***
Временами близкие друзья стали замечать в глазах Рикуо странную печаль, когда он смотрел на свою человеческую мать Вакану. – Должно быть, господин осознал, что мать его смертна, – шептались они сочувственно. А Рикуо всё чаще навещал её, всё больше времени с ней проводил. – Дорожу каждой минутой, мама. С тех пор, как однажды вдруг понял: могу больше тебя не увидеть! Но Вакана не позволяла себя обнять, отстранялась, качая головой: – У тебя лисьи глаза, – говорила она. – Совсем лисьи глаза. И Рикуо смотрел на неё ещё печальнее, а кланники зашептались, что нэсан их потронулась умом – то ли после нападения клана Сотни Историй, то ли от тревоги за сына, то ли от горькой ревности, ведь Рихан теперь со своей Ямабуки. Бедная женщина! Цурара хвасталась, что скоро у неё свадьба, непременно скоро: господин с ней так ласков! Но тот был не менее ласков и со смертной девушкой Каной, и с оммёдзи Юрой – со всеми одинаково ровно, то шутливо, то серьёзно, и совершенно ни к чему не обязывающе. – Четвёртого бы нам, – вздыхал Карас-тэнгу. Рикуо кивал, не отрываясь от карандаша, линейки и тетради по геометрии. – А вам бы жену хорошую выбрать, ёкайского рода... вот, Цурара в самый сок вошла... – продолжал тот. – Поцелуй юки-онны смертелен, – напоминал Рикуо, заполняя клеточки хитрыми знаками чужестранного языка. – Так вам с ней и не целоваться! Для детоделания это без надобности как-то, – и крыльями всплёскивал. – А я хочу целоваться. Так что юки-онна в пролёте. Вопросы есть? Вопросов у Карас-тэнгу хватало за глаза, но он почему-то умолкал и улетал прочь – жаловаться детям на невоспитанность и непонятность Третьего Главы Клана. В доме появлялись странные вещи: искусно сделанная из какого-то пластика катана, крохотный игрушечный шлем... Господин Рикуо называл их «мерчендайзом» (звучало ругательно) и говорил, что все современные мальчишки такое собирают. Карас-тэнгу открывал было клюв, – выругать за отлынивание от дел клана и чрезмерное увлечение миром людей – но тут же закрывал: дела ведь шли просто отлично, никто не оспаривал титул морё-но-нуси, а редкие вспышки недовольства подавлялись быстро и жёстко. Правда, господин Рикуо утратил талант к матою. Как сам он объяснял, дело было в ране от Молота Дьявола: – Он разрубил меня пополам, на человека и ёкая, и еле-еле госпожа Лиса эти половинки срастила. Если связь ещё раз порвётся, её будет никак не восстановить. А матой её, понятное дело, порвёт. Мне же надо убрать своего «ёкая» и вроде как срастить своего «человека» с чужим ёки... [1] Сложно с ними, с этими полукровками. Но господин Рикуо и без матоя был достаточно силён.***
Как ни странно, Рикуо почти совсем забросил компанию Киё и только изредка присоединялся к ней в особо интересных поездках. Должно быть, его раздражал назойливый интерес Киёцугу и его нездорово-фанатские замашки. Зато он стал часто навещать Гьюки и все каникулы проводил у него на горе. Гьюки с интересом обнаружил, что Рикуо может быть интересным собеседником, и что школьное образование позволило ему серьёзно расширить познания в области истории, а потому часто подолгу рассказывал о былых временах и даже начал порой вспоминать свою смертную жизнь. – А правду говорят, – хмыкнул Рикуо, – что ты будто бы сын того самого Ёсицунэ? А то дедушка рассказывал, мол, твой отец был какой-то сёсё, чуть не тот самый, который сто ночей к Комати ходил. – Кто говорит? – Курама-тэнгу вроде, – беспечно пожал Рикуо плечами. – Извини, если