Благие намерения

Собравшиеся за большим столом люди выглядели хмурыми и недовольными: у каждого из них был повод для плохого настроения. Только оправившаяся от чумы Франция теперь погружалась в пучину религиозных войн. Благодаря Марии одно оказалось тесно связано с другим. Королева мельком взглянула на невестку − та единственная казалась исполненной оптимизма. Наивная девчонка. Екатерина ведь предупреждала ее, чем им грозит конфликт с сыном Нарцисса. Мария, как всегда, не послушала и мало того, что не согласилась на его требования, еще и убила несчастного. Взбешенный Нарцисс в отместку превратился в фанатичного католика и, угрожая настроить знать против и так не справляющихся монархов, заставил Франциска подписать Эдикт, узаконивавший преследование протестантов. По крайней мере, других причин поступка сына Екатерина выяснить не смогла. Прислушайся к ней Мария, возможно, сейчас все было бы совсем иначе. − Наш преданный друг, кардинал, привез известия из Рима, − Нарцисс указал на незнакомца в красной кардинальской мантии. − Папа и все католические государи Европы довольны тем, как сильна истинная вера во Франции, − кардинал кивнул в знак согласия, а Нарцисс бросил насмешливый взгляд на Франциска. − Конечно, это заслуга нашего короля. − Король рад, что его усилия оценили, однако война с протестантами стоит нам очень дорого, − вмешалась Екатерина, кожей ощущая недовольство сына. − Раньше от них в казну поступали немалые средства − всем известно, что в торговле они куда удачливее католиков. Теперь же мы не только потеряли этот источник дохода, но и тратим вдвое больше на подавление их сопротивления. − Это до тех пор, пока мы не изымем их имущество в пользу государственной казны, − отозвался Нарцисс, заслужив недовольный взгляд королевы. Наглец возомнил о себе слишком много. − Подобный шаг вопиюще несправедлив, − возразила Мария, и Екатерина подавила желание закатить глаза. Она нуждалась в поддержке, но невестка мыслила, как ребенок. − Вы хотите отнять у людей последнее. − Ватикан беспокоят слухи о том, что некоторые члены королевской семьи предали истинную веру, − вдруг подал голос кардинал и, прищурившись, посмотрел на Марию, смутившуюся под этим взглядом. − Вы понимаете, о ком я говорю. О принце Конде. Говорят, Ее Величество проводит с ним непозволительно много времени, − Мария вскинулась, упрямо вздернула подбородок, и Екатерина уже начала думать, как избежать скандала. − Это к делу не относится, − вовремя помешал разгореться ссоре король. − Моя мать права. Мы счастливы сохранить истинную веру, но с такими методами нам придется беспокоиться и за сохранность королевства, и за собственные жизни, − Франциск напряженно ухватился за подлокотник своего кресла, а королева еще больше выпрямила спину. − Мы одобряем идею графа Нарцисса об имуществе еретиков, − словно не слыша, надменно протянул кардинал. − Вы не поняли короля? Мы достаточно сделали для католической церкви, − снова вмешалась Екатерина, проклиная чересчур словоохотливого Нарцисса. − Теперь позвольте нам решать наши проблемы самим. Хотя бы сейчас… − Его Святейшество просит передать вам, что бесконечно уважает вас и вашу семью, − по одному взгляду кардинала Екатерина поняла, какую семью он имеет в виду. Ту самую, которая отказалась от нее и бросила умирать. Ту самую, от которой она едва не отказалась в ответ и одумалась только потому, что связь с Римом была слишком важна. − Вы − Медичи. Ваша семья всегда была близка к папскому престолу. Вы говорите со мной здесь и сейчас лишь по этой причине, − королева вспыхнула от унижения, чувствуя, как в ответ на резкие слова и оценивающие взгляды сын ободряюще накрывает ее лежащую на коленях руку своей. − Семья Медичи − опора Папы, помните об этом. − Достаточно, − Франциск встал, давая понять, что аудиенция окончена. − Продолжим в другой раз. Кардинал и Нарцисс недовольно нахмурились, но спорить с королем не стали, а Мария, казалось, только обрадовалась возможности покинуть зал, чтобы решить какие-то свои дела. Екатерина с сыном остались вдвоем. Щеки королевы горели, словно по ним надавали пощечин. Впрочем, слова были даже