Благие намерения

Франциск сидел на королевском троне, чувствуя, что даже спустя многие недели после смерти отца так и не привык восседать на его месте. И все же с каждым днем он ощущал себя увереннее. В конце концов, он был рожден, чтобы править, а чувство вины за убийство уже притупилось. Франциску удалось убедить себя, что он не мог поступить иначе. Отца нужно было остановить. Он зашел слишком далеко и подверг опасности и их семью, и королевскую власть, и всю Францию. Новый король принял корону с тяжелым сердцем, надеясь лишь, что совершенное преступление не перестанет быть тайной, поставив под удар всех, кто был ему дорог. Вина не уходила, но медленно слабела, уступая самовнушению и другому, еще более опасному чувству. Он часто думал, что предпочел бы ему муки совести за убийство родного отца, короля Франции. Сначала Франциск не мог осознать это новое и едва уловимое чувство до конца, но день за днем оно крепло, росло, травило сердце все сильнее, занимало мысли все чаще, являлось яркими картинами во снах и молило уступить наяву. Да, он не сразу осознал это чувство, но теперь точно знал его название. Желание − такое имя оно носило. При одном только взгляде на мать Франциск немедленно вспоминал, как она извивалась в его руках, как вскидывала бедра навстречу его не слишком уверенным ласкам, какой мягкой и полной была ее грудь, какими душистыми волосы и каким горячим рот. Король и сам не заметил, когда вместо ее страха и борьбы, казалось, навсегда впечатавшихся в память, начал видеть страсть. Страсть, которой на самом деле его мать не испытывала, но иллюзии которой ему удалось добиться. Тогда, почти сразу после смерти отца, уезжая за ребенком Лолы, Франциск не догадывался, что его ждет после возвращения. Опасные, непозволительные, запретные мысли уже зародились в нем, еще не успев оформиться, но уже спрятавшись где-то глубоко внутри. С оглушительной мощью они вспыхнули в голове, когда Франциск прибыл с сыном домой, и ворвавшаяся в спальню мать прижала его к себе. Она не сделала этого во дворе, поприветствовав сына по-королевски сдержанно, но в замке устоять не смогла и, стоило посторонним удалиться, прижалась к нему, едва не плача от облегчения. И Франциск тоже радовался их воссоединению. До тех самых пор, пока, вдыхая знакомый аромат светлых волос, не заскользил ладонями по ее спине, почти поддавшись внезапному, но неожиданно сильному порыву уложить эту ставшую невыносимо желанной женщину на кровать и взять, воспользовавшись правом короля. Осознав, о чем подумал, Франциск тогда в ужасе оттолкнул мать и велел ей уходить. Она посмотрела на него полными обиды и непонимания глазами, но потом, словно приняв решение, направилась к двери. Ему казалось, он знал, что пришло матери в голову − воспоминания о случившемся совсем недавно не позволяли Франциску касаться ее как прежде, когда между ними не было ничего иного, кроме обычной родственной связи. Наверняка она приняла его грубость за отвращение. Вряд ли она смогла бы когда-нибудь представить, что в тот день он испытал прямо противоположное чувство. Желание, с тех пор становившееся все более навязчивым. Франциск упрямо гнал его от себя, мучаясь головными болями и бессонницей, отказываясь подчиняться странным и пугающим фантазиям. Пока сегодня на утренней аудиенции, увидев мать, окруженную мужчинами, он не ощутил новое пугающее чувство. Ревность. Ревность оказалась неожиданно сильной. И желание присвоить, обладать, не отдавать никому и никогда в один миг вырвалось из-подо всех замков, за которыми спрятал его в своем сердце король. Он смотрел на собственную мать, сгорая от ревности, одновременно мечтая уничтожить всех мужчин, просто стоявших рядом с ней, и желая оказаться на месте любого из них. Любого, кто мог касаться ее, не борясь с вопившей на все лады совестью. Франциск знал, почему эти дворяне увивались за его матерью. Могущественная вдова. Всесильная королева-мать. Такой они видели ее. Хотя наверняка были и другие. Те, кого он заочно ненавидел больше первых. Те, кто, обрадовавшись кончине мужа королевы, теперь открыто наслаждались ее красотой. Ее лицом, ее волосами, ее... Франциск оторвал взгляд от декольте матери. Нужно было срочно что-то делать с этим... безумием. Одно