задел. Просто интересно же! – Не задел. Гьюки поднялся – тёмная фигура на фоне ало-рыжего заката. – Просто я не люблю об этом говорить... пусть лучше считают, что сёсё, хоть бы и тот самый или любой другой. – Быть сыном Ёсицунэ слишком тяжёлая ноша, да? – Я сын Нурарихёна, – вместо ответа сказал Гьюки. – Другого отца мне не надо. Рикуо дёрнул углом губ и промолчал. – Ждал другого ответа? – Наверное. – Просто ты ещё ребенок. Я знаю – сам был мальчишкой, начитавшимся всяких героических книжек. Но жизнь сложная штука, Нура Рикуо. Сын Ёсицунэ... он был брошенным ребёнком, никому не нужным, потенциальной случайной жертвой на чужой войне. А сын Нурарихёна – великий ёкай и опора клана. Что бы ты выбрал, Нура Рикуо? Рикуо снова дёрнул губой, сглотнул – и промолчал. Гьюки недоумённо смотрел, как он плачет, не понимая: с чего бы? Неужели от жалости к нему? – У вас очень доброе сердце, Третий, – дрогнувшим голосом сказал Гьюки. – Да. Доброе. Рикуо с силой выдохнул, отвернулся от заката и резким шагом поспешил в храм. Он по-прежнему навещал гору Умэракуэн, но с тех пор разговоров о детстве Гьюки больше не заводил.***
Странное поведение Ваканы мучало его – это видели все. Кроме самой Ваканы, которая твердила спокойно и как-то отстранённо: «Это не мой сын. У него лисьи глаза. Моего сына убил Нуэ». Её заставили сходить к человеческому лекарю, но даже выписанные им таблетки ничего не изменили. А потом Рикуо выбросил эти таблетки в сортир. – Если она не признаёт меня, её право, – гневно заявил он. – Может быть, дело в колдовстве Нуэ. Или Гокадоинов, например, ёма их знает, на что эти твари способны, а предсмертные проклятья очень сильны. Травить мою мать химией – не позволю! Вакана чуть улыбнулась на эти его слова, поклонилась: – Вы очень благородны, молодой господин. – Я никому не дам тебя в обиду, – ответил он странно изменившимся голосом. – Обещаю. – Спасибо большое, молодой господин. Цурара не выдержала – убежала, захлёбываясь слезами, да и остальным кланникам было как-то не по себе. Только Рикуо оставался спокоен, хотя по нему было видно, насколько ранили его слова матери. Тем временем Юра в очередной свой недолгий визит похвасталась, что сумела оживить и подчинить Ёсудзумэ, и что та оказалась очень славным шикигами – а главное, на удивление разумным и притом послушным. – Я на неё не нарадуюсь. Обычно так ведь тяжело управляться с духами, они совсем тупые, надо сразу за шестерых думать. Потому обычно больше трёх и не держат, настолько это сложно. А тут – ей прикажешь, она делает сама. Мастер был этот Ариюки, хоть и гнида та ещё! – рассказывала она. Рикуо хмыкал и кивал. – А ты стал другим, Нура. – Ты тоже, Кэйкаин. Все мы растём, все взрослеем – скоро и в старшую школу, а? – Ну... да. Они шли по аллее, усаженной кустами керрии [2], и со стороны, наверное, казались влюблённой парочкой, а не главами потенциально враждующих кланов, ведущими переговоры. – Тяжело справляться с ёкаями по всей стране, – жаловался Рикуо. – Половину дня провожу за переговорами, на мобильник и междугороднюю связь за месяц гроблю больше, чем на еду за весь год. Хорошо, удалось уговорить того же Тамадзусу поставить скайп. Но он-то молодой, а старики еле-еле смирились с существованием телефона... – Если хочешь, я могу как-нибудь помочь, – предлагала Юра. – Не знаю, правда, как. У нас там Сотня Историй опять ложноножками зашевелила... – Скажу спасибо. Только придумаю, о чём бы тебя попросить... Любопытные Годзу и Мэдзу видели с сосны, как господин Нура целовал госпожу Кэйкаин. Не прошло и часа, как об этом знал весь дом. А через полгода – под горькие рыдания обойдённой Цурары и сердитое бурчание Рюдзи – справляли свадьбу.***
