Благие намерения

Не зная, как плотно сгустились тучи над головой всего за несколько часов, Екатерина возвращалась к себе после визита к детям. Только проведав их, она поняла, насколько соскучилась по своим малышам − Франциска и Клод она видела каждый день, а вот их младшие братья и сестры все время проводили с нянями, гувернантками и учителями. Они были так счастливы повидать мать, что Екатерина ненадолго забыла обо всех своих проблемах. Снова вспомнив, как обрадовались дети ее визиту и полученным подаркам, королева улыбнулась и прикрыла глаза. Стук каблуков нарушил едва установившееся в душе хрупкое спокойствие. В противоположном конце коридора появилась Мария, и в ту же секунду плохое предчувствие отозвалось покалыванием в сердце. В данный момент у королевы не было ни единого повода волноваться, но годами не подводившее чутье подсказывало, что наконец-то наступившая гармония вот-вот рассыплется, как карточный домик. − Екатерина, я хочу с вами поговорить, − Мария направилась прямиком к ней, усиливая предчувствие беды. Королева кивнула, и они с невесткой отступили в одну из плохо освещенных ниш. − Что-то случилось? − вопрос был глупым, учитывая, каким напряженным, растерянным и даже шокированным выглядело лицо Марии. − Ко мне приходил Франциск, − Екатерина едва слышно выдохнула, занервничав при упоминании имени сына. Он дал слово и пока держал его, но она по-прежнему не могла быть полностью уверенной в нем. − И что он сказал? − не выдержала королева, когда молчание невестки затянулось. Мария проявляла все больше эмоций, и среди них Екатерина вдруг узнала неприязнь, отчетливо сливавшуюся с обидой. Предчувствие беды теперь отзывалось в голове колокольным набатом. − Вы знали, что у него есть любовница? − не поверив своим ушам, Екатерина, тем не менее, неосознанно сделала шаг назад. Мысль о том, рассказал ли Франциск правду жене, заполнила весь мир вокруг. Страх сковал тело, и королеве стоило огромных усилий остаться невозмутимой хотя бы внешне. − С чего ты это взяла? − в голосе зазвучали необходимые сомнение, презрение и недовольство. Казалось, это помогло Марии взять себя в руки. − Он сам мне сказал, − после такого ответа Екатерина не сразу поняла, что стоит с приоткрытым ртом и даже не моргает, − по его словам, это началось недавно, но он дорожит этой связью. Он приходит к вам каждый день, − королева сделала еще один шаг, все больше опасаясь, что невестка знает правду, и в ближайшие несколько минут с привычной жизнью будет покончено навсегда, − он говорил вам, кто это? Никто не знает его лучше вас, − теперь в голосе Марии послышалось отчаяние. Она прижала ладонь к глазам, словно собиралась расплакаться, до боли напоминая саму себя по прибытии во Францию. Маленькая Мария первое время скучала по дому и матери, но очень скоро, став частью своей новой семьи, привыкла − будущая свекровь сделала все, чтобы напуганная шестилетняя королева Шотландии не чувствовала себя одинокой. Мария выросла, умудрившись при этом остаться сущим ребенком − наивным и столь же по-детски жестоким. Лучше всего эти черты проявились в ней после предсказания Нострадамуса о будущем Франциска: она просто-напросто решила, что будет достаточно всего лишь отправить Екатерину в монастырь, аннулировав королевский брак и сделав тем самым Франциска бастардом. Бастардом, не обязанным жениться на грозящей ему гибелью девушке. И когда молодой королеве это не удалось, она безжалостно попыталась уложить голову будущей свекрови на плаху, поддержав обвинение в измене с Нострадамусом, которой никогда не было. По счастливому стечению обстоятельств не отдав Богу душу, но успев неудачно опробовать на Марии яд, Екатерина навсегда запомнила, как обошлась с ней бывшая воспитанница вместо того, чтобы просто уехать самой и устроить себе другой выгодный брак. Шотландская королева, в свою очередь, прекрасно запомнила смертельный порошок в своей ванне и отплатила за это свекрови сполна. Екатерина до сих пор не могла забыть, каково это: думать, что совсем скоро умрешь в страшных муках; лежа в горячке и бреду, ждать, когда распухнет шея и появятся отвратительные гноящиеся язвы на теле; видеть перед глазами лица детей, не имея возможности встретиться с ними еще хотя бы раз. Чума. Одно это слово сеяло за собой смерть. Когда врач назвал ей диагноз, а потом едва ли не бегом бросился к дверям, королева зарылась лицом в подушку и впервые за много лет зарыдала, срываясь на