хуже ударов − ей дали понять, что двадцатипятилетним пребыванием во Франции, выгодным замужеством и регулярной поддержкой своих многочисленных родственников и самого Папы она все еще не окупила вложенных в нее средств. Конечно, в свое время продать порченную, но богатую флорентийскую герцогиню французскому королю стоило определенных трудов. И все же Екатерина считала себя давно вычеркнутой из списка должников. Она ошиблась − один шаг в сторону, и ее выбросят, как ненужную вещь. − Это оскорбление не останется безнаказанным, − пообещал Франциск, притягивая расстроенную мать к себе. − Ты ничего не сможешь сделать Ватикану, − пробормотала она, позволяя обнять и поцеловать чуть ниже стягивающей прическу короны. − Подходящая возможность представится, я уверен, − Франциск успокаивающе погладил королеву по спине. − Мы слишком нужны им, − конечно, это было правдой. Как и то, что без поддержки Ватикана королю не обойтись. Особенно теперь, когда он официально одобрил гонения на протестантов. − Они будут упираться до последнего, − Екатерина подняла голову, заглядывая ему в глаза, − и вынуждать меня повлиять на тебя, если потребуется. − Мы справимся, − уверенно объявил Франциск, наклоняясь к ее губам. Робкий и нежный поцелуй быстро превратился в глубокий и страстный. Растворяясь в этой искренней заботе и желая забыться, Екатерина положила руку на затылок сыну, путаясь пальцами в светлых кудрях, закрывая глаза и чувствуя, как соприкасаются, сталкиваются их носы, как скользит во рту его язык, как неожиданно упирается в стол поясница. − Не здесь, − напомнила королева, когда он усадил ее на стол, и, вопреки предостережению, прижала голову сына к вырезу своего платья. − Ты погубишь меня, − его рука уже поглаживала ее бедро, забравшись под юбку, и Екатерина не могла ничего поделать с собственным телом, с самого начала оказавшимся слишком отзывчивым к ласкам Франциска. − Если Ватикан узнает, что я твоя любовница, мы будем плясать под его дудку до конца наших дней, − он прикасался к ней все более откровенно, и она все-таки нашла в себе силы воззвать к его рассудку. Франциск отстранился, глядя вокруг потемневшими, мутными от похоти глазами, и она поправила сбившееся платье, не веря, что оказалась в королевской власти настолько быстро. Не прошло и двух недель с тех пор, как сын получил согласие Екатерины, а она уже чуть было не отдалась ему на столе в зале заседаний Совета после только окончившейся аудиенции с посланником Ватикана. Франциск обхватил ее за талию, помогая спуститься на пол, и королева почувствовала себя грязной как никогда. Она не должна этого хотеть, не должна отвечать на нежеланные ласки, не должна изгибаться от наслаждения, не должна быть настолько слабой, чтобы, задрав материнскую юбку после пары поцелуев, он без труда проникал в ее тело, как ему вздумается. − Вечером, − привычно предупредил король, оставляя одну в огромной комнате, и Екатерине показалось, что она с размаху упала в жидкую, дурно пахнущую грязь. Так и не избавившись от гадкого ощущения, Екатерина постаралась вернуть привычный невозмутимый вид, подошла к двери и потянула массивную ручку на себя, чтобы тут же столкнуться нос к носу с невесткой. − Ты что-то забыла? − королева похолодела от мысли, что Мария могла увидеть или услышать их с Франциском, но та выглядела все такой же радостной и безмятежной, какой Екатерина впервые увидела ее этим утром. − Нет. Просто я хотела извиниться, − неожиданно призналась невестка, вызвав у королевы недоумение. − Извиниться? За что? − они даже не разговаривали в последние дни. Мария сияла от счастья и порхала по замку, наслаждаясь вновь обретенным вниманием мужа, а Екатерина все свое время проводила в вечерних утехах с ним и накопившихся по вине нервного срыва делах. − Я была груба, − Мария посерьезнела, − тогда. Я оскорбила вас, и вам стало плохо, − Екатерина уже позабыла о брошенных в пылу гнева оскорблениях. Слишком много других проблем навалилось на нее. − Вы были правы насчет Франциска. Простите меня. Он сказал, вы убедили его одуматься и признать, что он погорячился… − Извинения приняты, − поспешила с ответом