лишь это словно вводило короля в состояние панического ужаса. Безумие поглотило его отца и теперь подобралось к нему. Подобралось слишком близко. Франциск посмотрел на сидящую рядом жену, ища поддержки. Если бы она могла хотя бы ночами избавлять его от наваждения, согрев в своих объятиях. Но они вместе приняли решение, что в период выздоровления после выкидыша Мария будет ночевать в своей старой спальне. Ребенок. Он тоже не давал королю покоя. Наследника не было слишком долго. Даже того, что им удалось зачать, Мария не смогла выносить. И теперь врачи советовали повременить с новой попыткой. Франциск не испытывал особой потребности в женщинах, пока Мария не могла исполнять супружеские обязанности. Давно перестав замечать кого-либо, кроме нее, он и не думал нарушать клятву верности, питая к жене все ту же нежную и преданную любовь, но сегодня проснувшееся в нем безумие подарило ему до невозможности навязчивое желание ощутить мягкое женское тело в своих руках. И он отчаянно гнал от себя мысль, что это тело принадлежало вполне определенной женщине. На несколько секунд ему показалось не таким уж подлым завести себе любовницу, лишь бы освободиться от вспыхнувшей похоти, но один взгляд на жену и воспоминание о бесстыдно менявшем фавориток отце избавили его от наваждения. − Что ты там увидел, Франциск? − Мария смотрела на него с нежностью и легкой тревогой. Женщины всегда все понимают без слов. Хотя вряд ли она смогла бы понять его, признайся он в своей одержимости матерью. − Как ты думаешь, моя мать хранит верность моему отцу? − вопрос сорвался сам собой, выбравшись оттуда, куда с трудом загнал его король. Франциск до абсурда надеялся, что если мать никогда не будет принадлежать ему, то и никому другому не достанется. − Почему тебя это интересует? − Мария выглядела удивленной, но быстро справилась с собой. − Думаю, даже если нет, мы никогда об этом не узнаем. Твоя мать привыкла избавляться от каких бы то ни было улик. В любом случае, она теперь вдова, и имеет право иногда... приятно провести время, − подошедший слуга что-то зашептал ей на ухо, и, кивнув мужу, королева встала с трона, чтобы покинуть зал. Король решил, что и ему пора оставить шумное сборище, и направился вслед за женой. Когда он проходил мимо матери, один чересчур резвый дворянин дотронулся до ее плеча, и Франциск ощутил ни с чем не сравнимую ярость. Ублюдок. Как мог какой-то малоизвестный наглец соблазнять королеву-мать в присутствии ее сына? «Моя, она принадлежит мне и только мне», − чужеродная, абсурдная, взявшаяся из ниоткуда мысль вихрем пронеслась в голове, заставив ее закружиться. В глазах потемнело, и король едва не споткнулся о чей-то не вовремя упавший кубок. − Все в порядке, Ваше Величество? − раздался рядом голос Кенны. − Все хорошо, − Франциск подавил внезапную вспышку ненависти к любопытной фрейлине. Она просто попалась под горячую руку, а ему нужно как можно скорее уйти отсюда. С трудом найдя в себе силы поприветствовать всех, кто желал проявить к нему почтение, Франциск мчался к своей спальне, мечтая оказаться в тишине и вдали от снова проникнувшей в его мысли матери. Никто не должен видеть короля таким жалким, взволнованным и почти обезумевшим. Ему хотелось, как в детстве, забраться под одеяло, накрыть голову подушкой и ждать, пока все его страхи отступят, сменившись мирным сном. В детстве можно было попросить какую-нибудь приставленную к нему служанку позвать маму, и та почти всегда приходила, стоило только услышать, что кошмары опять мучают ее мальчика. Она наверняка пришла бы и сейчас, пошли он за ней, только теперь его кошмары, вместо того, чтобы развеяться, могли стать и ее кошмарами тоже. Почему это случилось с ним? Всю жизнь он старался защищать мать, а теперь боялся остаться с ней в одной комнате, потому что от него самого защитить ее было некому. − Ты думаешь слишком громко, − предупредил его ненавистный голос бывшей няни сына. − Убирайся прочь, я не намерен вести с тобой беседы, − только этого ему не хватало. Разговоров с потусторонним миром. − Я всегда считал тебя слабым, безвольным мальчишкой, ничего не взявшим от своих родителей − ни отцовской решимости, ни материнской хитрости. Жалкий ребенок. Но я ошибся, − грубое женское