Солнцеворот

– Сволочь ты, – тихо произнес все еще стоящий рядом Канда. – А тебе–то что? – равнодушно ответил Ичиго. Хотелось лечь на любимую кровать лицом вниз и подумать. В тишине и покое. – Ты высокомерен. И жалок, – Юу явно не собирался останавливаться. Ичиго вздрогнул от хлесткого тона, возмущенно повернулся и… Захлопнул рот. Потом поинтересовался: – Почему? – Высокомерен? Ты считаешь себя выше этого белого акума, выше этого старика. Поэтому не принимаешь их всерьез и думаешь, что можешь решать за них. Поэтому бесишься, когда тебя смеют утешать. Поэтому жалок, – каждое слово будто вонзалось в голову Куросаки, добивало его. – Заткнись! Ты ничего не знаешь о наших отношениях! Ты здесь вообще никто! – Сжав голову руками, быстро, захлебываясь словами, говорил Ичиго. Ну почему его не оставят в покое?! Почему? – Не знаю, – легко согласился Канда. – Вот только и ты Широ не знаешь. А ведешь себя, как полный идиот! Кем ты себя возомнил, Король? – Куросаки еще раз вздрогнул. И снова не выдержал, сорвался – подбежав к Канде, он попытался схватить его за грудки – но он легко увернулся от его рук. – Вот видишь? Меня даже поймать не можешь. Ты жалок, Король, – безжалостно продолжал Канда. Этот парень – несмотря на силу, он был явно младше него. Подросток – запутавшийся, обозлившийся. И когда это Канда так успел повзрослеть? Наверное, в тот момент, когда увидел, что дикие, звериные глаза на тонком мальчишеском лице полны благодарности. Или тогда, когда стоял, вытирая кровь с разбитой губы, и смотрел в эти же глаза – только звериные, дикие, полные жажды убивать… Тогда он понял – это лишь мальчишка, научившийся убивать, но не понимающий истинной цены войны. И почувствовал себя взрослым, умудренным, настоящим стариком… Он повзрослел на этой войне. А сейчас надо вбить немного мозгов рыжему придурку, чтобы он мог выжить на своей войне. Повзрослеть он должен сам. А Куросаки не мог никак отделаться от мысли, что ему выговаривает его собственное Альтер–эго, сам Хи… Его Пустой… – Как его зовут? – и что–то, похожее на одобрение во взгляде. – Спроси у него сам, – и почти равнодушное пожатие плечами вслед решительному мальчишке, с легкостью прыгающему по этим огромным стеклянным штукам. Странно или нет, но Хи… Пустой… Он ждал его совсем недалеко. Пара небоскребов, и худая фигурка – его собственная – сидит, свесив одну ногу с края и обняв руками вторую. Куросаки застыл в нескольких шагах, растерянно взъерошивая затылок. И… Что говорить–то? – Знаешь, И–и–ичиго… – тоже будто неуверенно, но в то же время – зло, начал Пустой. Ичиго застыл, вслушиваясь в голос. Похоже, тот и вправду очень зол – и надо бы это как–то исправить, и побыстрее бы, но вот незадача – тот действительно разозлился… И что делать? Ичиго никогда не был силен в извинениях. – Знаешь, это красиво. Дождь – очень красивая штука, не думаешь? – Пустой точно издевался над ним. С садистской точностью бил по больным точкам, заставляя вспоминать, вспоминать, вспоминать… В самые худшие моменты его жизни всегда шел дождь. Ичиго плюнул на все, ложась прямо на небоскреб, подставляя все тело хлестким струям воды. – Да, – согласился он, – красиво. Но грустно. – Тебе грустно, И–ичиго? Хотя нет, неправильный вопрос. Мне должно быть дело до того, грустно ли тебе, И–ичиго? – Теперь уже да, наверное. Имя–то ты получил. Авось очеловечился, – абсолютно искренне сказал Куросаки. Если быть честным, то он просто рассуждал вслух, надеясь на то, что Пустой сам ему все расскажет и не придется извиняться. Все же Ичиго никогда не был силен в извинениях. Или он об этом уже думал? В ответ же раздался просто роскошный, пробирающий до самых костей металлический смех. – Ичиго… Ну какая тут связь? – отсмеявшись, спросил Широ, все еще похихикивая. Надо же такую глупость сморозить… Очеловечился, ха! Не дождешься, Король – я все та же злобная Лошадь, вот только не твоя теперь. Вот только что мешает это все высказать вслух? – Как тебя зовут? – и Широ снова хочется смеяться, вот только не поймешь – над собой или над неудавшимся Королем? – Ты хоть понимаешь, о чем просишь? – не выдерживая, Пустой встает и идет к своему рыжему и такому глупому