королева, ощущая во рту знакомую горечь от необходимости постоянно лгать и покрывать запретную связь. Из жертвы короля она все больше превращалась в его сообщницу. − Ваше здоровье поправилось, − Мария улыбнулась искренней, почти детской улыбкой. − Я рада, − Екатерина кивнула в знак благодарности за заботу, чувствуя себя еще гаже. Ее здоровье вернулось в норму, и теперь ничто не мешало Франциску приходить почти каждый вечер в кровать добровольно согласившейся на это матери. Меняя простыни, испачканные следами непростительной страсти, по несколько раз в неделю, слуги начали коситься на нее с подозрением, а по двору все настойчивее ползли слухи о порывистом любовнике королевы. Екатерина могла только не препятствовать им, чтобы прикрыть еще более неприглядную правду. Да, внешне королева снова выглядела здоровой, но дьявольская сделка разъедала душу каждый вечер, когда, ненавидя и презирая саму себя за слабость, Екатерина изнывала от искусственно вызванного сыном желания. Цена за видимость привычной жизни оказалась непомерно высока. − Я слышала, вы собирались на днях в Нуайон. Почему бы нам не поехать вместе? − Я вполне справлюсь одна. Тебе лучше не разлучаться с Франциском сейчас, − оправившись от неожиданного предложения, ответила королева. Забота Марии вновь становилась чрезмерной, и принимать ее с каждым разом было все труднее. Екатерина знала, что не заслуживает такого внимания невестки после того, как малодушно согласилась принять короля в свою постель. − Екатерина, − Мария подошла ближе и дотронулась до плеча свекрови, − я хочу поехать с вами. Вы опекаете эту деревню. Если ее посетят не одна, а целых две королевы, это пойдет ей только на пользу, − Екатерина не могла отказаться и заново обострить отношения в и так трещавшей по швам семье, поэтому только молча кивнула. Она всегда ездила в Нуаойн одна, убеждая себя, что делает это исключительно ради выгоды и возможности скрыться при острой необходимости, используя верную ей деревню. Но в глубине души королеву тешила совсем другая мысль − хоть кто-то во Франции, кроме собственных детей, не испытывал к ней ненависти и молился о ее здоровье искренне, а не по предписанию. Теперь ей придется разделить восторги бедняков с Марией. − Возможно, ты права, − не слишком убедительно пробормотала Екатерина, рассчитывая отделаться от невестки хоть на время. − Пойдемте в гостиную. Обсудим новые изразцы для замка, − озвучила новое предложение та, все так же широко и по-детски улыбаясь, и Екатерине осталось только еще раз согласно кивнуть. Пытаясь загладить вину, Мария не давала ей ни минуты отдыха, показывая эскизы изразцов с монограммой новых монархов, предлагая множество различных вариантов, спрашивая мнение свекрови и интересуясь, что бы та хотела видеть на полу и стенах замка. Екатерина стоически терпела, отвечая со всей возможной любезностью и скрывая за радостным оживлением грусть − скоро их с мужем инициалы, пусть и испорченные именем Дианы, навсегда исчезнут с каменных и деревянных поверхностей королевской резиденции. Их царствование, ее царствование медленно, но верно уходило в прошлое. Отвлечься от противоречивых воспоминаний и мыслей о не обещавшем ничего хорошего будущем, а также от назойливого внимания невестки помогла записка от кардинала − тот хотел обсудить нечто важное. Екатерина не стала откладывать встречу на потом, извинилась перед невесткой и с готовностью вышла в коридор, уже планируя разговор с посланником Папы, в котором попробует убедить его уменьшить давление на Франциска. Однако, когда королеве сообщили, где кардинал хочет видеть ее, Екатерина пожалела, что не осталась слушать бессмысленную, но болезненную болтовню Марии. Каждый шаг давался все тяжелее, вызывая у королевы сомнения, сможет ли она просто дойти до этого проклятого места. Всем возможным комнатам, коридорам, саду и даже исповедальне кардинал предпочел именно его. Екатерина ненавидела выстроенное из белого камня и флорентийского мрамора строение − обитель Бога, которую он никогда не посещал. Символ похоти и разврата, принявший абсурдную, недопустимую форму, украшенный самыми искусными витражами и