Солнцеворот

Тэкиширо осознавал, что он поступает не особо хорошо. Но все же… Такой шанс он упустить не мог. Король был слаб. Он слишком открылся, слишком доверился – и закономерно получил. Пустой – не союзник и не покорная скотинка. Он Лошадь, что однажды скинет Короля и займет его место. И он не раз говорил об этом – кто же виноват, что Ичиго глуп и не хочет его услышать? Сейчас – лучший момент. Отвыкнув от постоянной опасности, от дышащей в затылок угрозы захвата разума, от круглосуточного контроля за «вторым я», Куросаки стал легкой жертвой. Пора было исполнить давнюю угрозу и затащить Короля во Тьму. И тогда он уже полноправно займет его место. С именем это можно было сделать проще. «Знание или незнание имени атаки влияет на ее силу», не так ли? Ты сам в этом виноват, Ичиго. Вспомни банкай. Достигнув материализации, необходимо подчинить себе меч – и нигде ничего не говорится о том, что ждет в случае неудачи. Вот это и ждет. Тот, кого не подчинили, может попробовать заменить неудачливого хозяина Легко и просто. Вместо Ичиго – останется Тэкиширо. И прямо–таки танцуя в гуще схватки, смеясь безумным, заливистым смехом маленького ребенка – или жестокого маньяка – Тэкиширо собирался просто не возвращать тело. И обещание он не нарушит – девчонку не тронет, даже пальцем – пусть сидит во внутреннем мире с почти–уже–бывшим–Королем хоть вечность, если, конечно, Пустой оставит ему жизнь. И награду свою он получил – и он насладится битвой сполна, от всего своего терзающего голода внутри, что у него вместо души. Пустые не зря так называются. Вместо души – вечный, пожирающий разум, чувства, сердце, собственные внутренности голод. Неутолимый, вечный, жуткий. Родной. Кажется, что иначе просто невозможно существовать – только убивать эти души, пожирать их, пламенем их силы их чувств, на секунду гася собственное безумие. Так что Пустой танцует, не танго, не вальс – просто Танец Со Смертью. Она не своя и не чужая – она общая. Разве не ясно? И тот, кто сбился с шага, сделал лишнее движение или не попал в такт – умирает. Риск прекрасен, как и партнерша – и на этом поле боя у Тэкиширо неоспоримое преимущество. Он не рождался – и не боится умереть. Забавно, правда? Хотя может, очень просто – просто уйти в ту Тьму, что пылает в его глазах с момента начала существования. Чтобы умереть, ему достаточно только пожелать – и как хорошо, что Пустые не склонны к самокопаниям и депрессии! Поэтому – уклониться, полоснуть мечом, одновременно плавно поворачивая кисть – и без слов с поверхности клинка срывается издевательски закрученная, но чудовищно действенная Гецуга Теншоу – и Король не мешает, на задворках сознания остается, даже несмотря на то, что практически полностью отдал контроль ему – остается во внешнем мире, не торопясь идти во внутренний. Не доверяет. И правильно делает. Шунпо–удар–удар–уклон–блок–удар–блок–блок–сдохни–тварь–пока–я–не–разозлился!–удар–сдохла–молодец–шунпо–удар–удар–удар–уклон–удар… А те пацанята и Канда держатся сзади, отбиваясь от одного из Рыцарей… И Тэкиширо с диким трудом отворачивается – он не служба спасения. Черти вас всех дери! И почему–то, закончив с очередным акума, идет на помощь этому длиннохвостому придурку… И, лишь дорубив прямо перед ним чудовищно назойливого рыцареобразного – и поймав ответный взгляд через прорези маски – возвращается к остальным врагам. А в голове вертится единственная, почему–то очень приятная мысль: «Узнал». Так вот каково это – привязаться к человеку… Хотя какая, к чертям, привязанность может быть – за несколько–то дней?! Выходит, может. Особенно если всю жизнь – и ту весьма условную – провел в одиночестве, в практически пустом месте. В принципе, чего еще ждать, если по самой природе своей ты – Пустой? А еще некстати так, в разгар боя, вспоминается, что новоявленные Пустые чаще всего первыми убивают именно дорогих себе людей… Хотя с чего бы Пустому думать о таких вещах? Его дело – убивать. И пока он с этим прекрасно