лицо преображалось на глазах, приобретая хорошо знакомые черты, − ты все же взял от нас кое-что. Ты взял наши пороки. Упрямство Екатерины и мою похоть. Они погубят тебя. И ее тоже. Ты ведь понимаешь, о чем я? − женщина исчезла, и перед Франциском теперь стоял его отец. Такой же, как и всегда − уверенный в себе и считавший грязью всех остальных. − Это ты во всем виноват. Мне пришлось. Я никогда не думал о ней как о женщине до того самого дня... − никто не мог опровергнуть эти слова. Из-за отца, только из-за него Франциск теперь желал свою мать. − Но теперь думаешь. Ты видишь ее в своей постели каждую ночь, даже если на утро не помнишь об этом. Ты отнял у меня все − мою власть, мой трон, мою жизнь, − с каждым словом отец подходил все ближе, а Франциск стоял неподвижно, будто не способный пошевелиться, − а теперь ты добрался до моей жены! Проклятое отродье! Нужно было удавить тебя намного раньше, чем я решился на это! − прокричал Генрих ему в лицо. − Хватит! − не выдержав, тоже крикнул Франциск, услышав, как отразилось его эхо от стен мрачного коридора. − С кем вы разговариваете, Ваше Величество? − вместо отца на него смотрел перепуганный стражник, а каменные стены сменили тяжелые дубовые двери. − Мне показалось... Неважно, − пробормотал Франциск, сдерживаясь, чтобы пройти в свои покои как обычно, а не бросившись со всех ног. Прекратиться. Это должно прекратиться. Нелепое, дикое, запретное желание должно пропасть. И для этого он готов был бороться с самим собой снова и снова. Борьба принесла плоды − уступив ей и оставив мысли Франциска, безумие притихло на время. Со дня, испорченного вспышкой нелепой ревности, его прошло не так уж мало, но король знал, что совсем скоро странная одержимость вспыхнет с новой силой. Нужен лишь повод. И пока этот повод не находился, Франциск пытался навести порядок в собственной голове. Он всегда был привязан к матери, болезненно привязан − не раз над ним потешались из-за этой слабости. Отец не единожды недовольно кривился, глядя, как маленький Франциск с большей охотой жмется к материнской юбке, чем отправляется на урок фехтования. Детство, уроки и даже отец остались в прошлом, а вот мать и желание прижаться к ней, теперь уже совсем по-другому, никуда не делись. И молодой король перебирал все свои воспоминания, пытаясь понять, почему привязанность к матери была так сильна. Воспоминаний − важных и не очень − было много, но Франциск знал, что самое главное все еще пряталось от него в тени забвения. Занятый своими мыслями и направляясь в тронный зал, он не был готов встретиться с матерью лицом к лицу. − Мама, когда мы сможем увидеть Франциска? Раньше он приходил к нам чаще. А сейчас, если и приходит, говорит только о тебе. Он забыл, что он наш брат? − из-за угла, не замечая Франциска, появилась королева-мать, державшая за руку Генриха-младшего. При взгляде на него король ощутил вину, на миг затмившую все остальные чувства. Он никогда не был идеальным братом, но детскую навещал довольно часто. Обретенная корона отняла у него все свободное время, и теперь Франциск даже не смог бы сказать, когда видел младших братьев и сестер последний раз. Еще более неприятным оказалось то, что даже в эти редкие визиты он умудрился говорить только о матери. Король был уверен − проснувшаяся в нем порочная страсть не вырывалась дальше его головы, но, похоже, он следил за собой недостаточно тщательно. − Конечно, нет. Ваш брат теперь король. У него очень много дел. Он еще так молод. Ему тяжело, но он справляется. Вы должны им гордиться. Подождите совсем немного, и он навестит вас, я уверена, − королева наградила младшего сына нежной улыбкой, и Франциск немедленно ощутил выжигающую все внутри вспышку ревности. Осознав, что приревновал к малолетнему брату, король ужаснулся. Несмотря на все его усилия, безумие становилось все сильнее. − А ты помогаешь ему? Может быть, если ты поможешь ему, вы вдвоем придете к нам уже завтра? − Генрих посмотрел на нее с надеждой. − Боюсь, что завтра никак не получится, − рассмеялась королева. − И Франциск не очень любит, когда я ему помогаю, − она подмигнула малышу и снова рассмеялась. «Я позволю тебе помочь мне, если ты окажешься в моей постели», − оглушительным звоном пронеслась