Благие намерения

Возвращаясь в замок после вылазки в военный лагерь, Франциск раз за разом пытался успокоиться, чтобы несдержанной речью или неприязненным взглядом не вызвать новой вспышки гнева отца, окончательно лишившегося рассудка, и раз за разом терпел неудачу. У дофина никак не получалось уложить в голове, что его отец, король, ради нелепой забавы лишил жизни столько храбрых воинов, чье мужество помогло вернуть Франции Кале. Франциск всегда любил отца, неизменно считая его царствование примером на будущее и до последнего веря в отцовское исцеление от странной и необъяснимой болезни. Но он ошибся − король бесповоротно погрузился в безумие, и не было ничего, что могло бы спасти его. Франциск собирался первым делом навестить жену и расспросить у нее, насколько сильно изменилась обстановка в замке в его отсутствие, когда до него донесся громкий недовольный шепот. Прислушавшись, дофин с трудом сдержался, чтобы не выйти из своего нечаянного укрытия и не дать выход своей ярости. − Думаешь, я не знаю, чего ты хочешь добиться? Мои родственники уже написали мне, что ты снова отправил в Ватикан прошение о разводе. Я думала, этот вопрос остался в прошлом, − голос матери дрожал от обиды и возмущения. Она умела скрывать свои эмоции, но Франциск давно научился разгадывать их за маской холодности и безразличия, тем более, сейчас королева не особенно старалась их спрятать. − Ты и твоя проклятая родня уже много лет не даете мне покоя. Мои решения вас не касаются, − король намеревался двинуться дальше по своим делам, но жена ухватила его за руку, вынудив задержаться. − А как насчет Марии? Я знаю, что в твоей голове, Генрих. Ты не можешь жениться на ней − она супруга нашего сына, − эти слова не произвели на монарха впечатления, и королеве пришлось сменить тактику: − даже если тебе это удастся, подумай, какую путаницу ты внесешь в порядок престолонаследия целых трех стран в случае рождения у нее детей. И это не считая того, что Франции не по силам война за английский трон. Ты прекрасно понимаешь, что взятие Кале − почти чудо, − мать не сдавалась в попытке образумить отца, и Франциск восхищался ее терпением и силой духа. Ему самому уже давно хватало одной его речи, чтобы начать сжимать кулаки, ежесекундно напоминая себе о невозможности пустить их в ход. Желание отца развестись с матерью ради женитьбы на Марии шокировало − король, при всей своей ветрености, не проявлял мужского интереса к невестке и не мог не понимать, что она была предназначена Франциску и никому более. − У нашего сына и Марии нет наследников, и я вижу в этом божественный знак, − напоминая Франциску еще одну особенность странной хвори, выдал король − последние месяцы он считал себя едва ли не посланником Господа, имеющим право творить все, что вздумается. − Я женюсь на ней. − Тебе никто не позволит этого сделать. Ни Ватикан, ни сама Мария. Не забывай, она не просто женщина, она − королева, и твои попытки соблазнить ее вызывают лишь смех, как у нее, так и у всех, кто стал этому свидетелем, − на лице матери застыло нечто среднее между презрением, ревностью и отвращением. Дофину показалось, что кровь буквально закипает в нем − отец не только собирался избавиться от собственной жены, но и распускал руки по отношению к невестке. Франциск разделял все чувства матери, а вот король, похоже, заметил в ней лишь одно. − Что я вижу? Нужно было с этого начать, − королева непонимающе уставилась на него и на всякий случай сделала шаг назад. − Ревнуешь? Неужели мне удалось пробудить в тебе хоть что-то, моя холодная и бессердечная жена? − он притянул ее обратно, просунув палец в вырез платья, и Франциск почувствовал новый приступ отвращения − он прекрасно знал, что мать все еще любила отца, пусть тому и было откровенно наплевать на это. За много лет ни одна слеза жены не вызвала в короле и доли сочувствия. Он менял любовниц, как перчатки, выставляя их напоказ, ни капли не беспокоясь о ее чувствах и попутно регулярно наведываясь в ее кровать за наследниками. Франциск уже достаточно повзрослел, чтобы понять одну простую истину − более бессердечного человека, чем его отец, найти было трудно. − Какая ревность, Генрих? Я забочусь о нашем сыне и нашем государстве, − она отвернулась, когда муж вдруг просунул пальцы под корсаж ее платья так глубоко, насколько позволяла затянутая на спине шнуровка. Мать удивленно ахнула, но не стала сопротивляться, наученная вспышками его агрессии, сметавшими все на своем пути. − Что ты делаешь? − прошептала она, и Франциску до дрожи захотелось