Нет вестей с небес

Один на один Глаза в глаза Один на один — Ты и сила зла! © Артерия «Один на один»

. На берегу реки уже поймали сбежавших пленников, ракьят. Но пытаться продать их второй раз никто не намеревался. Если сбежали один раз, значит, и второй не побоятся, так что попавшиеся пленники становились вечной забавой главаря, вечным созерцанием сотен смертей. Затем Ваас подошел и лично привязал к ее ногам бетонный блок. Когда он слегка наклонился, заплетая резко узлы грубых веревок, на его выбритом в ирокез затылке блеснул огромный бледный шрам от давнего ожога… Но Джейс мало интересовало, когда он приобрел все эти шрамы на левой половине головы — два росчерка ножа, один от огня. И не интересовало, когда глаза его стали видеть одну пустоту, одно лишь безумие, в вечном повторении, когда ни до кого нет дела. Волновало, что теперь немели от боли не только руки, но еще и ноги, ступни вскоре почти не ощущались, в лодыжки впились веревки, перетирая кожу даже через сапоги. И руки пленницы главарь теперь связал не за спиной, а впереди, отчего казалось, что сложенные вместе ладони вновь пронзают небо. Но Джейс уже ничего не просила у этого неба. Лиза спасена. Вот и все. Она осталась один на один с убийцей своего брата. И животный страх сменился пониманием, что теперь настал тот час, когда она повторит судьбу Райли. А месть, видимо, не ее стезя. И ни до кого нет дела. Она обязана каждый проклятый раз жертвовать собой во имя того, кто уходит. Значит, так заведено. И тело благодарило, что в легкие снова поступает кислород, потому что руки уже не так вывернуты. Да стоило ли благодарить, если оставалось всего несколько минут до конца. А потом это тело будут глодать рыбы, выгрызая, точно коршуны, глаза. Порой встает перед человеком река. И он понимает, что это предел. Порой предчувствует его. Она еще с самого утра чувствовала, что не поймать ей случайно пули, но и не уйти живой с острова. Не чувствовала, а знала. Так замыкался круг. И все-таки есть судьба, и есть выбор. И значит «убить, чтобы прервать череду грехов» не работало. Ей ныне предстояло умереть. Но для чего? Ваас молчал, задумчиво и насмешливо хмурясь, готовясь наблюдать представление, вечно лицо его выражало тотальное чувство превосходства, вечно он оказывался на шаг впереди. — В реку, — махнул он рукой своим пиратам, и они принялись сбрасывать упиравшихся и кричавших пленников прямо в воду той реки, которую пытались обойти на лодке. Но если уж стала на пути река, то оказывается, что не миновать ее, преграду и границу. А с пленницей-диверсанткой не торопился, пододвинул другой бетонный блок, сел напротив нее, ухмыляясь, перебирая пальцами, разминая показательно с ленцой мощную шею. Он не торопился, он здесь — закон и порядок. Такой образ он создал, и разыгрывал эту трагикомедию, хотя знал, что за декорациями всегда скрывается неприглядная изнанка. Но начавшийся кровавый пир убийств и являлся изнанкой всего прочего цивилизованного мира. Ведь специально подготовили блоки уже! Долго же она носилась по джунглям… Хотя, кто знает, текло ли здесь вообще время, светило ли вообще солнце. В стране теней все иначе. В хрустальной горе царство иное, горы да реки. И смерть кругом человечья. Нет, это была реальность. Но какое значение имели слова, когда предстояло умереть. Может, так и лучше. Не придется остаток дней смотреть в глаза Лизе, оправдываясь, почему не вернулась с ее женихом. Ваас тем временем, очевидно, намеревался произнести свою всегдашнюю длинную речь, точно реквием тому, кого он убивал, глупая эпитафия по сгубленным своими руками. А, может, говорил так… Просто, чтобы сказать, а его никто не слушал. Какой смысл его слушать тем, кто в клетках, какой смысл его слушать тем, кого он пытает, какой смысл его слушать тем, кто уже мертв? И какой смысл вообще слушать того, кто мертв при жизни. — У друзей и близких есть одно ***вое свойство — они предают, понимаешь, парень, каждый раз они бьют тебя ножом в спину, — говорил он, глядя куда-то в пустоту, строгая что-то пальцами левой руки на правой ладони, нечто, чего там не существовало и не могло существовать. Он выглядел апатично спокойным. Тогда Джейс с трудом разлепила опухшие веки, собирая волю в кулак, и губы ее зашевелились, хоть на зубах ощущался привкус крови, голос обрел небывалую силу, она посмела перебить речь врага, перебить самого главаря: — Может быть, они предают. Может быть, есть у них такое свойство. Но живые тоже имеют одно свойство — они умирают. Так что же… Тогда лучше не жить? Не дорожить никем и собой? Легче от этого станет? И легче кому, если никто не будет жить… — Заткнись! *** право слова не давали! — вскочил он, отвешивая внушительный удар по скуле. В миг апатия сменилась взрывом бешенства, агрессии, но и того не хватило, чтобы девушка