в голове мысль, и король со стоном согнулся пополам, приложив ладонь к пульсирующему болью лбу. − Франциск, что с тобой? − раздался обеспокоенный голос мигом оказавшейся рядом матери. Ее страх отражался в глазах маленького Генриха, стоявшего рядом и переводившего тревожный взгляд с нее на брата. Король выпрямился и уже собирался уверить их, что все в порядке, когда теплая ладонь дотронулась до его щеки, вызывая почти невыносимое желание немедленно взять мать на ближайшей кровати. − Не прикасайся ко мне! Никогда больше! − грубые слова вырвались сами собой, и Франциск со страхом посмотрел на замершую королеву. − Я… не понимаю… − удивление первым появилось на ее лице, − что… − мелькнувшая было обида сменилось тем же выражением, с каким она тогда удалилась из его спальни. − Прости, Франциск, − наконец, бесцветно извинилась королева и, взяв испуганного Генриха за руку, отправилась дальше по коридору. Король не решился последовать за ней. Она снова подумала, что все это из-за случившегося между ними месяцы назад, не догадываясь о настоящих причинах. Он просто испугался… и хотел защитить ее. Дела государства, разговор с женой и необходимость раздать десятки поручений позволили Франциску прийти к матери с извинениями лишь вечером. Возможно, это было даже к лучшему. Слова уже успели сложиться в объяснения и просьбы о прощении. Материнские покои встретили короля темнотой и холодом. Ни одна свеча не освещала спальню, ни одна деревяшка в камине не давала тепла. Не плотно накрытая одеялом королева лежала в кровати, подставив оголенные плечи по-настоящему морозному воздуху и каким-то чудом умудрившись уснуть в своей ледяной обители. Франциск бесшумно подошел к матери и вгляделся в расслабленное лицо. Во сне, тихом и безмятежном, оно казалось еще красивее и моложе. Он уже собирался дотронуться до ее плеча, чтобы разбудить, когда заметил маленькую слезинку в уголке глаза. И эта слезинка подарила ему почти забытое воспоминание, то самое, которое он так отчаянно искал. Это было три года назад. Вся Франция готовилась к рождению нового принца или принцессы. Нострадамус сказал королеве, что у нее будет двойня, но, боясь сглаза, она приказала не афишировать это. В радостном ожидании Екатерина вальяжно прогуливалась по замку, горделиво выпячивая и без того огромный живот. Беременность всегда делала ее счастливее, спокойнее и увереннее в себе − способность к рождению здоровых и крепких детей оставалась едва ли не единственным, что ценил в ней муж. Объявляя ему о каждом новом ребенке, королева чувствовала, будто выполнила невероятно сложную задачу, за которую ее ждут почести и безмерное уважение. В тот раз ей не помогли ни суеверия, ни крепкое здоровье, ни забота самых лучших врачей. Роды оказались очень тяжелыми, и радостное ожидание сменилось тревожной скорбью. Франциск был уже достаточно взрослым, чтобы понять − что-то пошло не так. На его расспросы никто не отвечал, и даже поделиться переживаниями ему было не с кем − маленькие братья и сестры больше интересовались игрушками, чем причиной мрачных лиц придворных, а слуги и няньки просто не обращали на него внимания. И когда дофин совсем извелся, в детской неожиданно объявился король. Франциск впервые видел его таким… потерянным. − Отец, что происходит? − обычно Франциск старался быть сдержанным, помня, как не любил король бурное изъявление эмоций, но тогда сдержаться не представлялось возможным. − Твоя мать, Франциск, она… − Генрих замолчал, словно засомневавшись, что должен говорить, − она ведь важнее всего на свете для тебя? − его глаза прожигали сына насквозь, будто ища в нем что-то важное, что-то известное только ему. − Конечно, отец, − не задумываясь, ответил Франциск. Вопрос его удивил и еще больше усилил страх. − Что с ней? − задал он мучивший его вопрос и вгляделся в бледное, измученное лицо короля. − Даже важнее твоих братьев и сестер? − снова спросил тот, и Франциск почувствовал, как страх сменяется настоящим ужасом. − Да, − все же твердо ответил дофин. Он не часто видел свою мать, но это не мешало ему любить ее до беспамятства и вместо самого дорогого подарка просить королеву почаще навещать детскую. Если бы он мог, он отдал бы все игрушки, всех лошадей, лишь бы никогда не