немедленно избавить ее от возмутительных ласк отца. − Исправляюсь. Может быть, если я уделю тебе немного своего внимания, ты подобреешь и перестанешь оспаривать каждое мое решение. Или мне удастся сделать так, что ты сама будешь просить о разводе, − на его лице мелькнула злая, не обещавшая ничего хорошего ухмылка, и в глазах матери дофин увидел тот же страх, что сейчас сковал его тело, не давая глубоко вздохнуть. Еще несколько секунд Генрих смотрел на жену, словно испытывая ее терпение, а потом вытащил руки из-под ее платья и, вцепившись в спадавшие на плечи пряди волос, потянул куда-то по коридору. − Думаю, твоя спальня подойдет, − за шумом гудящей в ушах крови удалось расслышать Франциску. Он прислонился к стене, пытаясь хоть немного прийти в себя и придумать, как помочь матери, все еще не веря, что если сейчас не предпримет никаких мер, отец надругается над ней, наплевав на все годы брака, совместных детей и ее чувства. Это было чудовищно, и Франциск не знал, как это предотвратить − никто не может противиться королевской воле. Он вспомнил, как предлагал жене и матери совершить переворот и запереть отца, чтобы тот больше никому не причинил вреда. Франциск стал бы королем, и весь этот кошмар закончился бы. Но даже если забыть, насколько неприятна была сама идея поступить подобным образом с родным отцом, у дофина элементарно не осталось возможности использовать заговор − на злополучном корабле находилась большая часть верных ему дворян. Лишь одна вещь могла бы помешать королю и дальше творить свои безумства. Вещь, о которой говорила мать, и которую Франциск по-прежнему гнал как можно дальше от себя. Осознав, что потерял уже достаточно времени и думать больше некогда, он быстрым шагом направился к покоям матери, с трудом удерживаясь от бега. Увиденное заставило его содрогнуться от омерзения − отец даже не удосужился закрыть дверь, завалив жену на стоявший у самого входа стол. Опешив на мгновение, Франциск наблюдал, как она пыталась оттолкнуть короля от себя, уперевшись руками в грудь, пока тот, задрав юбку супруги как можно выше, прилагал немалые усилия, чтобы раздвинуть ее колени. Поборов оцепенение и отчаянно желая хоть как-то помешать отцу, дофин нащупал сбоку от себя тяжелый подсвечник. Драгоценные секунды текли, а он все не решался использовать свое случайное оружие. Война научила его стратегии − просто оглушив отца на какое-то время, он лишь отложит миг, когда тот выплеснет свою ярость и на жену, и на самого Франциска. Перед глазами немедленно возникла картина, как он угрожал мечом Башу, и только защита брата спасла того от возможной смерти. − Не прикасайся ко мне, − продолжая сопротивляться, полузадушено прохрипела королева, но муж не обратил на ее слова и слабые потуги высвободиться никакого внимания, − ты не имеешь права… − почти сдавшись, отчаянно запротестовала она. − Я имею право пользоваться тем, что у тебя между ног, в любое удобное мне время, − парировал король, наконец разомкнув ее судорожно сжатые колени и задрав юбку еще выше. − Генрих, прошу, подожди. Дай мне хотя бы минуту… чтобы подготовиться… Ты причинишь мне боль… Всего минуту, я никуда не денусь… Пожалуйста, подожди… − за всю свою жизнь Франциск ни разу не слышал такой отчаянной мольбы от матери. Она запиналась, путалась, срывалась с шепота на испуганный крик, но все равно просила, пытаясь достучаться до отца. − Жена всегда должна быть готова принять своего мужа. Неужели ты не рада мне? Разве ты не мечтала обо мне, одинокими ночами лежа в холодной постели? − король отпустил ненадолго ее бедра и почти нежно дотронулся пальцами до щеки. − Или твои ночи вовсе не были одинокими? − снова рассвирепев, он схватил ее за подбородок и склонился к лицу. − Я напомню тебе, кому ты принадлежишь… − Ты не можешь так обращаться со мной! − вдруг выкрикнула она, заставляя его отшатнуться от неожиданности. − Я не одна из твоих шлюх. Не только я завишу от тебя, ты тоже зависишь от меня и моих денег, − Екатерина снова уперлась ладонью в грудь мужа, но он уже успел вернуть себе привычную самоуверенность. − Если ты откажешь мне сейчас, я получу законное основание для развода. Я объявлю на весь мир, что ты всегда отказывалась исполнять свои супружеские обязанности, − она замерла от удивления, и вместе с ней замер Франциск. Угроза отца выглядела нелепой, но сказана была так уверенно, словно и правда за ней пряталось что-то способное в два счета разрушить королевский брак. − Это просто смешно, − истерически расхохоталась Екатерина, − я родила тебе