справляется, добивая уже остатки. Гецугой больше не воспользуешься – мишеней много, они мелкие и по ним тяжело попасть. Вот и приходится бить по одной, вылавливая, настигая, убивая – как настоящая охота, ха! И тут в битву, уже почти проигранную им, вступил последний резерв. Тикки Микк собственной персоной. *** Ичиго кажется, что он сходит с ума. Или что он находится в аду – но это ведь вовсе не взаимоисключающие понятия, правда же?: Вокруг души. Стенающие, гротескно–страдающие и светлые, с блаженным выражением отлетающие на небеса… И все это – на фоне взрытой земли, каких–то пятен – масло? кровь? – и частей машин, валяющихся кругом… Постоянно летают орудия этих акум – от клоунских мячей со звездочками до струй огня или воды. Именно эта неправдоподобность – будто нарисованность всего окружающего пейзажа – и одновременно пугающая естественность и натуральность всего вызывает ощущение безумия. Сюрреализм. Сложное, полное оттенков смысла и тонкостей слово – оно так подходит сейчас, в этот момент, когда телом Куросаки управляет чертов Пустой – и убивает, убивает, хохочет безумно и убивает всех, черт его подери! И он не может это остановить. И не должен. Он сам позволил – и контроль сам отдал, буквально вручил – на, пользуйся! – и сам маску надел, и разрешил… Он не должен останавливать эту дикую пляску. Но хочет. Безумно – под стать этому танцу – безумно хочет. И отодвинутый в угол, в темноте, в тишине – так, что доносятся лишь отдельные звуки и картинка перед глазами плывет – он только и может, что сцепить зубы, вполне настоящие, свои, и терпеть. До конца, до последнего противника. До того, как Лошадь сделает за него грязную работу. Тогда можно будет снова ругаться на Пустого, заявляя, что это был не он, лишь захватчик, монстр… И знать, что настоящее чудовище – он сам. А еще одно – идет навстречу, повелительно махнув рукой акумам. Послушно отлетевшие чудовища образовали прямо–таки живой коридор неспешно идущему, элегантному, пусть и старомодному парню лет двадцати четырех – двадцати шести с серой кожей и аурой убийцы. Два чудовища идут сражаться друг с другом, а чудовища послабее уступают им дорогу. Ну чем не героическая битва? Действительно – сюрреализм. *** Тикки осознавал, что он идет сражаться. Всерьез – с таким противником, о котором он даже не мечтал. С равным. Это читалось в движениях, во взгляде, в силе. Даже в походке. Это разогревало кровь, заставляя быстрее бежать по венам, это зажигало азартом и предвкушением взгляд… Это выпускало наружу Удовольствие. На ходу выпуская Тизов и поддергивая перчатки, Тикки шел навстречу. Дурацкая маска скрывала лицо противника, видно было только глаза. Жутко знакомые глаза. Золотые. Безумные. Полные жажды крови и неуправляемого хаоса. Отличительная особенность Ноев. «Но… Как?» – ошарашенно остановился Микк, внимательно разглядывая парня напротив. Между ними оставалось от силы десять шагов – безопасная дистанция, нарушишь – и начнется бой. Как хищники. Как настоящие Нои, сошедшиеся в бою. – Парень, кто ты? – поправив цилиндр, спросил Тикки. Сейчас – это было наиболее важным для него вопросом. Просто потому, что это интересно. Новых Ноев не рождалось. Никто не чувствовал нового Брата. – Тэкиширо. А ты? – похоже, тот же интерес был и у врага. Хотя фразы он из себя явно выдавливал, чуть ли не рыча. – Тикки Микк, Удовольствие Ноя. Малыш ведь с тобой? – кивнул Микк в сторону экзорцистов. – Хватит нести чушь. Я сам по себе. И я спросил, кто ты? – черный белок, золотая радужка, и золотое безумие, плещущееся в глазах. Идеально. – Враг, – с усмешкой кивнул Тикки. Больше ему не о чем было с ним говорить. Парень кивнул и сорвался с места, сокращая дистанцию и нанося первый удар. Парировав его Големом, Тикки отпрыгнул, пуская более мелких Тизов в атаку. Впрочем, противник легко отбил часть, практически не сдвигаясь с места – рука же будто размазалась в воздухе, настолько быстро рыжик махал мечом. Самого меча видно вообще не было – невнятный