только со второго раза, первая сломалась в пальцах. Ещё один день потрачен впустую. Целый день его жизни был отдан во власть иррациональному страху. Боязни того, что разговор с Рико станет непоправимой ошибкой. Что пойми друг, что уже давно интересует Джонатана как мужчина, как любовник, и он отвернётся навсегда. Исчезнет, как исчезает горьковатый сигаретный дым, унесённый холодным весенним ветром, оставив после себя опустошенность. Вечерняя дорога была пустынной. Исключение составлял одинокий прохожий, пожилой мужчина в старомодном плаще и шляпе, неспешно бредущий по обочине, опираясь на трость. Джонатан хотел было остановиться, чтобы подвезти, но прохожий махнул рукой – проезжай, мол, дальше. И водитель, досадующий на то, что не удалось хоть так отвлечься от тяжёлых размышлений, снова набрал скорость. Освобождённая ото льда река быстро несла на волнах последний мусор паводка. Въезд на мост был неровным, машину тряхнуло. Дорогая зажигалка, недавний подарок Рико, слетела с панели. Придерживая руль одной рукой, Джонатан наклонился, чтобы её поднять. В это время зазвонил телефон, небрежно брошенный на соседнее сиденье, и мужчина, выпрямляясь, потянулся за ним. Заметил высветившееся имя, прежде чем успел взять трубку в ладонь, и рука на руле дрогнула. Тот момент, когда машину начало заносить, он так и не запомнил. Весенний пейзаж за окнами сдвинулся, перевернулся, взорвавшись вдруг снопом ярких искр, стрельнула боль в вывернутом запястье, металлический скрежет заменил собой все прочие звуки. Никогда… Этот приговор выносит сдавливающий грудь ремень. Кажется, должна быть боль, но боли нет. Только холод расползается по телу. А ремень всё не поддаётся непослушным пальцам. Вода давит, забиваясь в ноздри, разверзается смертельная тьма, обдавая ледяным дыханием. Панический ужас, тот, что до жалкой дрожи, до тошноты, последний, самый острый, отходит на миг на второй план, отогнанный случайной мыслью: «Больше никогда». Её отстранённо произносит в голове чей-то чужой незнакомый голос. А своего собственного, пытающегося выкрикнуть то ли имя, то ли мольбу о помощи не слышно. Кажется, легкие разорвутся. А потом тьма милосердно затапливает сознание, как захватила только что в свои воды случайную добычу река. Сигаретный дым поднимается к потолку и зависает под ним диковинным узорчатым покрывалом. А усталость всё никак не уходит прочь. Влажный воздух улицы уже давно заполнил комнату, принеся только холод, но не облегчение. Они сказали, что это случилось вечером. Они, отмахиваясь как от мухи, равнодушно выкладывали факты, среди которых не было ни одного действительно важного, и рассуждали о скорости течения. Они вынесли приговор «нет шансов». Парень в комнате курил одну сигарету за другой, вспоминая те дневные разговоры. Он пытался напиться, но это никак не удавалось. Мысли оставались кристально чистыми, как всегда, только теперь грани кристалла резали, отдаваясь болью, непривычно острой. И только в самой глубине оставался тусклый, будто сигаретный, огонёк надежды. Рико никак не хватало сил принять случившееся и затушить этот огонёк, как тушил он сейчас окурок последней сигареты из купленной днём пачки. Мужчины не плачут. Это Рико твёрдо усвоил с детства. Но от невозможности выразить, выплеснуть заполнявшую всё сознание боль казалось, что внутри разгорается пожар и сразу гаснет, оставляя тупое оцепенение. А он-то думал, почему Джон не берёт трубку, хотя отвечал всегда, даже если Рико заставал его звонком ночью в постели с какой-нибудь красоткой. Что-то творилось с другом в последние дни. Рико не понимал, что именно. Он чувствовал, как отношение Джонатана к нему изменилось. Друг стал избегать встреч и всё чаще отмалчивался при попытке завести беседу, сократив общение до делового. Причина… обиды?.. была неясна. В тот вечер, когда всё случилось, Рико хотел вытащить друга поговорить. Хотел выяснить, наконец, в чём дело. Не успел. И уже никогда не сможет этого сделать. Кулак опустился на стеклянную столешницу. Толстый ковёр заглушил звук падения осколков. Те мешались на полу с окурками и разлившимся бренди. Рико смотрел на это непонимающим взором. Ему вдруг показалось, что он видит дурной сон. Что вот сейчас он попытается поднять стекляшку, порежется и от этой боли обязательно проснётся. Тогда можно будет позвонить Джону и рассказать о дурацком видении. Друг не мог уйти навсегда. Он просто уехал. Уехал очень далеко и обязательно вернётся. Всё остальное - просто приснившийся кошмар. Вырваться из сна оказалось непросто. Кошмар надёжно упрятал в свой лабиринт, и отпускать жертву не собирался, выдавая на все попытки проснуться череду