десять детей. Или ты заявишь, что они от Святого Духа? − ее смех стал совершенно безумным, неприятно отдаваясь в ушах. − Я заявлю, что для их появления мне каждый раз приходилось брать тебя силой. Я ждал десять лет, терпеливо добиваясь твоего согласия, но ты, дорогая жена, − король сжал пальцы на ее шее, резко обрывая смех, − так и не удостоила меня чести разделить с тобой постель. И ради наследников королевского дома Франции мне пришлось брать тебя против твоей воли. Пятнадцать следующих лет ты почти беспрерывно ходила беременной. Сколько раз мне пришлось это сделать? Ровно десять или чуть больше? − хищный оскал вернулся на его лицо, и в глазах королевы снова зажегся страх. − Ты объявишь на весь мир, что насиловал меня пятнадцать лет? − сглотнув, с сомнением спросила она. − Почему бы и нет? Я твой муж и имею право на твое тело. Если ты не отдаешь его мне сама, я вполне могу просто брать то, что принадлежит мне, − пальцы оставили ее шею, переместившись на грудь. − Свидетелей я предоставлю в нужном количестве, поверь мне, − король склонился к уху жены и провел по нему языком. − Выбирай. Но мы ведь оба знаем, что ты уже выбрала, − потянув ее на себя, прошипел он. − Твоя минута вышла. Раздвинь свои ноги для меня, − снова превращаясь в одержимое злобой чудовище, Генрих дернул ее за волосы, заставляя забыть о попытке сжать колени. Королева потеряла вернувшееся было самообладание, лихорадочно вырываясь из рук, мявших ее бедра с такой силой, что ткань задранного платья уже трещала по швам. − Не трогай меня! − визгливым, полным ужаса и отчаяния голосом закричала она, пытаясь отвесить мужу пощечину. − Пожалуйста, не надо… прошу, не надо… Генрих… − Франциск не мог поверить, что это − его неизменно спокойная и выдержанная мать. Она вела себя, как напуганная маленькая девочка, а не всесильная королева и мать семейства, какой любила казаться. Франциск видел такой же страх на еще совсем детских личиках куртизанок в парижских борделях. Этих девочек туда отдавали собственные семьи в надежде, что, добившись успеха, став дорогими шлюхами, они будут отправлять родным немалые средства. Почти всегда так и происходило, но прежде чем на красивых лицах появлялось намертво прилипшее к ним сладострастие, они искажались точно таким же животным ужасом, какой испытывала сейчас его мать. Жизнь бастарда, какой он пытался жить одно время, научила его многому. Бордели, трактиры и придорожные гостиницы дали едва ли не больше знаний о мире, чем десятки приглашенных родителями учителей. Но даже эти знания не помогли Франциску понять, почему мать так испугалась и сопротивлялась так отчаянно. Отец вел себя непозволительно грубо, но ведь он ее муж, она знала его не одно десятилетие… неужели она не видела, что ее страх, борьба и крики только больше раззадоривали короля... или она знала его слишком хорошо, знала что-то неведомое Франциску. Возможно, отец уже запугивал ее. Вряд ли насиловал − шокированный вид матери кричал об этом − но запугивать вполне мог. − Так вот, что нужно было с тобой сделать, чтобы ты наконец показала себя женщиной, а не бесчувственной куклой, − хищно улыбаясь, он сорвал с ее головы корону и бросил на пол. Металлический звон почти оглушил Франциска, старавшегося придумать, как прекратить это безумие. В его состоянии отец не остановился бы, даже если бы ему прямо сейчас предложили корону Англии на блюде. − Прекрати! Не прикасайся ко мне! Только не это! Нет! − повторяя одно и то же снова и снова, мать отвернулась от поцелуя, которым он попытался накрыть ее губы. Окончательно распавшиеся из прически волосы волнами опустились на плечи, и король с удовольствием намотал их на руку, второй без труда перехватывая сжатые в кулаки ладони жены, молотившие его грудь. − Генрих, умоляю… − Умоляй. Не думал, что когда-нибудь это услышу. Даже обещание казни не заставило тебя умолять. Что стало со знаменитой гордостью Медичи? − король расхохотался и впился в ее шею поцелуем, больше похожим на укус. − Думаю, мы могли бы делать это почаще, − издевательски протянул он. − Будь ты проклят! − зло выкрикнула она и лягнула почти уложившего ее на стол мужа коленом в живот. Зафиксировав руки королевы, он совсем позабыл о ее ногах. Удар вышел ощутимым, и не ожидавший его король отскочил от нее, потирая ушибленное место. Она приподнялась, глядя на него с нескрываемым удовлетворением, и наклонилась вперед, собираясь слезть со стола. − Ты посмела меня ударить… − удивление на лице короля быстро сменилось бешенством. Глаза налились кровью, кожа покраснела