Они сидели на веранде дома Кэйкаинов – Юра болтала ногами, Рикуо положил голову ей на колени и тихонько говорил: – Я не могу больше держать их в узде. Сколько ни тверди, что они разумные и в чем-то добрые.... Да, добрые – к своим. Да, разумные – звери на такую расчётливую жестокость не способны. Я боюсь их, Юра: я слишком человек. Боюсь за свою маму, боюсь за городских жителей... пока наши тоже боятся – меня, победителя Нуэ. Но надолго ли хватит их страха? Я уже вижу в глазах многих тоску по запретному вкусу икигимо. А дед всё слабее с каждым годом. Скоро его не станет, и у меня исчезнет последняя опора... – Ёкаи черны, ёкаи дурны? – хмыкнула Юра, перебирая рыжеватые и чёрные пряди, причудливо смешавшиеся в его волосах. – Так странно слышать это из уст морё-но-нуси! – Черны. Дурны. Страшны. – И что ты думаешь с этим делать? – Держать их в узде с твоей помощью, – широко улыбнулся Рикуо. В конце месяца госпожу Вакану всем кланом еле-еле выпроводили в Киото – она наотрез не желала интересоваться известием о беременности Юры, но не навестить невестку и не проследить, как растёт в ней будущий внук, было бы не по понятиям. Назад Вакана уже не вернулась. Кэйкаины прислали возмутительно грубое письмо, явно написанное рукой Рюдзи, в котором сообщали, что разрывают всякие связи с «чёрными», а «эту женщину» оставляют себе, как заложницу. Рикуо был поражён в самое сердце, он собирался уже вести хоровод на поместье оммёдзи, когда пришло ещё более страшное известие: колдуны со всей Японии пошли под руку Кэйкаинов и начали священную войну против нечисти. Недоброй памяти имя Гокадоинов с их Очищением само собой пришло на уста. Война была недолгой и кровопролитной – какова всегда бывает война двух очень сильных противников. Оставалось только гадать, откуда недавно ещё смешанные с пылью оммёдзи набрали столько сил. О нападении на их штаб не приходилось даже мечтать: в Токио и Укиёэ хватало своих мастеров Искусства Инь и Ян, тут бы живым остаться. Первой жертвой пал Гьюки – на его гору совершил нападение незнакомый одиночка с нагинатой, по описанию схожий с беглым оммёдзи Абэ-но Ариюки: тоже с зеркалом за спиной, драгоценным камнем на груди и мечом у пояса. – Появился как из ниоткуда, и на гору упала тьма, – рассказывал Годзумару. – А во тьме мы пятеро: он, да мы, хозяин, да господин Рикуо. Но мы подойти даже не могли, только смотрели, а они трое дрались... Потом крик: «Сгинь!» – и хозяин лежит мёртвый, над ним господин Рикуо стоит, как громом поражён, а темноты и колдуна как не бывало. – Точно Ариюки, – кивал уверенно Тамадзуса, срочно прибывший с Сикоку на помощь морё-но-нуси. – Выжил, значит... а говорил, незачем жить, незачем жить... – Значит, нашёл новый смысл, – пожал плечами Рикуо. – Будем знать. И укрыл тело Гьюки белой тряпкой с синей горечавкой [3]. Второй раз Гокадоин дал о себе знать необычайно наглым нападением на Главный дом – среди ночи его увидели сидящим на священной сакуре сторожа, а через миг поместье накрыла тьма. Спала она лишь тогда, когда гости дома – господа Тануки Тамадзуса и глава клана Каваусо – были мёртвы. Господин Рикуо распорядился усилить охрану и отправился в комнату с «мерчендайзом», где последнее время просиживал часами, советуясь с игрушечными мечом и