двойнику, встает над ним, наслаждаясь иллюзией власти. Ведь позу распластавшейся под дождем морской звезды не назовешь защищенной – горло, живот, сердце, все открыто. Хичиго может в любой момент напасть, и смерть – хватит одного удара, и Пустой это отлично знает. А Ичиго знает, что Пустой не нападет на него, только не сейчас – ведь он так же не любит оставлять неразрешенных вопросов и незаконченных разговоров. Одна комедия на двоих – разве не единение душ? Оба играют, и оба по–своему честны. Несказанные запреты и необговоренные правила, отлично известные обоим. Одна душа на двоих, полное взаимопонимание – такое, что искры из глаз и ненависть в половинке той самой души – искренняя, горячая, взаимная. Все честно, разве нет? – Понимаю. Так как? – закрыв глаза, повторяет тихо Ичиго. Лучшая тактика – правда. Дождь не врет, он здесь открыт. И Пустой это тоже знает, и не может не оценить. Такие вещи у него на уровне инстинктов – как у зверя, посаженного на цепь, но не переставшего быть диким. – Тэкиширо, – и такие же закрытые глаза. Зрение тут не нужно, все равно же дождь… Он течет прямо на лицо, будто слезы – и зрение только мешает, отвлекает от главного. Вот только что сейчас главное – не разобрать. – Белый враг? Тебе подходит… – с вялым интересом отмечает Ичиго. И вздрагивает от слишком близко раздавшегося голоса: – Услышал–таки, Король… – и снова он попал в те же сети. Имя – нечто более личное, затрагивающее саму суть души. А уж для него, Пустого, живущего в душе шинигами – это и вовсе приговор. Но так – правильно. – Снова, да? – поднимаясь, спрашивает Ичиго, уже зная ответ. Пустой, сидящий рядом на корточках, кивает – и идет следом за своей личной, рыжеволосой и шинигамистой проблемой. – Да, Король… – Что? – Тронешь нашего гостя – пожалеешь. – Договорились, Широ. – Не зови меня так! – Да ладно тебе… А Канда смотрел на возвращающихся мальчишек, смирно ожидая приговора. У него снова не было никаких гарантий, что он останется жив – впрочем, к этому Канда привык. Но у него была одна причина не умирать. Крайне важная, надоедливая и раздражающая причина. «Друзья». Наверное, он все же привязался к ним. *** – И? – Канда хмуро смотрел на Зангецу. Более–менее взрослый и адекватный человек внушал больше доверия, чем два снова дерущихся близнеца. Интересно, что они в этот раз не поделили? Прислушавшись к азартным выкрикам в стиле «Сам ты Беляк!» «Я такое сложное имя не запомню!» «Придется!» – Канда определил, что у обоих психов все в порядке. – Тебе необходимо научится контролировать свою реацу. Тогда ты сможешь вернуться в свое тело. И как можно быстрее – иначе Ичиго застрянет в этом теле, а тебе не хватит сил выдворить «захватчика». И ты останешься здесь – навсегда. – Какую еще реацу? – не понял Канда. – Стоп, старик! Получается, я сейчас в его теле застрял? Как тогда Рукия в гигае? – уточнил Ичиго, оборачиваясь к Зангецу и вслепую блокируя меч своего двойника. – Да. И это тело тоже обирает у тебя реацу, высасывает, как пиявка – и это опасно. Ты скоро врастешь в него, – спокойно, даже излишне, отвечал Зангецу. Он появился из ниоткуда – просто, обернувшись на какое–то смазанное движение, увидел его уже стоящим на какой–то палке. Приглядевшись, он узнал немного измененный дайто* «Стоять на мече – какая глупость… Он не для того предназначен. Впрочем, в этом перевернутом мире может быть что угодно» – решил он для себя. – Отбирает реацу? Ты о чем? – непонимающе спросил Ичиго, вынужденно сосредотачиваясь на Тэкиширо – тот явно не собирался давать ему спуску. Похоже, наличие Зангецу он воспринимал исключительно положительно – он мешал сражаться Куросаки. – Ты не заметил, Ичиго? У него что–то в груди, какой–то паразит. Пожирает твою реацу огромными темпами, почти как та повязка у Кенпачи. Правда, эту силу он странно структурирует, никак не могу понять, зачем… Но для тебя это опасно. Ты еще не полностью восстановился, Ичиго… Канда растерялся. Насколько он понял, реацу – это Чистая Сила. Получается, тот чертов камень, что ему вшили, отбирал у него не только жизнь, но и силу?! – Талисман дает регенерацию. Я еще жив только благодаря нему, – раздался голос того