от злобы, вены вздулись, и Франциск сделал шаг вперед, почувствовав, что сейчас случится что-то по-настоящему страшное. − Чертова шлюха! − заорал его отец и ударил мать по лицу. Это была не пощечина, а самый настоящий удар, от которого она опрокинулась на спину, зажимая пальцами нос. Кровавые дорожки устремились от него вниз и потекли по подбородку. Франциск в ужасе отпрянул назад. Отец не собирался останавливаться, еще несколько раз приложив мать кулаком в бок. − Скажи спасибо, что я все еще хочу взять тебя, иначе я забил бы тебя до смерти, − взяв за ноги, он сдвинул ее ближе к краю стола и просто разорвал юбку, в которую она вцепилась, позабыв о разбитом носе. − Если ты не отдашься мне, я так и сделаю, − мать схватила его за руки, издавая звуки, напоминавшие нечто среднее между человеческим плачем и животным воем. − Тебе придется меня убить, − она вдруг отвесила возившемуся с ее юбкой мужу пощечину, и пока он прикладывал ладонь к пострадавшей щеке, размахнувшись, прошлась по второй. − Ты заплатишь мне за это, − он без труда отшвырнул ее обратно на стол, с силой заламывая руки над головой. Она обязана была остановиться, если не хотела умереть, но, похоже, мать предпочитала насилию смерть, и Франциску невыносимо хотелось узнать, почему. У такого абсурдного, неоправданно упрямого сопротивления наверняка существовала весомая причина. − Еще один удар, и, клянусь Богом, я сначала возьму тебя, как не берут даже дешевых шлюх, а потом всю душу из тебя вытрясу, − пообещал ей король, получив новый, более сильный пинок в живот. Франциск понял, что если сейчас не вмешается, отец попросту забьет мать до смерти − здравый смысл покинул впавшую в настоящую истерику королеву, шокируя сына и приводя мужа в еще большую ярость. − Отец... − громко позвал его Франциск, плотно прикрыв дверь и отложив подсвечник в сторону. Он все равно ему не поможет. Взбешенный отец намного сильнее и опаснее. Король повернул голову, с удивлением рассматривая неожиданно возникшего на пороге сына, а королева крепко зажмурила красные, опухшие от истеричных слез глаза. − То, что я делаю со своей женой, тебя не касается. Выметайся, − бросил оправившийся от удивления Генрих, но дофин не двинулся с места, заставив мать тоже повернуться к нему. − Уходи, Франциск, все в порядке, − она говорила так, будто он все еще был несмышленым ребенком, случайно заставшим ссору родителей и готовым отправиться в детскую, стоило лишь получить успокаивающую улыбку и ухватиться за руку няньки. Кого она пыталась обмануть? Достаточно посмотреть на ее разбитый нос, и станет очевидно, насколько все не в порядке. До того, как она назвала его по имени, Франциск опасался, что мать даже не узнает его − такой испуганной, потерянной и невменяемой она выглядела. Радость от того, что он ошибся, была почти осязаемой. Оттолкнув жену от себя с такой силой, что она снова опрокинулась на спину и вскрикнула, приложившись затылком о стол, король направился к сыну, явно собираясь лично выпроводить вон. − Отец, подожди, дай мне сказать, − Франциск выставил вперед руку, стараясь говорить размеренно и твердо. − Мне не о чем с тобой говорить. Я собираюсь взять свою жену. То, что она твоя мать, не дает тебе права мешать мне. Пока я король, она принадлежит мне, − он не кричал, но по-прежнему сверкавшие злобой глаза и пульсирующая на виске вена говорили о его ярости лучше слов. − Ты прав, отец, − на всякий случай отступив назад, уверил его Франциск, − ты возьмешь ее. Но посмотри − у нее истерика, она в крови, она напугана и будет мешать тебе. Если ты не сможешь сдержаться и убьешь ее в гневе, это принесет тебе только проблемы, − он взглянул мельком на потирающую затылок мать, мутным взглядом осматривающую комнату. − Позволь мне успокоить ее. Я сделаю все, чтобы подготовить ее для тебя, − закончил свою речь Франциск, с волнением следя за выражением лица отца. − Подготовишь? − в его глазах промелькнуло что-то опасное и до дрожи пугающее. − Это интересно, − протянул он. − Что это значит? − Я успокою ее, и она перестанет сопротивляться, − разочарование слишком явственно проступило на отцовском лице, словно он ожидал чего-то другого. Король больше не слышал голос разума, он подчинялся только голосу безумия. Франциск искал, искал этот голос, зная, что без него отец вышвырнет его, не задумываясь. − Я подготовлю ее тело. Она сможет принять тебя, − решение оказалось простым и невероятно сложным одновременно, но достаточно безумным, чтобы отец принял к его рассмотрению. − Хорошо, успокой мать и