шлемом, которые полагал вместилищем какого-то божества. Наутро он заявил, что начнёт переговоры с Кэйкаинами. – В конце концов, кровь Сеймея враждебна им так же, как и нам, – пояснил он своё решение. Весь день не смолкала противная мелодия мобильного звонка, но компромисс был найден: колдуны оставляли себе Юго-Запад и отдавали Северо-Восток на откуп Нурам. Пока что. До поимки Гокадоина. – Намбоку-тё я сдал, – шутил Рикуо, – а теперь у нас, как видно, Сэйто-тё [4] будет. Цурара – после начала войны она снова стала ходить хвостом за Рикуо, ведь теперь тот был почти свободен от всяких обязательств перед женой – видела, как он сидит, прижимая ко лбу мерчендайзовый шлем, и бормочет: – Что мне делать? Я заблудился, я потерялся. Отомстил вроде бы. Всего добился вроде бы. Что мне делать теперь?! Оставить как есть? Но зачем? Может, мне следовало сдохнуть там, в Небесном Замке? Были б мы вместе, как тот Рихан со своей Ямабуки. Ей чудилось, что высокий воин стоит рядом, положив господину Рикуо руку на плечо, и, склонившись, шепчет что-то ему на ухо. Всё это было так странно... По дому поползли слухи, что Рикуо-сама советуется с духами древних полководцев, и сам Куро Ёсицунэ направляет его шаги. Это обнадёживало. А воин в белом доспехе шептал: – Сбрось маску, сбрось – ты же под ней задохнёшься вконец. Ты её уже без малого тысячу лет не снимал! Сбрось. Будь собой.***
– Кто он, Юра-тян? – тихо спросила Вакана, глядя на восток. Юра только что закрыла скайп-чат, где Рикуо коротко и по существу делился с ней своими взглядами на текущую ситуацию и просил поддерживать хрупкое равновесие как можно дольше – в интересах всего человеческого населения Японии («А как же Гокадоин? – Не волнуйся о нём. В любом случае, вам он не опасен – пока что так точно. Клянусь, не опасен»). Теперь она удивлённо смотрела на Вакану. Нет, Юра слышала, что та свихнулась и не признает родного сына, но... – Кто он? Он не мой сын, у него чужие глаза. Умные, насмешливые, хорошие... чужие. У него старые глаза, Юра, – Вакана расправила подол юкаты, садясь. – Ты тоже не знаешь? Ведь ты его жена. – Он Рикуо, – ответила Юра и поняла, что сама не верит своим словам. – Да, он взял это имя, – согласилась Вакана. – Он зовёт меня матерью. Защищает меня. Знаешь, я думаю... – О чём? – Я думаю: он убил моего сына? Или просто воспользовался его смертью? Это мучает меня, Юра, это грызёт мне сердце. Ведь если он убил моего Рикуо, я должна убить его. И я знаю: он позволит. Не будет сопротивляться, только улыбнётся этими своими лисьими глазами и склонит набок голову. – Он вам дорог? – Он не мой сын, – пожала плечами Вакана. – Я поняла это сразу, с первой нашей встречи. – Материнское сердце подсказало? – Юра слышала или читала о таком. Вакана грустно усмехнулась. – Рикуо никогда не смотрел на меня так. Никогда не называл меня маменькой, не обнимал так тепло и нежно. Никогда я не видела, чтоб он слушал меня с таким уважительным вниманием. Что уж там, он был довольно дурно воспитан, мой сынок. Но он был моим сыном. Спроси его, Юра! Спроси своего мужа: он убил Рикуо или просто позволил ему умереть? Юра пожала плечами – слова Ваканы её наполовину убедили, но всё ещё казались ей странным бредом. Но та настаивала, а просьбы сумасшедших надо выполнять, так все говорят. Она открыла скайп, напечатала: «Вакана просит спросить: ты убил её сына или позволил ему умереть О_о» Ответ появился не сразу: «К сожалению, не пришлось. Лиса хреновый доктор. ^^»