10.
Мы едем в Тиргартен и проводим там почти весь день. Катаемся на катере по Шпрее, наслаждаемся видами Митте. Потом Ифань показывает мне мемориалы и рассказывает историю каждого. Из него получился бы отличный гид. Думаю, он мог бы нести любую чушь – никто бы даже не заметил, и туристы все равно бы внимали его бархатному убаюкивающему тембру. Мы сворачиваем на тихие уютные аллеи. Я фотографию белок. Фотографирую Ифаня. Фотографирую Ифаня с белками, потому что пойти ко мне на руки они почему-то отказываются. -Ты просто не говоришь по-немецки! – смеется он. – А я шепчу им всякие глупые нежности, вот они и клюют на комплименты. -Например? -Du bist der schönste Junge der Welt, Тао. -Что это значит? -Не скажу, но белкам нравится! -Весьма необычная теория, - улыбаюсь я. Он такой трогательный. Ветер треплет пшеничные волосы, и, свободные от укладки пряди, слегка вьются и спадают на лоб. После всех этих строгих классических пальто и брюк непривычно видеть его в джинсах и простой «дутой» куртке, с небрежно намотанным на шею огромным полосатым шарфом. – Я думал, животные реагируют на интонацию. -Может быть, если бы ты приходил сюда часто, они бы привыкли к тебе и стали принимать за своего, - печально замечает Ифань. -Не надо, - прошу я и беру его за руку, отчаянно сжимаю в ладони его длинные изящные пальцы. Мы оба знаем, что в скором времени я вернусь в Китай, и таинственные тропы Тиргартена навсегда останутся в прошлом. И мы тоже останемся в прошлом. Может, когда-нибудь, отчаявшись и устав от суеты, я, гонимый ностальгией, сбегу в Берлин, бросив на пару недель вечно чем-то недовольную жену и орущих детишек, чтобы пройтись в одиночестве по пустынным дорожкам моих воспоминаний. Пасмурно и необычно тепло. Под ногами шуршит опадающая листва. Людей почти нет. -Этот парк больше напоминает лес, - говорю я, когда мы устраиваемся на импровизированный пикник на берегу небольшого живописного озерца. – Даже не верится, что находится в самом центре Берлина. -Это самый крупный и старый ландшафтный парк в Германии, «зеленые легкие» Берлина, - продолжает свою лекцию Ифань, протягивая мне бутерброд и пластиковый стакан с горячим кофе. Все-таки он потрясающий. Мой парень. Мне бы и в голову не пришло, что можно просто взять с собой ланч и посидеть где-то на природе, вдалеке от городской суеты, укрывшись пледом и болтая о ничего не значащих вещах. -Если ты еще раз расскажешь мне про мемориал гомосексуалам, я сбегу от тебя! – бубню с набитым ртом. -Я просто хочу сказать, что Берлин – один из немногих городов в мире, где таким как мы… Он говорит «мы», даже не замечая – как нечто само собой разумеющееся, и меня передергивает от осознания, что вообще да – мы, потому что я ничем не отличаюсь от него, как бы ни старался доказать обратное! Боже, Ифань. Что ты со мной делаешь? -..Таким как мы живется не так уж плохо, - продолжает он. – Ты знал, что Воверайт – гей? -Благодаря тебе, я знаю о местном бургомистре все или почти все, - не могу удержаться от смеха. – К чему ты клонишь, Ифань? -Я просто думаю, что здесь мы оба могли бы быть счастливы. О нет. Он же не надеется. Мы же обо всем договорились. Иглы сомнений, загнанные в мое сердце за эти несколько дней, снова приходят в движение. Мне больно. Мне действительно больно, мать его! Глупая мышца кровоточит слезами, оплакивая наше радужное, сияющее и совершенно невозможное совместное будущее. И я не знаю, что мне делать. Но что я знаю совершенно точно, так это то, что не смогу оставить Китай, наплевать на традиции, разочаровать семью. Если бы все было так просто – броситься в омут с головой, переехать в Берлин к Ифаню. Запереться в его огромном лофте и трахаться как кролики сутками напролет. Но есть еще объективная реальность: чужая страна, языковой барьер, деньги, в конце концов! Я не собираюсь до конца своих дней подрабатывать официантом в ближайшей китайской забегаловке, имея диплом дизайнера! Я не собираюсь висеть у Ифаня на шее. И самое забавное, это даже не эгоизм. Останься я в Берлине, я непременно утяну Ифаня на дно. Единственное, чего я хочу, чтобы Ифань был счастлив, чтобы Ифань двигался вперед, потому что его ждет прекрасное будущее. Будущее без меня.11.