подготовь ее тело, − поразмыслив совсем недолго, король бросил короткий взгляд на жену и улыбнулся в предвкушении. − Я хочу на это посмотреть. Только без глупостей. Ты меня понял? − он подошел ближе и уложил тяжелую ладонь на его плечо. − Понял, − выдохнул Франциск, еще не осознав до конца, на что согласился, и направился к матери. − Мама? − он дотронулся до мокрой щеки, встречаясь взглядом с расширившимися от страха, почти черными глазами. − Ты меня слышишь? − Я не глухая, Франциск, − зло фыркнула она, вызывая у него улыбку. Если она способна язвить, значит, еще не все потеряно. − Давай сотрем кровь, − он достал из кармана вышитый инициалами платок и осторожно убрал уже начавшие багроветь потеки с ее лица. − Ничего страшного. Нос даже не опухнет, он просто разбит, − Франциск ожидал более серьезной травмы, но, похоже, несмотря на гнев, отец бил не в полную силу, − воспользуешься какой-нибудь косметикой, и будет совсем незаметно. Вы женщины лучше в этом разбираетесь, − он ободряюще улыбнулся, оставшимся чистым уголком платка стирая кровь с ее шеи и засохшие на щеках слезы. − Тебе лучше уйти, − материнский голос уже не звучал так неприятно визгливо, став более привычным. − А вы обещаете, что не будете злить отца еще больше? − тихо спросил он, погладив ее по голове. − Мама, знаю, это звучит дико, но вы ведете себя неразумно. Вы разжигаете в нем еще большую злобу… и желание, − она отвернулась на мгновение, а когда снова посмотрела на него, казалась еще более подавленной. − Ты не понимаешь, Франциск, и никто не поймет, − уголки ее губ подрагивали, а руки сжимали ткань, уже почти не прикрывавшую ноги. − Я не могу. Не могу позволить ему… только не так… Я расскажу тебе. Когда-нибудь, но не сейчас, − она замолчала, и Франциск почувствовал, что в ее словах и прятался интересовавший его ответ, какая-то страшная тайна, способная в один миг превратить безжалостную королеву в испуганную до полусмерти женщину, готовую умереть, но не отдаться мужу, не пожелавшему получить ее согласие. Франциск пообещал себе узнать эту тайну, как только они покончат с затянувшимся кошмаром. − Я помогу тебе. Помогу, − он на пробу огладил ее бедро, скользнув рукой под разодранную юбку. − Меня ты не боишься, страх тебе не помешает, − он успокаивающе поцеловал ее в лоб, − я помогу тебе расслабиться. Тебе не будет больно. Он получит желаемое, а потом мы придумаем, как сделать так, чтобы это больше не повторилось, − мать уткнулась ему в плечо, обмякнув, когда Франциск осторожно погладил ее поясницу, разминая натянутые, как струна, мышцы. − Все хорошо, − ладонь плавно скользнула между ее ног. Франциск едва справлялся с отвращением к самому себе, но в данных условиях, он принял необходимое решение. Отец ясно дал понять, что получит жену в любом случае, а она по каким-то причинам готова была биться насмерть, лишь бы не позволить ему войти в ее тело. Возможно, если она расслабится, если будет готова к соитию, оно перестанет настолько сильно пугать ее. − Что ты делаешь? − раздался глухой, полный удивления голос у самого его уха, стоило Франциску заменить невесомое касание более откровенной лаской. − Я не позволю ему сделать вам больно. Я бы многое отдал, чтобы он просто покинул эту комнату, но мы оба знаем, что он… получит вас в любом случае. Я помогу вам расслабиться, а он за это время успокоится. Я сделаю это легче для вас, − свободной рукой он снова погладил ее по волосам, но на этот раз она дернулась, уходя от прикосновения. − Нет, − со свистом выдохнула королева всего одно слово, отпихивая от себя сына. − Матушка, прошу, не сопротивляйтесь. Вы же видите, как на него это действует. Он ведь забьет вас до смерти, − с мольбой в голосе попросил Франциск, удобнее становясь между ее раздвинутых ног и пытаясь ухватить за руки, в отчаянии уперевшиеся в его плечи. − Нет, я не переживу этого. Не трогай меня, − словно не слыша, слишком громко запротестовала королева высоким от напряжения голосом, и Франциск, опасаясь готовой заново вспыхнуть отцовской ярости, впился в ее приоткрытый рот своим. Она забилась еще сильнее, что-то невнятно промычав, а Франциск снова боролся с отвращением − он целовал собственную мать, чтобы защитить от изнасилования человеком, приходившемуся ему отцом. Даже в самом страшном кошмаре он не смог бы такого представить. − Даже не думай, − после борьбы и поцелуя ее лицо стало почти такого же красного цвета, как платье, уверенный голос совершенно не сочетался с растрепанными волосами и голыми ногами, − не смей прикасаться ко мне. − Вы