угрюмого парня, о котором Ичиго за обилием важных новостей как–то подзабыл. Тем более, тот не досаждал – ну стоит в сторонке и стоит, есть не просит. А это в условиях стеклянных небоскребов и несъедобных облаков немаловажно. – То есть это как? – заинтересовался Тэкиширо. После того, как Король чуть не умер у него на руках, а ему удалось–таки ненадолго захватить тело, к медицине и регенерации Пустой очень неоднозначно относился. Точнее, просто очень сильно интересовался, но вот с какой целью?.. – Он забирает часть моей жизни. Взамен я за день–два полностью выздоравливаю. И Третья Иллюзия – она тоже отбирает часть жизни, взамен я становлюсь намного быстрее и сильнее. Широ смотрел в глаза этому парню – темные, серьезные, предельно сосредоточенные. Он будто и не сообщал о том, что медленно умирает, но и не гордился этим – просто сообщал факты, надеясь, что они чем–то помогут. А Пустой никак не мог поверить, что… Что именно этот человек дал ему имя. Таким… Родителем? Приятелем?.. Другом... Таким другом можно было гордиться. – А почему тебя не лечат? Да и сам–то… У тебя же реацу есть. И много. На уровне… Третьего офицера примерно. Насколько же серьезны должны быть враги и раны, чтобы ты так подолгу валялся? – искренне недоумевал Ичиго, махнув рукой Пустому и подходя ближе к Канде. У того с каждым словом все больше проступало растущее раздражение и непонимание ситуации. – Ладно, тебе вон Зангецу все объяснит. Хорошо, старик? – Возвращайся, Ичиго. Тебе здесь больше нечего делать, – кивнул меч, показывая, что с Кандой он разберется. – Эй, погоди. Есть еще кое–что. Канда, да? Так вот, тот парнишка, седой такой, со шрамом… Так он мне помогает. Но он должен поверить, что ты жив. Скажи мне что–нибудь для него, я ему передам, – обратился Куросаки к еще больше погрустневшему парню. – Мояши тебе помогает? Как иронично, – хмыкнул Канда. – Я сам не понимаю, как он меня расколол… – сознался Ичиго, потирая затылок. – Сослался на амнезию, молчал, злобствовал… А все равно моментально понял. – Тч, – отвернулся явно довольный Канда. Правда, чем – Ичиго так и не понял. – Передай ему, что если я сумею вернуться и не сдохну в процессе, я обязательно запомню его имя. Ичиго хмыкнул, сосредотачиваясь. Больше дел здесь и правда не было. *** Аллен скучал. Ну правда же, около часа прошло, а этот… парень даже не шевельнулся. А еще у него было какое–то сложное японское имя, которое он не смог запомнить. Уолкер почему–то думал, что они все короткие – как у Канды. Да и вообще непонятно, где имя, а где фамилия! Как тут запомнить, скажите на милость?! А он даже дышал медленно и тихо, будто в коме. И это заставляло нервничать, отслеживая вздымающуюся грудь и считая минуты. А когда он еле заметно вздрогнул, открывая глаза, у Аллена было такое чувство, что Канда воскрес из мертвых. Уолкер поднялся на ноги, пристально всматриваясь в его лицо, ожидая привычного сердитого блеска темных глаз, фырканья, чего угодно – но не улыбки. Легкой, немного насмешливой, теплой улыбки – она просто не могла принадлежать Канде. Все–таки не он… – Канда тебе передал тут кое–что… – начал неуверенно парень. Аллен подался вперед, готовый выслушать все – от призыва о помощи до признания в самых светлых чувствах напоследок. – Он сказал, что если он вернется и не помрет по пути, то обязательно запомнит твое имя. И Уолкер лишь счастливо рассмеялся. Он не мог не узнать привычного сварливого мечника за этой фразой. С Кандой все в порядке, он жив, здоров, и ухитряется выпендриваться даже в таком положении? Ичиго же смотрел на веселящегося мальчишку с пониманием. Все же его друг там… Наверное, будь он помладше и повосторженней, радовался бы так же. Хотя… Он был таким восторженным только в далеком детстве – и это к лучшему. А этот Шпендель пусть радуется. Он же не знает, что его друг сказал не «когда вернусь», а «если вернусь»… Иногда такие нюансы значат чудовищно много. *Дайсё (яп. 大小, дайсё:, букв. «большой–малый») — пара мечей самурая, состоящая из сёто (короткого меча) и дайто (длинного меча). Длина дайто — более 66 см, длина сёто — 33—66 см. Дайто служил основным оружием самурая, сёто — дополнительным оружием.