неясных образов и чьи-то полузабытые голоса сквозь толщу водяного плена. Лежать на дне было немыслимо холодно. Ни единого луча света вокруг, он никогда не сможет пробиться сверху. Оттуда, где осталось всё… Что «всё»? Спящий не помнил. Что-то давило на грудь. Обломок проржавевшей железяки впился в ладонь. Спящий знал, что должен чувствовать. Но не чувствовал на самом деле абсолютно ничего. И это было самым страшным, как и то, что не удавалось пошевелить даже пальцем. Все попытки приподнять руку оставались безуспешными. Он знал, что будет лежать тут на дне бесконечно долго, отданный кем-то неведомым во власть этой темноты. Но свет всё же появился. Спустя целую вечность, прямо в толще воды расползлось пятно тусклого желтоватого сияния. Спящему хотелось крикнуть, что он здесь, чтобы его забрали отсюда. Он раскрывал рот безнадёжно, зная, что не услышит собственного голоса, но в лёгкие вдруг ворвался воздух, а тело пронзила оглушающая боль, заставляя корчиться в судорогах. - Реанимация никогда не была моей сильной стороной, - прокомментировал всё это чей-то спокойный голос. Джонатан бился, сбрасывая оковы смертельного сна, отчаянно боролся, выдираясь из этих невидимых пут, и услышал свой собственный слабый хриплый вскрик. Обрушились грудой кирпичей бессвязные воспоминания минувшего вечера. Под затылком оказался уже не мягкий донный ил, а белая потрескавшаяся плитка стены, к которой Джонатан прислонился спиной. - Давай, сынок, очухивайся. Пора вставать. Не будь нюней, - рассмеялся невидимый кто-то. А воды больше не было. Была одинокая лампочка под помятым металлическим колпаком, не слишком чистый пол, на котором почему-то кое-где валялись крупные птичьи перья, старый стол и пара табуретов, один из которых безнадёжно колченог. Окна обшарпанной кухни плотно закрывали нелепейшие занавески в синий цветочек. Джонатан вздрогнул от холода и понял, что полностью обнажён. Ему протянули руку, горячую, мозолистую… живую. И помогли подняться с пола. И только тогда Джонатан осмелился взглянуть в лицо неведомого спасителя. Лицо это казалось смутно знакомым. Но понять, где видел раньше, получилось только когда в поле зрения случайно попали прислонённая к столу трость и брошенный на тумбочку плащ. Несомненно, это был тот же старик, которого Джонатан видел сегодня на шоссе. Седые длинные волосы растрепались, кожа имела бронзово-красноватый загар, какой мог получить только человек, проводящий много времени на свежем воздухе. Светлые голубые глаза смотрели сочувственно, а между усами и аккуратной бородой притаилась немного насмешливая улыбка. - Я - Джон. Джонатан Арден. Сколько времени прошло? Когда вы выловили меня оттуда? Где мы? – говорить громко ещё не получалось, каждый вдох давался с трудом, но боль отступила оставив после себя только слабость и пугающее воспоминание. - Выловил? Хм… Ну пусть будет так. Можешь звать меня Чарли, сынок. На-ка, выпей, - Чарльз взял со стола жестяную кружку и протянул её гостю. Джон не подумал, что это может быть, и сделал большой глоток. И тут же закашлялся, поперхнулся, горло обожгло. - Крепкая штука. - Да. Не плохая. Помогает согреться. Особенно таким, как ты. - Таким как я? Где мы? У вас дома? - Да. Пожалуй, что у меня дома, - Чарльз протянул ему свой плащ. – Знаешь, что тебе надо сделать? Похоже, нет… Определись с тем, что ты хочешь на самом деле. Это для начала. А потом мы подумаем, как тебе помочь. Джонатану было не до раздумываний о нелепости своего вида, чужой плащ помогал согреться. - Мне надо позвонить. Я вызову такси. Может быть, у вас найдётся одежда? Я пришлю вам днем. Который сейчас час? - Который хочешь, - Чарльз налил себе всё того же пойла в другую кружку, поднял её в приветственном жесте, прежде чем не поморщившись сделать такой же большой глоток. – А такси отсюда не ходят. - Где мы всё-таки? - А ты сам глянь. Что-то в тоне нового знакомого Джонатану очень не понравилось. Он хотел подойти к окну, но передумал и шагнул к кухонной двери. Задержался на мгновение, прежде чем открыть её, и всё-таки повернул ручку. Там за дверью не было ничего. Точнее, там было ничто. Темнота, изредка прорезаемая далёкими яркими вспышками. Ни земли, ни неба, ни тем более, продолжения дома. Даже стен оставшейся позади кухни снаружи не было видно. Там, за дверью завывали ветра. Почему-то Джонатан не сомневался, что стоит ему сделать шаг в эту темноту, как ветры разорвут его тело на мириады клочков, на атомы, окончательно ввергнув в небытие. Мужчина судорожно захлопнул дверь и вернулся к столу, ещё раз взглянув на Чарльза. Теперь он не сомневался в своей догадке. Он схватил старика за грудки, так что