замолчала. Тем, кто не дорожит больше собой, терять нечего. И не важно, что тело хотело жить. Но в те моменты они понимала, что значит «с честью» встретить гибель. Как настоящий воин, как человек, а не как испуганный зверек. Видимо, он хотел сказать, «право голоса», а, может, именно «право слова», правда, тогда неизвестно, что он имел в виду. — Для слов не нужно право, — отвечала она глухо, зная, что снова будет больно, с каждым словом больнее, с каждым нарушением правил этой жестокой игры. Но кто-то же должен был их, наконец, нарушить! А себя она давно разучилась жалеть. Но, как ни странно, следующего удара не последовало. Ваас усмехался недовольно, изучающе склонив голову набок, но прорычал на вдохе раздраженно, говоря затем высокомерно: — Болтливая ***! Да… Так вот запомни! ***! Ты — никто! Никто! А я здесь — закон и порядок! Мое мнение — единственное верное мнение! Усек на***? Да, парень. Ты тупой, — он изобразил отвращение, и снова привычным тоном начал вещать, считая, что говорит нечто важное. — А суть проста, ты изображаешь из себя ангелочка ***ого, готового к расправе над собой ради спасения каких-то ***ов. Отличное оправдание: я полное д***о, потому что тогда пожертвовал всем ради этого ***ка. Но суть, парень, в том… Потом он подошел вплотную, еще раз внимательно глянул на нее, рассматривал ее лицо, покрытое сажей и илом, усмехнулся, а потом к пущему ужасу и отвращению девушки запустил свои грязные длинные пальцы под ее матроску, добираясь до ее мелкой груди, сдавил до боли, но отпустил, удовлетворенно кивнул, негромко говоря себе: — На месте. Я уж сомневался… А потом продолжил монолог, уже спокойно и торжествующе: — Но суть в том… В том, что я уже убил тебя. Я тебя убил! И он прошипел самодовольно и издевательски: — Так что, «парень», прощай! С этими словами он подошел к бетонному блоку, все еще глядя на девушку, но снова точно не на нее, куда-то мимо, замкнутый в темнице собственных мыслей, отчего казалось, что он безумен. А, может, и был он сумасшедшим, но, когда приходит смерть, это не важно. Разумность для смерти и вечного — круги на воде. — Ваас! Последнее слово! Почему ты так унижаешься перед этим Хойтом?! — выпалила вдруг Джейс, ощущая, как невыносимо натянулась веревка. — Почему не уничтожишь его?! Вот и все. Почему спросила? Потому что Хойта ненавидела, ненавидела больше всех живых существ, зная, что он не один такой, что он — только вершина кровавого айсберга. Но уже не важно, ничто не важно, когда бетонный блок потянул вниз, прямо в реку. Что ж, в кои-то веки, как вульгарно говорят, игра стоила свеч. И здесь речь не о дурацком покере и отрубании пальцев. Она устроила хаос в лагере, она… А что она? Лизу спасла. Вот и все. Остальные уже были мертвы. И ныне она летела к ним, отправляясь на дно. Стремительно ее протащило по траве, ударило лопатками о край обрыва. И дальше вниз, так, что связки ног нестерпимо взвыли. Она летела со скалы, но успела заметить, как подернулось неопределенным выражением непроницаемо высокомерное и самоуверенное лицо Вааса после ее прощального восклицания, странное восклицание для последнего слова в мире живых. Похоже, она задала вопрос, на который главарь не сумел бы ответить в том же надменном тоне превосходства, вовремя задала, потому что отвечать уже ничего не требовалось. Да и зачем отвечать? Оба знали ответ, оба знали, что безраздельная власть главаря призрачна. Он сам это знал, и, быть может, сам уже давно искал способ уничтожить Хойта. Или же нет, или же смирился с тем, что он цепной пес, который имеет право на жестокие игры, приколы садиста и прочий беспредел, но больше ни на что. Но все это стало не важно, ведь она уже стремительно летела со скалы. Он скинул со скалы, и только вдогонку будто посылались его слова: — Уже не мне… Или только показалось. Но никакие слова уже не имели смысла. И если бы Джейс могла сознавать, с каким выражением летит вниз, то удивилась бы, откуда на ее лице застыла гримаса перекошенной улыбки. Сначала — плеск бетонного блока, затем удар о воду — больно, но не очень, потому что высота между ущельями оказывалась не такой большой. Но кто только и когда сломал треклятый мост? Она инстинктивно набрала в легкие воздух, не намеренная сдаваться. Она вдруг поняла, что осталось еще одно дело на этой земле: «убить, чтобы прервать череду грехов», так или иначе, отомстить. Но мысли спутались, когда бетонный блок утащил на самое дно, а быстрое течение ударило о камни, отчего часть кислорода исчезла, выплюнутое невольно крупными воздушными пузырьками. Главарь, вероятно, покинул берег. Ушел. А она на дне боролась с канатами, извивалась, как змея, невольно вспоминая все чудеса фокусников. Освобождались же они как-то! И сквозь толщу воды небо казалось совершенно прозрачным и синим. И таким прекрасным.