Наше идиллическое существование длится до конца октября. Ифань позаботился о том, чтобы никто не беспокоил нас. По крайней мере, за все это время я ни разу не слышал ни единого упоминания ни о Михаэле, ни о ком-то еще из его «берлинского» ближнего круга. Он словно Цербер охраняет наше уединение. Кирпич за кирпичиком возводит незримую цитадель, отделяющую нас двоих от внешнего мира. Ифань молчит, но я вижу по его печальным глазам, что он продолжает лелеять едва теплящийся в его сердце уголек надежды. По ночам он шепчет мне на ухо милые глупости, распаляющие желание, и иногда переходит на немецкий. Вероятно, когда хочет, чтобы смысл сказанного остался понятен лишь ему одному. Скорее всего, Ифань не подозревает, что фразы вроде «Ich liebe dich» не требуют сверхосведомленности и известны едва ли не каждому человеку на планете. Но я и без слов знаю, что Ифань меня любит. Преданно и безоговорочно. И мне не нужны признания, чтобы ощутить всю глубину его чувств. Я с удивлением открываю для себя ревность Ифаня. И даже это приводит меня в восторг. Ифань не устраивает истерик и сцен, не повышает голос и не срывается в грубость. Не читает мне нотаций и не прячет от людей. Ифань держит меня за руку, высоко подняв голову. Ифань проявляет заботу, поправляя сбившийся шарф или грея мои руки в карманах собственных джинсов. Ифань заполняет собой каждую секунду моего безмятежного существования, проникает под кожу, в мысли, заставляет смотреть на вещи иначе. Ифань никого не боится. Всем своим видом Ифань говорит – это мой парень, и я буду за него бороться. И это сводит меня с ума – его одержимость, его уверенность, его безграничная вера в нас. По вечерам, когда он возвращается с работы, а я с очередной прогулки по городу, мы садимся ужинать, обсуждаем события, произошедшие за день. Я показываю ему фото Рейхстага и Брандербургских ворот, Кафедрального собора и Красной ратуши. Ему нравятся мои фотографии. «У тебя талант», - довольно улыбается он. Потом Ифань рассказывает смешные истории с модных съемок. О том, как приходится изображать страсть в слишком тесных ботинках, больше напоминающих орудие пытки, рядом с моделью, которая на дух не переносит геев. Или о том, что пиджак, который должен быть по фигуре, оказался на пару размеров больше, и стилистам пришлось подгонять его прямо на Ифане, но если бы он повернулся в кадре спиной, то непременно был бы виден уродливый шов, сделанный белыми нитками. Иногда мы ходим гулять. Заглядываем в уютные ресторанчики, пьем горячий глинтвейн, загадочно молчим и обмениваемся многозначительными взглядами. Пару раз мы заходили в клубы. И нам было по-настоящему весело. Танцевать медленный танец с Ифанем, целовать его теплые губы и касаться разгоряченной кожи под рубашкой – здесь, в Берлине, все это кажется мне правильным и единственно верным.12.