треснула старая рубаха того. - Кто ты, черт подери?! Я видел тебя раньше! Точно видел! Ещё до сегодняшнего вечера… Удар был куда сильнее, чем можно было ожидать от человека в возрасте. Джон выпустил рубашку и отлетел к уже знакомой стене, ударившись спиной. Снова перехватило дыхание. - Я – Чарльз Джонатан Арден. Собственная фамилия, как и имя, ударила электрическим разрядом. Воспоминание было расплывчатым, туманным. Старый альбом на бабушкиных коленях, черно-белая фотография, с которой так же прямо и вызывающе-смело смотрел человек в дурацкой шляпе. «Гляди, Джонни. А это твой прадедушка. Дедушка Чарли. Ты его совсем не помнишь, наверное». Слов не было. Джонатан не пытался встать с пола. Все мысли снова провалились в никуда. Осоловело моргая, он смотрел на старика. Тот улыбнулся и подмигнул. - Всякое случается. Давай не будем усложнять. Я твой ангел. Ангел-хранитель. - Что? И крылья есть? – от абсурдности ситуации лучшего вопроса в голову не пришло. Старик усмехнулся, повёл плечами. Крылья были. Не белые, но и не чёрные, как раз такой окраски, какая бывает у соколиных. Только эти изгибом касались низкого кухонного потолка. - А то как бы я успевал вытаскивать твою задницу из всех неприятностей, внучек. Ну и доставил же ты мне сегодня хлопот… - Значит всё? Всё кончилось? – Джонатан не узнавал свой голос. В нём появились против воли жалкие просящие нотки. А сам факт того, что там, в привычном нормальном мире его, Джонатана Ардена, больше не существует, осмыслить не получалось. Хотелось заорать. Крикнуть кому-то, что всё… его жизнь… не могло закончиться вот так просто, ни с чего. Что это несправедливо и глупо. Джонатан каким-то чудом сдержался и только судорожно сжал кулаки. - Если ты захочешь, то конечно всё закончится. Но чем ты меня всегда радовал, ты не отличался страстью к самоубийству. Поменьше дури в голове, и ты был бы вполне нормальным парнем. А так ты просто хороший парень, с чего-то возомнивший себя крутым. - Нормальным… - Джонатан опустил голову, вспоминая, о чём думал перед аварией. Смотреть в глаза прадеду, которого и не знал толком, было почему-то отчаянно стыдно. - Смотря, что считать нормальностью… Нет, я конечно сейчас могу тебя проклясть, лишить родительского благословения, дать по морде для вразумления и послать куда подальше. Только что это изменит? Истинная любовь, знаешь ли, подлая штука. Излечению практически не поддаётся, - старик достал трубку и с видимым удовольствием закурил. - Что будет дальше? Я попаду в… - Джонатан замялся, не решаясь произносить ни одно, ни второе слово. Верующим он никогда не был, и что-то подсказывало ему, что воскресные походы в церковь в детстве тут не зачтутся. - Не думаю. Ты ведь хочешь снова увидеть этого своего дружка? - Да. Хочу. Но… где мы? Почему мы… здесь? – взгляд ещё раз обежал кухню, такую обычную, реальную до царапин на старой столешнице, ничем не выдающую свою принадлежность к высшим сферам и потусторонним мирам. - Я должен был выстроить для твоей королевской задницы белоснежный храм? Многие важные вопросы решаются именно на кухнях. Слушай внимательно. Хоть время тут понятие весьма расплывчатое, только всё равно его у нас маловато. Я бы охотно поболтал с тобой ещё. У меня найдётся, о чём с тобой поговорить. Но тебе пора назад. У тебя будет шанс. По крайней мере, на то, чтобы сказать этому парню всё, что ты должен ему сказать. Подходящих кандидатур для твоего возвращения нашлось немного, так что не взыщи. Месяц. Месяц на всё про всё. - А потом? - Людям вредно знать слишком много сразу. Сделай пока то, что должен. Это ведь единственное стоящее дело, которое ты там не успел закончить. - Что значит кандидатур? - Увидишь, - старик улыбнулся в усы. – Тебе пора, внучек. Пора поиграть в Золушку. И помни – я всё вижу. Прохлопаешь эту возможность поправить в твоей бесполезной жизни хоть что-то и мне, пожалуй, надоест с тобой возиться. Нет никакой другой силы, которая могла бы продлить твою жизнь, кроме его любви. Так что тебе стоит потрудиться, чтобы её вызвать. Джонатан хотел задать ещё кучу вопросов, чтобы хоть как-то справиться с собственным страхом. Всё это время, сидя на полу в чужом старом плаще, он не знал, чего он больше боится: остаться здесь или вернуться назад, чтобы встретиться с Рико. Но дед… ангел… закончив странное напутствие, махнул крылом. Ветер пронёсся по несуществующей кухне, подхватил Джонатана и протолкнул его сквозь стену прямо в темноту. Мужчина не знал, сколько пробыл в ней, мгновения или часы. Но вот ослепила на миг яркая синяя вспышка. А после ещё одна. И в уши, вместе с донесшимся из неведомых далей «Удачи!», ударила музыка.