разлучаться с ней. − Я так и думал, − почти неслышно пробормотал отец. − Помолись за нее, − он поцеловал Франциска в лоб и направился к выходу. Дофин мало понял из слов отца, и это напугало его еще сильнее. С матерью случилось что-то страшное, что-то такое, отчего даже видавший многое король казался растерянным и подавленным. Франциск не знал, правильно ли поступает, но все же последовал за ним, прячась в тени хорошо знакомых ниш. Впрочем, король не замечал никого вокруг − придворные, попадавшиеся по пути, с испуганными и траурно-печальными лицами отвешивали поклоны, а он молча шел дальше, ускоряясь с каждым шагом. Франциск едва поспевал за ним, но отстать не боялся — дофин уже давно понял, куда они направляются. Покои матери были совсем рядом, когда Франциск услышал дикий, полный нечеловеческой боли крик. Отец, желавший вырастить из него настоящего, в меру жестокого короля, настоял, чтобы дофин несколько раз поприсутствовал на казнях и пытках, но даже там Франциск не слышал таких выворачивающих наизнанку звуков. Возможно, сейчас ему стало настолько страшно по вполне определенной причине − громким, протяжным, надрывным криком заходилась его мать. Жуткий вопль не кончался, закладывая уши и разливаясь по телу настоящим ужасом. − Как она? − на миг зажмурившись, спросил отец у человека, на чьей одежде даже в темноте виднелась свежая кровь. Проскользнувшие мимо них женщины несли с собой гору тряпок, из белых полностью окрасившихся в красный, и, взглянув на это отвратительное месиво, поборов следом тошноту, Франциск попытался представить, сколько крови потеряла его мать. − Хуже. Ребенок не выходит, королева мучается от боли. Удивительно, что у нее еще остались силы кричать. Кровотечение только усилилось, кожа уже начала покрываться темными пятнами. Боюсь, Ее Величеству не помочь, − лекарь сказал это с такой обреченностью, что Франциску захотелось немедленно увидеть мать и убедиться − она жива, дышит, улыбается... Она не может умереть. − Я принял решение, − объявил король уверенно, но пронизанным тоской и безысходностью голосом. − Избавьтесь от ребенка. Уберите его из моей жены, или он утащит их обоих на тот свет, − теперь Франциск понял, о чем его спрашивал отец, вглядываясь в лицо и отчаянно желая услышать тот ответ, который мгновение назад озвучил сам. Дофин прислонился пылающим лбом к холодной стене. Жалость к младшему брату или сестре вызвала слезы, которые он изо всех сил старался сдержать. Франциск любил братьев и сестер, но все же мать он любил больше. Незнакомый, пока еще чужой ребенок грозился отобрать ее у него, и, услышав новый вопль, от которого, казалось, содрогнулись стены, дофин смог думать только об одном. «Пусть это прекратится. Пусть она перестанет», − он зажал уши ладонями и испугался еще больше. Если мать кричит, она все еще жива, а если она замолчит... Пусть лучше кричит. Лекарь и вернувшиеся женщины скрылись в материнских покоях, откуда теперь доносились глухие, сдавленные стоны и громкие рыдания, отец устало прислонился к стене и потер прикрытые глаза подрагивающими пальцами, а Франциск забился глубже в свое укрытие и, вспомнив отцовский совет, принялся молиться. Услышав странный звук, напоминавший полузадушенный хрип, он прервал свое занятие и выглянул наружу − прижав ладонь ко рту и снова зажмурившись, король резко развернулся и быстрым шагом направился куда-то по коридору. Франциск никогда не видел, чтобы его отец настолько терял самообладание. Еще несколько секунд дофин смотрел на ставший пустым коридор, а потом выбрался из ниши и подошел к двери материнских покоев, так и оставшейся приоткрытой. Набрав побольше воздуха, он заглянул внутрь и немедленно пожалел об этом. Его мать полусидела на кровати, с трудом удерживаясь на горе подложенных под поясницу подушек. Ее лицо побагровело и было мокрым от пота и слез, живот, казалось, стал еще больше, раздувшись до невероятных размеров, ноги покрывали темные пятна, а подол задранной до колен сорочки из белого превратился в красный. − Я не хочу, не надо… − простонала королева, пока повитуха разводила ее ноги шире. − Потужьтесь еще раз, − не терпящим возражений голосом приказала женщина, и Екатерина с усилием замотала головой. − Я не могу… − наконец выдохнула