готовы были умереть, чтобы спасти меня. Почему же вы отказываете мне в праве спасти вас? Никто из нас не умрет из-за этого, − с легкой обидой прошептал он, крепче обхватывая ее за талию и пытаясь поднять юбку повыше. − Франциск! Я желаю свою жену! Я согласился поделиться ею с тобой, так изволь поторопиться, − напомнил о себе отец, которому явно наскучила однообразная рутина, − или я вышвырну тебя вон, а ее поставлю на колени и возьму так, что она имя свое забудет! − Только попробуй! − предупредила мать, когда, испугавшись угроз, Франциск резко ухватил ее за руки. Она пыталась их вырвать, но не так яростно и отчаянно, как раньше, когда ее удерживал король, словно боясь ненароком причинить боль сыну. − С меня достаточно. Ты не в силах угомонить эту ведьму, но я нашел на нее управу… − Франциск обернулся, удивившись неожиданно прекратившемуся материнскому сопротивлению, и немедленно получил объяснение этой смене настроения. − Ласки ей не нужны, она понимает только силу. Убирайся отсюда! − в руках поднявшегося с кресла короля блестел серебром клинка и рубинами рукояти кинжал. − Нет, отец! Она согласна! − с силой толкнув назад и раздвинув коленом ноги матери, Франциск склонился к ее уху. − Вы слышите, что он говорит? Он уже ударил вас, дальше будет только хуже! − он отпустил тонкие запястья, ожидая новой пощечины или удара, яростного сопротивления и криков, с которыми ему пришлось бы бороться, но мать не била и не кричала, только смотрела с еще большим отчаянием и безграничной усталостью. − Вы были согласны, прося у него минуту на подготовку. У вас есть эта минута, − делая вид, что вдыхает аромат ее волос, прошептал Франциск так, чтобы его услышала только мать. Она собиралась возразить, но времени на разговоры у них уже не осталось, поэтому он опустился на колени и одним резким движением притянул к себе ее бедра, ощущая, как она дрожит под его прикосновением. Пальцы матери сжимались и разжимались на животе, будто она хотела ударить его и не могла. Она все еще не могла поднять на него руку. Зажмурившись на миг, глубоко вздохнув и следом сглотнув, он отодвинул разорванную юбку выше, являя себе то, чего не должен был видеть никогда. Оставшись без последней защиты, Екатерина дернулась в сторону, и Франциск рефлекторно ухватил ее крепче, возвращая на место. Перед глазами потемнело, и его замутило так сильно, что он побоялся совершенно по-девичьи потерять сознание. Пришлось напомнить себе, что в таком случае отец просто отпихнет его тело в сторону и изобьет сопротивляющуюся мать до смерти. − Твоя смелость вышла? Тогда убирайся отсюда и дай мне закончить начатое, − отцовские слова и впившиеся в ответ на них в поверхность стола материнские ногти подтвердили опасения Франциска. С кристальной ясностью он осознал, что если не решится сейчас, не решится уже никогда. Заставив себя держать глаза открытыми, дофин склонился над тем, что годы назад дало начало его жизни. Несмотря на юный возраст, у Франциска было немало женщин. Только начав обращать на них внимание, он сразу ринулся в бой, добиваясь любую, хоть немного понравившуюся ему представительницу прекрасного пола. И двигало Франциском не только обычное мужское желание, но и стремление доказать всем, особенно отцу, что нелюбимый им сын тоже обладает силой, харизмой, обаянием − всем, чем обязан обладать будущий король. Недолгая жизнь в Париже в качестве никому не известного бастарда доказала − женщины не отказывали ему не только из-за его титула. Франциск действительно добился успеха в обращении с ними. Да, он знал женщин, но та, которую он должен был касаться сейчас, была не просто женщиной. Она была его матерью, напуганной, сжавшейся в комок матерью. «Она не отличается, ничем не отличается от других», − попробовал внушить себе Франциск и провел пальцами по внутренней стороне ее бедер. Подрагивающая от напряжения кожа оказалась теплой и мягкой на ощупь, в отличие от уже ставшей привычной кожи Марии − прохладной и до прозрачности тонкой. Воспоминание о жене перебило проснувшееся было любопытство, возвращая неприязнь к тому, что приходилось делать. Стараясь больше не задумываться, он сдвинул ладонь выше, поглаживая еще больше сжавшуюся мать совсем легко, нежно, едва касаясь. Для пальцев было еще слишком рано. Ей нужно другое, совсем другое. − Франциск! − услышал он над головой шокированный и возмущенный голос матери. Она явно не рассчитывала на такие ласки, и на мгновение он задумался, знала ли она их до этого. Сомнительно, что отец хоть иногда старался доставить ей