В последний день октября на мой берлинский номер звонит Михаэль. -Как ты узнал? – спрашиваю на ломаном английском. -Может быть, потому что я сам его купил? – я без труда представляю саркастичную ухмылку на его ангельском лице. Ну, конечно, он ведь близкий друг – настолько близкий, что имеет право на ревность. Как я мог забыть? Я думаю, что если бы не его ледяные глаза, их с Ифанем можно было бы принять за кровных братьев. Особенно, после того, как Ифаню пришлось осветлить волосы. -И зачем я тебе понадобился? – уже предвкушаю поток обвинений в своей адрес о том, какой я мудак, как ломаю жизнь хорошему человеку, и что мне вообще никогда не следовало приезжать в Берлин. Потому что без меня Ифань был бы счастлив. Михаэль бы уж точно позаботился об этом. -Завтра ноябрь, - напоминает он. В его интонациях нет злости. -Да, знаю, - я улыбаюсь, потому что в ноябре – день рождения Ифаня, и потому что первый раз за три года у нас есть возможность провести его вместе. – Мы говорим об одном и том же? -Есть идеи? – интересуется скандинавское божество. -Хочешь поучаствовать? - пожалуй, Михаэль действительно удивил меня. -Внести посильную лепту, - слегка язвительно замечает он. -Почему? – задаю вопрос, который волнует меня больше всего. – Почему ты решил помочь мне, Мик? -Потому что он с тобой счастлив, - тихо, чеканя каждое слово, говорит парень. – Потому что я никогда не видел, чтобы он так светился. Понятия не имею, почему из нас двоих он выбрал такого придурка как ты, но он любит тебя. И я хочу, чтобы этот день рождения стал для него самым счастливым. Пока ты не свалил в свой долбанный Китай и не разбил ему сердце. А уж потом я позабочусь о том, чтобы зализать его раны. -Ясно, - я стараюсь дышать ровно. Я стараюсь не сорваться. Ибо все, что я сейчас слышу, – истина. Я уеду. Ифань останется. И я должен быть благодарен Михаэлю за то, что он всегда будет рядом. Рядом с моим Ифанем. Что бы ни происходило между нами, Михаэль прав, и он единственный, кто может спасти Ифаня от падения в пропасть отчаяния. -Где ты? – равнодушный голос прерывает мои размышления. Я называю адрес и получаю в ответ короткое «Жди». Михаэль появляется довольно быстро. Не могу не признать, что он отлично смотрится за рулем своего дорогущего спортивного BMW. Как влитой. Его белоснежная куртка, отороченная песцом, вкупе с прозрачной светлой кожей и соломенными волосами, делает его похожим на сказочного Кая. Только в отличие от протеже Снежной Королевы, осколки льда попали ему не только в сердце, но и в глаза, придав им неправдоподобно небесную голубизну. Михаэль небрежно указывает мне на переднее сиденье рядом с собой и, едва я успеваю захлопнуть дверцу, машина резко стартует, визжа тормозами. -Отличная у тебя тачка, - пытаюсь быть вежливым. -Знаю, - коротко отвечает он. -Почему синяя? – спрашиваю я, вспоминая его недовольство сервизом Ифаня. – Я думал, ты терпеть не можешь синий. -Потому что Ифань ее выбрал, - язвит он. – Я же не думал, что его любовь к синему имеет столь трогательное происхождение, и это всего лишь бессмысленное и мазохистское напоминание о тебе. -Понял, - киваю я. – Мысли о том, что Ифаню тоже может нравиться синий, ты не допускаешь? -А ты? -Я думаю, сине-белая гамма просто подходит его лофту. И это может быть напоминанием о чем угодно - от утонченности Цзындечженьского фарфора до мистической красоты марокканского Шефшауэна. На какое-то время он замолкает – на минуту или две, видимо, пытаясь понять, как мне вообще удалось выдать такую тираду на своем несовершенном английском, а потом не выдерживает и прыскает со смеху. -Ладно. И куда мы направляемся, герр Всезнайка? – он, наконец, улыбается. Вполне искренне и даже тепло. -За синей краской, конечно, - я улыбаюсь в ответ. – Нас ждут все оттенки голубого.