черный всполох и все. Против жалкого любителя с необычным оружием стоял мастер с не менее необычным клинком. Шансов не было. Вот только кровь по–прежнему ревела в ушах, заставляя довести этот бой до конца. Чертовы инстинкты! *** Аллен смотрит словно издалека – на темную тень, скользящую по полю боя, на взрывающихся акум и летящие обломки, на Тикки… Он хорошо помнит, что это за противник – обманчиво ласковый, неторопливый, словно большая кошка, и смертоносный. Он похож на змею, зачаровывающую рисунком на чешуе, и потом резко атакующую загипнотизированную и восхищенную добычу. Он великолепен, грациозен, и опасен. Вот только… Ичиго, забавный, добрый, надежный и такой упрямый дурак – он не уступает. И он хуже. Уолкер просто цепенеет, глядя на его атаки – нелогичные, будто вывернутые наизнанку, то резкие, то размашистые, а то и вовсе уколы, как шпагой… А один раз – и вовсе кинул меч, удерживая за внезапно вытянувшуюся цепь! Невозможный, нереальный, хаотичный… И с этой маской на лице, с этими золотыми, как у Ноя, глазами… Он полностью отличается от того Ичиго, которого знает Аллен. Это пугает. Но намного больше пугает то, что когда он приблизился достаточно и оглянулся на них – в этих глазах не было ни капли рассудка. Это был не Куросаки. Не он. Монстр… В его глазах был только монстр и его Голод. И Аллен судорожно стиснул плащ на груди, до рези в глазах всматриваясь в бой Ноя и… этого существа. Назвать его именем его друга – а, несмотря на количество проведенного вместе времени, его можно было так назвать с полным на то правом – было просто невозможно. И Уолкер внезапно догадался. Почему там не было видно разума. Почему именно золотой цвет глаз, зачем маска и куда исчезла Роад… все как–то выстроилось в его голове в четкую картинку. И он еще сильнее стиснул форму у груди, оцарапавшись о Розу Ветров, знак принадлежности к экзорцистам. Но, рефлекторно отдергивая окровавленную ладонь, он не переставал вглядываться в бой двух Ноев. Просто Ичиго был таким же, как он. У него внутри тоже кто–то находился – не Четырнадцатый, но тоже враг… И сейчас сражался именно он. И побеждал – это было прекрасно видно отсюда. Уверенно теснил Микка, все яростнее нанося удары и хохоча. Благо, все было отлично видно – акумы больше не нападали, отлетев подальше. Похоже, им Удовольствие Ноя отвел роль зрителей – и не собирался давать им вмешиваться. И благодаря этому было прекрасно видно, как Тикки, ничего не замечая вокруг, медленно отступал прямо по обломкам замка – в процессе битвы его очень неплохо потрепало. И как черная тень, безумно хохоча, все убыстряет и убыстряет удары. И как искривляется лицо Тикки, понимающего, что обречен. Но сдаваться он и не собирается – только улыбается не менее безумно. И Аллен едва не кричит от ужаса, замечая то, что Микк – не получается его сейчас воспринимать, как врага, хоть ты тресни – всего в трех–четырех шагах от стены. Там ему конец – особенно, если напорется на камень или хоть на секунду замешкается. Противник слишком силен, чтобы суметь его победить в такой ситуации – и слишком безжалостен, чтобы не воспользоваться таким шансом. И Уолкер не выдерживает, вспоминая себя – и то, что ему, как и Куросаки, жить с чудовищем внутри. И он хочет спасти то человеческое, что осталось в Ичиго. И сам не замечает, что уже бежит, бежит к ним обоим. И даже уже знает, зачем. И обнаруживает себя, раскинувшего руки, прямо перед прижатым к стене Тикки Микком, с черным лезвием в сантиметре от шеи. И понимает, что спас, что успел… И губы Аллена расползаются в счастливой улыбке, наблюдая, как чернота исчезает из глаз Ичиго, как раскалывается маска… И застывает на губах. Глаза, удивленные донельзя, смотрят вниз. Там, где прямо из его груди торчит чужая рука. Тонкая струйка крови. Окровавленные чужие пальцы. Тошнотворный звук ломаемых костей и сипения, вырывающегося из горла. И Уолкер падает, не слыша и не видя ничего вокруг, с неестественно распахнутыми и расширенными глазами.