удовольствие. Мысль пропала, стоило Франциску еще раз провести языком между расслабившихся от неожиданности ног. Не такая. Она совсем не такая, как Мария. Вкус − терпкий и солоноватый, запах − знакомый и не знакомый одновременно, и кожа… кожа была совсем другой. Франциск смог бы оценить и кожу, и запах, и вкус, смог бы понять, нравится ли ему эта женщина, если бы его не мутило и не выворачивало наизнанку от осознания, кем она ему доводилась. Он не видел ее лица, но с остервенением вцепившаяся в его волосы рука, окружавшее облаком красное платье и полные неверия, изумления и отвращения возгласы ежесекундно выдавали мать даже больше. Он ласкал мать. Мать, певшую ему в детстве колыбельные на итальянском. Мать, с улыбкой расчесывавшую его светлые, точь-в-точь как у нее, кудри. Мать, державшую его на руках и терпеливо слушавшую его капризы. Мать, всего одним словом избавлявшую его от истерик. Мать, засыпавшую рядом с его кроватью, когда он в очередной раз тяжело болел. В своей матери он сейчас будил женщину, добиваясь, чтобы она забылась, расслабилась, уступила ласкавшему ее языку, отбросила свои страхи и приняла пожелавшего немедленно исполнить супружеский долг мужа. − Франциск, прекрати! − она сильнее сжала его волосы, натягивая их почти до боли, но он лишь крепче перехватил ее бедра, раздвигая шире. − Генрих, останови это безумие! − обратилась королева к мужу, ничего не добившись от сына. − Ты знаешь, что покраснела? − хриплым голосом отозвался король. − Тебе нравится то, что он делает, − сглотнув, чтобы перебороть очередной приступ отвращения, Франциск мысленно согласился с отцом. Тело предавало мать, расслабляясь медленно, но верно, − только поэтому он все еще здесь. − Он мой сын! − хватка на волосах стала еще крепче, и неожиданно для Франциска мать дернула его за спутавшиеся пряди так сильно, что он отшатнулся от нее, с трудом удержавшись на ногах. − Он никогда не возьмет тебя. Это сделаю я и совсем скоро. Так что замолчи и оцени, наконец, его усилия. Мое терпение на исходе, − Франциск обернулся на полный ярости голос и снова увидел поблескивающий в руках отца кинжал. − Генрих… − прошептала мать, глядя на оружие с ужасом и неверием. − Живо! − выкрикнул король, и Франциск воспользовался замешательством матери, толкнувшись внутрь нее языком. Мария бы уже застонала от удовольствия и обхватила его ногами, выгибаясь навстречу, а мать лишь приняла в себя, жалобно вскрикнув и окутав жаром своего тела. Что нужно было сделать с женщиной, чтобы даже после таких ласк она все еще не сдавалась? Придвинув ближе к себе, он провел ладонью по ее животу, переплетая свои пальцы с материнскими и двигая языком быстрее и глубже. Вздохи и причитания оборвались, а потом вдруг сменились тихими, сдавленными стонами. Пусть они не кричали о наслаждении, не вызывали в нем желания, вместе с наконец появившимся у матери возбуждением, отдававшим на языке чем-то кислым, Франциск ощутил разочарование. Нелепое, глупое разочарование от того, что даже такое яростное, отчаянное сопротивление уступило настойчивым ласкам. Он добивался именно этого, но к радостному облегчению почему-то прибавилась горечь. − Франциск… − с незнакомой интонацией протянула мать, раскидывая ноги шире и почти сразу, словно спохватившись, сводя их обратно и опуская на его плечи еще большей тяжестью, вызвав тошноту и желание как следует промыть рот. Франциск попытался успокоить себя тем, что осталось совсем немного. Она готова, почти готова. − Все это очень занятно и пока вполне мне нравится, но я хочу рассмотреть хоть что-то, помимо твоей светлой головы, Франциск, − он непонимающе уставился на подавшего голос отца, пытаясь угадать, что тот имел в виду на этот раз. − Я хочу увидеть ее грудь, − заметив недоумение сына, пояснил король. Франциску показалось, что его ударили под дых − только ему удалось примириться с тем, что он творил, как новое испытание не заставило себя ждать. Ему ведь удалось, почти удалось, а теперь она снова испугается, зажмется и вернет их к тому, с чего они начали. Неохотно поднявшись с пола, он помог матери сесть, безуспешно пытаясь встретиться с ней взглядом. − Не надо, Франциск, ты уже сделал достаточно, − краска стыда и только подступившего удовольствия быстро покидала ее лицо. − Хотите, чтобы он раздел вас? Так же, как справился с вашей юбкой? − он потянулся к крючкам платья, один за другим расстегивая их, пока лиф не соскользнул с ее плеч, оставляя в тугом корсете. Франциск уже давно научился быстро и легко расшнуровывать этот предмет