великолепными мозаиками из мастерских семьи Медичи. Ее семьи. − Что вам нужно? − тяжело дыша, поборов собственную гордость и заново ощутив позабытую боль, спросила Екатерина у ожидавшего ее внутри мужчины. − Зачем вы позвали меня сюда? − Я хотел поговорить с вами в более приватной обстановке, − не замечая побледневшего, разом осунувшегося лица королевы, начал тот. − Папа действительно обеспокоен тем, как настойчиво вы пытаетесь мешать своему сыну очищать Францию от ереси. Королю тяжело противостоять вашей воле, ведь вы − его мать. − Моей воле? − Екатерина позволила себе короткий смешок, пытаясь успокоить заходившееся от щемящей тоски сердце. − Слухи о моем влиянии на короля сильно преувеличены, − она всерьез задумалась, откуда пошли эти сплетни − Екатерина не так уж часто появлялась на важных заседаниях вместе с Франциском. Далеко не всем дворянам нравилось, что она не оказалась отстранена от власти после смерти мужа, а злить их сейчас лишний раз не стоило. Только почти ежедневные визиты короля к матери могли породить такое представление о ее возможностях. − Король больше склонен прислушиваться к жене и графу Нарциссу. − И тем не менее, сегодня именно вы выступили против меня, и король согласился с вами, − бесстрастно парировал кардинал. − Это элементарный здравый смысл. Ваши требования угрожает стабильности политической обстановки во Франции, − так же холодно возразила Екатерина. − Мы и так едва справляемся с тем, чтобы удержать страну от гражданской войны. Стараниями моего мужа и его… фаворитки, − в последнюю секунду она удержалась от брани, вспомнив, где находится и с кем говорит, − протестанты уже не один год горят на кострах. Генрих начал это, − муж действительно периодически превращался в ревностного католика, приговаривая к смерти десятки протестантов и, казалось, ушедших в далекое прошлое язычников. Особенно, когда Диана шептала ему в ухо об их опасности. Бывшая язычница быстро сообразила, что, будучи фавориткой короля и имея от него сына, куда выгоднее стать правоверной католичкой. − Мой сын еще слишком молод. Ему не справиться с расколом. − Я не хочу с вами спорить, − взмахнул рукой кардинал, − считайте, что вас предупредили. Католическая королева, племянница Римских Пап не может сочувствовать протестантам, − Екатерина поджала губы, понимая, что пока не обладает возможностью безнаказанно возражать. − Подумайте о своем сыне… и других членах вашей семьи, − новая вспышка недовольства почти лишила королеву здравого смысла. Снова Медичи. Медичи никогда не отпустят ее. Они вцепились в нее мертвой хваткой сразу после рождения Екатерины и с тех пор использовали, как только возникала такая необходимость. − Ваша деятельность бросает на них тень, − на этот раз она все-таки закатила глаза. − Я передаю вам их письмо. Думаю, если вы пригласили меня для разговора именно сюда, вера в вас все еще сильна. − Я пригласила вас сюда? − Екатерина чуть не выронила из рук полученный конверт. − С чего вы это взяли? − Ваша фрейлина сказала мне, что вы хотите говорить именно здесь, в этом доме божьем, когда я попросил об аудиенции с вами, − с искренним недоумением в голосе ответил кардинал. − Какая фрейлина? − мысль о том, что совсем рядом созрел заговор и кто-то целенаправленно пытался свести ее с ума, снова загорелась в королеве. Она уже решила, что стала жертвой собственного воспалившегося рассудка, ведь ни писем, ни цветов Екатерина больше не получала, но таинственный враг снова напомнил о себе. − Она сказала, ее зовут Шарлотта, − удивляясь все больше, пояснил папский посланник, глядя на королеву с тревогой и опаской. − Шарлотта? − одними губами прошептала она, вспоминая, как единственная Шарлотта из ее свиты сбежала в Шотландию, испугавшись ложиться в постель с обезумевшим Генрихом. Больше никаких Шарлотт королева не знала, но кто-то назвался этим именем, чтобы заманить Екатерину сюда и насладиться ее страданиями. − Если не возражаете, мне пора, − видя, как она все больше меняется в лице, сказал кардинал и спешно покинул часовню. Екатерина подошла к алтарю, оглядываясь вокруг и рассматривая цветные витражи. Генрих сам работал