она, но все же постаралась напрячь мышцы, стиснув зубы в попытке сдержать новый гортанный вопль. − Держите ее, − снова раздался уверенный голос повитухи, и стоявший рядом с кроватью лекарь крепко ухватил обессилевшую королеву за плечи, а еще несколько женщин − за ноги. − Что вы собираетесь делать? − явно испугавшись, спросила Екатерина перед тем, как грубая женская рука забралась под ее сорочку. Крик, наполнивший комнату следом, был намного, намного громче предыдущих, и Франциск, застыв от ужаса на месте, смотрел, как рука склонившейся над материнскими коленями повитухи по локоть исчезает под сорочкой. «Внутри, она внутри», − не веря самому себе, пробормотал дофин, услышав следом отвратительный хруст. Глаза закрылись против воли, и согласились открыться лишь тогда, когда полный невыносимой боли вопль матери оборвался, испугав еще больше. − О боже… − едва слышно прошептала она и вдруг обмякла в ухвативших ее руках, запрокинув голову назад. − Приведите ее в чувство! Немедленно! − приказал лекарь, и женщины бросились брызгать в лицо королеве водой, подносить что-то к носу и с силой трясти за плечи. Но Франциск смотрел не на них, и даже не на мать. Он смотрел на повитуху, державшую перед собой младенца с переломанными ногами. − Это девочка, − объявила она, и дофин вдруг понял, что если задержится здесь еще хоть на секунду, потеряет сознание, как все так же остававшаяся неподвижной мать. С грохотом закрыв дверь, он бросился бежать, мечтая забиться в самый темный угол и никогда оттуда не выходить. И только добравшись до своей кровати и накрывшись одеялом, Франциск осознал, что все это время неразборчиво бормотал одно и то же. Молитва. Молитва сама слетала с его губ. В ту ночь Франциск молился как никогда в своей жизни. Спустя две недели он отправился к матери. Ему запрещали навещать ее, раз за разом уверяя, что она очень больна и ей нужен покой. Одна его маленькая сестренка отправилась на небеса, а вторая почти постоянно находилась в материнских покоях. Дофину никто ничего не рассказывал, но он всегда умел слушать. Именно слушая, что говорили слуги, Франциск понял: вторая сестра совсем скоро должна была последовать за первой. Потому все еще не оправившаяся от родов королева не расставалась с ней, желая провести вместе как можно больше времени. И в один прекрасный день Франциск решился − нарушив все запреты, он пришел к покоям матери. Стражи на дверях не было, и юный дофин без труда попал внутрь. Он оказался не готов к тому, что открылось перед ним. Королева лежала на кровати под слоями одеял, согнув колени, и ее кожа почти сливалась с кипельно-белыми простынями. Екатерина тяжело дышала, с хрипом хватая приоткрытыми губами воздух и глядя страшно пустыми глазами в потолок. Франциск замер на пороге, не решаясь подойти к ней, испугавшись столь разительной перемены, произошедшей с всегда румяной и цветущей матерью. Он видел ее и в худшем состоянии, но надеялся, что она все же успела поправиться куда больше. Да и та ночь осталась в его памяти страшным, черным пятном, которое он изо всех сил старался спрятать в голове подальше. − Что ты здесь делаешь? − дофин приподнял голову и наткнулся на неприязненный взгляд отца. Тот явно был недоволен и рассержен. − Я хотел увидеть маму, − ответил Франциск и тут же отругал себя за то, как по-детски это прозвучало. Он просто не успел подобрать более подходящего ответа. − Она нездорова. Ты придешь позже, когда она поправится, − король взял сына за плечо, собираясь вывести из спальни, но слабый, свистящий шепот остановил его. − Не надо, Генрих. Пусть он подойдет, − королева попробовала приподняться на подушках, но не смогла и в результате лишь легла поудобнее, неожиданной слабостью поразив сына еще больше. Он привык видеть ее целыми днями неутомимо переходящей из одного конца замка в другой, нагружавшей слуг самыми разными поручениями, решавшей десятки дел одновременно. Его активная, не знавшая усталости мать теперь не могла приподняться на постели и даже говорила с трудом. Франциск неуверенно двинулся к ней, высвободившись из хватки отца, и остановился у самой кровати. Мать улыбнулась ему одними уголками губ, и он с ужасом заметил, что они были почти такими же белыми, мертвенно-бледными, как