женского туалета, но сейчас это удалось ему еще быстрее, чем обычно. Грудь матери бесстыдно возникла перед ним, рождая пронзившую сердце мысль − эта грудь могла бы кормить его, пока он был младенцем, если бы он не родился принцем, по обычаю передававшимся в заботливые руки кормилиц. Тошнота подошла к самому горлу, и Франциску пришлось сглотнуть, чтобы подавить спазм, сжавший нутро. И все же, если он нежно огладит ее грудь, сожмет уверенно, но не слишком сильно, дотронется и пройдется по соскам пальцами или языком, мать расслабится намного легче, чем если он просто заберется руками под норовившую сползти на свое законное место юбку. Екатерина отвернулась, комкая в руках то, что еще недавно представляло собой роскошный наряд, а Франциск коснулся ее груди губами, будто действительно был ребенком, для которого подобное являлось совершенно естественным. Оторвавшись на мгновение, он сжал ее в руках, неосознанно сравнивая − идеально поместившаяся в его ладонях грудь матери была полнее, мягче и чуть менее упругой, чем у каждой из его любовниц. Испугавшись направления своих мыслей, он поспешил отогнать их и, обведя сосок языком, втянул его в рот, вызвав у матери вздох не то отвращения, не то непрошеного удовольствия. − Должен признаться, Франциск, я все еще не решил до конца, тошнотворно это или волнующе, − пожаловался король, словно не он один послужил причиной всему происходящему. Стараясь не обращать внимания на его слова, Франциск продолжил ласкать материнскую грудь, потерев пальцами увеличившиеся соски, слегка потянув их и затем снова поочередно накрыв губами. Ладонь осторожно скользнула ниже, не слишком уверенно устраиваясь между больше не пытающимися сомкнуться ногами. Дофин едва сдержал облегченный вздох − мать не стала сопротивляться ласке проникнувших в нее пальцев. Судорожно вздохнув, она прикрыла глаза и неожиданно облизнула губы, заставив на секунду забыть обо всем и вызвав желание поцеловать, как он сделал бы с любой другой женщиной на ее месте. Наваждение развеялось еще быстрее, чем появилось, сменившись уже почти родной горечью, и Франциск задвигал рукой быстрее, всматриваясь в исказившееся от удовольствия и ставшее незнакомым лицо. Отец прервал наскучивший ему спектакль слишком неожиданно, вцепившись в волосы Франциска и оттолкнув в сторону. Не удержав равновесия, он приземлился ладонями и коленями на холодный пол, с опасением глядя на родителей. − Достаточно. Полагаю, я и так ждал слишком долго, − глумливо улыбаясь, протянул король, расстегивая пояс штанов и придвигаясь вплотную к жене. Она смотрела на него со смесью страха, ненависти и омерзения. Нисколько не заботясь об этом, он раздвинул ее успевшие сомкнуться колени и вошел в ставшее податливым тело, без промедления принимаясь яростно двигать бедрами, одной рукой заводя ногу королевы себе за спину, а второй крепко взявшись за растрепанные волосы. − Сейчас ты намного слаще английской короны, и тебя гораздо легче получить, − впившись коротким, грубым поцелуем в ее губы, объявил король. Не в силах оторваться от этого отвратительного зрелища, Франциск думал о том, что ошибся. Он совершил ошибку, не послушав мать тогда и сохранив отцу жизнь. Франциск поверил в то, что тот сможет излечиться, поверил его словам о семье, понадеялся на чудо, попытался решить все мирным путем. И эта ошибка принесла смерть сотням достойных солдат, унизительное внимание жене Франциска и насилие его матери. Дофин не отрывал от нее взгляд − вся страсть, все удовольствие, которых ему с таким трудом удалось добиться, исчезли, и теперь она судорожно цеплялась за плечи мужа, закрыв глаза и плотно сжав губы. Почему отец никогда не ценил ее? В замке шептались, что королева холодна и неприступна, но Франциск только что убедился − даже в состоянии панического ужаса она способна быть женщиной. Обычной, требующей внимания женщиной. Возможно, отцу просто не нужна в ней женщина, ему нужна победа над ее гордостью, ее слабость и мольбы. Король любил только свою власть, корону и немного Диану, заманившую его в сети, когда он был даже младше Франциска. Безумие покончило и с такой любовью. Отец всегда учил пресекать любую заразу на корню, особенно если она угрожала королевству и семье. Мать неизменно убеждала признавать свои ошибки и исправлять их. Дофин хорошо усвоил эти уроки. Не сразу, но усвоил. Завтра, на одном из горячо любимых отцом турниров, Франциск уничтожит заразу, разрушавшую королевство изнутри, признав и исправив собственную ошибку. И никто не посмеет упрекнуть его за это.