над строительством ненавистной ей часовни. Вместе с Башем он трудился над ее созданием, как простой каменщик или стекольщик. И все потому, что посмел вопреки воле любовницы разделить ложе с женой, забеременевшей после той ночи даже не одним ребенком. Двойня. Екатерина подарила ему двойню. Непосильным трудом удержавшись на этом свете, она родила двух дочерей. И пусть они были крохотными и слабенькими, пусть одной из них переломали ножки, чтобы спасти королеву от смерти, Екатерина полюбила их всем сердцем, а Диана немедленно возненавидела и ее, и Генриха, и ни в чем не повинных младенцев. Как только жена начала поправляться, король тут же принялся возводить в честь оскорбленной любовницы и их сына часовню, не побрезговав заказать некоторые материалы в мастерских Медичи. У Екатерины не было сил даже просто злиться − она предпочла сосредоточиться на дочерях, требовавших ее внимания. Искалеченная Жанна умерла почти сразу, но Виктория боролась за жизнь еще целый месяц, и, едва шевеля губами, мать молилась о ней часы напролет. В один из необычно солнечных дней Екатерине показалось, что дочь выкарабкается − она стала крепче, спокойнее и сильнее. Кормилицы говорили, Виктория теперь ела почти как обычный младенец… и все же, не прошло и недели, как ее нашли мертвой в колыбели. Этот удар едва не лишил королеву рассудка: она отказывалась принимать любую пищу, разговаривать и даже спать. Неделями Екатерина лежала в постели, пока лекари насильно вливали в нее воду и супы, а потом поили опием, чтобы предотвратить жуткие, вытягивающие последние силы истерики. Пришла в себя она только тогда, когда в спальне появился Франциск, держа за руку своего совсем маленького брата Генриха: король решил воспользоваться ими, надеясь, что старший, столь долгожданный сын и нежно любимый младший вернут Екатерину к жизни. Он не ошибся. Когда малыш Генрих, испуганно глядя на нее, по слогам выговорил «ма-ма», она впервые за долгое время ощутила себя прежней. Почти. Ради других, живых своих детей Екатерина поднялась с постели, вновь превратившись в холодную и расчетливую королеву, готовую на все, лишь бы сохранить то, что у нее осталось. Не выдержав гнета воспоминаний, она тяжело оперлась на алтарь и отложила в сторону ненужный сейчас конверт. Что-то неожиданно мягкое коснулось ладони, и, дрожа всем телом, она поднесла к лицу крохотный черный цветок, на одном из лепестков которого белым вывели «Жанна». Ноги подкосились, но Екатерина упрямо вцепилась в алтарь, зная, что второй цветок тоже должен был прятаться где-то здесь. И он действительно нашелся, подписанный именем «Виктория». Теперь королева позволила себе рухнуть коленями на холодный каменный пол, прижимая к груди черные розы. Именно такие нашли на телах обеих ее дочерей. В первый раз, увидев розу на Жанне, она решила, что это случайность, но когда и на Виктории оказался проклятый цветок, у Екатерины случился настоящий припадок. Генриху пришлось звать лекарей, тотчас вливших ей в горло какую-то дурманящую дрянь, от которой она потеряла сознание. Королева находила розы и позже, каждый раз вздрагивая и заливаясь слезами, и муж даже попробовал выяснить, кто так подло изводил Екатерину, но из его затеи ничего не вышло − ни одного свидетеля найти не удалось. Постепенно странные послания исчезли, и она не думала когда-нибудь увидеть их вновь. И вот, кто-то заманил ее в ненавистную часовню, оставив на алтаре те самые цветы. Колени начали болеть от неудобной позы и холодного камня, а голова − трещать от воспоминаний. Осознав, что стены давят на нее, вызывая еще большую тоску и ярость, усиливая мучения, Екатерина собрала волю в кулак и, захватив цветы вместе с врученным кардиналом конвертом, отправилась к себе. В своих покоях королева первым делом выпила приготовленную еще Нострадамусом настойку, быстро почувствовав себя лучше. Бессилие, страх и боль сменились гневом и всепоглощающим желанием найти предателя и отомстить, поджарив на медленном огне. Екатерина лично придумала бы самую жуткую казнь. Но сначала она должна была узнать, кто поставил своей целью свести ее с ума, и для этого ей нужна помощь сына.