и лицо. Рассмотрев его, Франциск испугался еще больше − оно выглядело осунувшимся и заострившимся. Под порозовевшими от полопавшихся сосудов глазами залегли темные круги, крылья носа украшали красные прожилки. Он знал, что такое бывает от сильного напряжения или частого кровотечения. Постоянно болея, дофин познакомился с самыми различными недугами. − Мама? − Франциск не знал, что ей сказать. Он пришел, чтобы увидеть ее, но о чем с ней говорить? Вдруг она расстроится, если он расспросит о сестрах или ее самочувствии? − Не бойся, − подбодрила она его, − расскажи мне, как там твои братья и сестры? Ты заботишься о них? − Франциск опустился на кровать и взял мать за руку − тонкую и совсем холодную. Не жаловавшаяся на худобу королева потеряла в весе едва ли не вдвое, а ее кожа из мягкой и теплой превратилась в ледяную и сухую на ощупь. − Все хорошо. Я присматриваю за ними, − он постарался сказать это серьезно, и мать снова улыбнулась. − Они волнуются? Малыши не плачут? − в голосе послышалась тревога, и Франциск отчаянно замотал головой. − Передай им, что я приду, как только поправлюсь… − Екатерина, где твои служанки? − раздался голос короля. Позволив жене и сыну короткую беседу, он вдруг обратил внимание, что в покоях кроме них троих никого не было. − Бланка понесла Викторию кормилице, а остальных я отослала. Меня раздражает скопление народа, − пояснила королева и устало прикрыла глаза. − Тебе пора, Франциск, − Генрих снова опустил руку на плечо сына. − Можно я приду завтра? − дофин с мольбой посмотрел на мать. Он не хотел бросать ее совсем одну. Такую беспомощную и слабую. − Конечно, сынок, − согласилась она и в третий раз наградила его улыбкой. И с неожиданно щемящей тоской он увидел, как по ее щеке катится большая прозрачная слеза. − Я никогда тебя не оставлю. Мы всегда будем вместе, − пообещал Франциск и поцеловал ее в мокрую щеку, прежде чем встать и вместе с отцом покинуть покои королевы. Да, это было оно. То самое воспоминание, которое он так упорно искал. Несмотря на возраст, Франциск понял тогда, увидев мать едва живой на тех жутких белоснежных простынях, больше напоминавших погребальный саван, что едва не потерял ее навсегда. И с тех пор страх лишиться матери превратился в самый большой и осознанный страх в его жизни. Она поправилась, стала прежней, о трагедии не напоминало ничего, кроме двух имен в ее библии, которые Франциск увидел случайно. Но его привязанность к ней усилилась, отступив на задний план лишь с появлением Марии. Влюбленный и привыкший получать желаемое он настолько пленился ей, что готов был на все, лишь бы жениться на обещанной с детства шотландской королеве. Стремление матери помешать этому вызвало во Франциске невиданную прежде злобу и вырвало из него много обидных слов, но стоило ему услышать о занесенном над материнской шеей топоре, и он, позабыв обо всем, примчался в замок, собираясь молить отца сохранить ей жизнь. Она пошевелилась, словно почувствовав пристальный взгляд, и перевернулась на бок. Франциск провел ладонью по ее щеке, как тогда, три года назад. Сбросив меч, тяжелую нагрудную цепь и обувь, он улегся рядом, прижавшись к спине матери и положив руку на ее живот. − Прости меня, мама. Обещаю, я буду бороться с этим и, даже если уступлю, никогда не причиню тебе боли, − не рассчитывая, что она услышит, прошептал Франциск ей в ухо и поцеловал в пахнувшую хорошо знакомыми духами шею. − О чем ты? − вдруг сонно спросила королева и попробовала перевернуться, но он удержал ее на месте. − Ни о чем. Я пришел извиниться за то, что сказал тебе. Я не хотел. Это все голова. Болит, − мать явно собиралась расспросить его о здоровье, но у него не было никакого желания обсуждать свою болезнь. Они все уже убедились − от этой болезни не существовало лекарства. − Не будем обо мне сейчас, − Франциск крепче прижал ничего не подозревающую мать к себе. − 3десь чертовски холодно, − не услышав ничего в ответ, король решил, что она уснула. − Я люблю тебя, − одними губами выдохнул он. − Я тоже тебя люблю, − вновь неожиданно отозвалась королева, и Франциск с горечью подумал, что она говорила о той самой обычной для матери и сына любви, которая еще совсем недавно жила и в его сердце. Недавно, но не теперь.