хрип и подвывая. Она соблюдала все меры предосторожности, но болезнь нашла ее. Екатерина победила множество хворей, и первая из них едва не убила будущую королеву, когда ей не было еще и нескольких месяцев. Но чума… от нее не существовало лекарства, от нее никто не лечил, только чудо позволяло счастливчикам выжить. И Екатерина, ослабевшая после многочисленных родов, болезней и нервных потрясений, очень сомневалась, что ей повезет и на этот раз. Да, месть Мария выбрала по-настоящему жестокую, и пусть она своей выходкой пыталась спасти Франциска, способ спасения оказался совершенно безжалостным по отношению к его матери. Упрямая, самоуверенная Мария была виновна во всех бедах, свалившихся на их семью, даже в той, в которой только что призналась. Ее объятиям Франциск предпочел постель собственной матери, и теперь Екатерина могла думать лишь о том, чтобы избежать еще большего позора: королеве приходилось просить, угрожать и раз за разом добровольно соглашаться спать с сыном, лишь бы никто не узнал, зачем он каждый вечер приходит к ней. И все же, за волной проснувшейся ярости настойчиво пряталась жалость. Жалость к той маленькой, плачущей девочке, когда-то давно отданной ей на воспитание. Слишком знакома была королеве боль от предательства мужа. − Я не знаю, кто это, − наконец, ответила она на вопрос, стараясь не поддаваться умоляющему взгляду. − Возможно, он просто хотел задеть тебя. Я не верю, что у него есть другая женщина. Он любит тебя, − замявшись на мгновение, добавила Екатерина. В конце концов, нельзя, чтобы оскорбленная Мария оттолкнула от себя мужа еще дальше. − Нет, я знаю его, и он не лгал, − помрачнев, возразила Мария, − а вот вы лжете! − вдруг накинулась она на свекровь. Такие нападки были ее любимым делом, и жалость Екатерины мгновенно улетучилась. − Вы знаете и помогаете ему! Помогаете изменять законной жене! Неужели у вас совсем нет совести? Неужели вы настолько ненавидите меня? − она подошла ближе, пристально вглядываясь в лицо и вызывая у свекрови желание сказать ей правду. Это она должна проявлять жалость и сочувствие, она должна извиняться за то, что Екатерину изнасиловали и принуждали к тому, чего она совсем не хотела. Не все королевские любовницы мечтали быть ими. − Я не помогаю ему в подобных делах. Мой сын приходит ко мне, потому что он мой сын. И уж явно не для того, чтобы обсуждать со мной своих любовниц, − устало бросила королева и оперлась о прохладную стену. От пережитых эмоций голова закружилась, а к горлу подступила тошнота. Сегодня ей почти удалось убедить себя, что все наладится, все будет хорошо. Не будет. Она должна привыкнуть к этой мысли. − В любом случае, скоро мы узнаем эту тайну, − Мария брезгливо поморщилась, а королева наклонилась вперед, борясь с усиливающейся тошнотой. Нервы стали подводить ее все чаще. Возможно, стоило послушать сына и отдохнуть подольше. − Франциск назовет свою фаворитку сегодня за обедом, − сквозь гул в ушах услышала Екатерина и резко выпрямилась, неверяще глядя на невестку. − Он соизволил предупредить меня об этом, − Мария отвернулась, чтобы подавить предательский всхлип и вытереть слезы, но королеве было уже все равно. «Он дал мне слово. Только утром. Он дал мне слово» − беспрерывно звенело в ее голове, с каждой секундой громче, пока звон не стал просто невыносимым, и королева сначала прижала руки к ушам вместо того, чтобы сразу выставить их вперед − пол стремительно приближался к носу. − Стража! Стража! − вопли Марии доносились до нее словно издалека. Екатерина приложила ладонь к лицу, и та немедленно стала мокрой и красной − королеве все-таки удалось разбить себе нос. Перед глазами возник сын, вытирающий с него кровь после удара Генриха. Это было давно. Так давно. Будто в прошлой жизни. − Быстрее! − опустившаяся рядом невестка крепче ухватила ее за талию, дожидаясь стражу. К звону в голове и крикам Марии добавился топот ног, и все вместе превратилось в настоящую какофонию звуков. Наконец, кто-то подхватил ее на руки, и Екатерина в который раз за последние несколько дней потеряла сознание, надеясь, что забытье продлиться не слишком долго, и одновременно желая его. Но темнота рассеивалась медленно, постепенно, то отступая, то снова возвращаясь. Она была густой, холодной и тревожной, полной обрывочных фраз и лихорадочных мыслей, и Екатерине слышались собственные стоны, вырывавшиеся из ее рта в бреду. Все прекратилось резко и в один момент − королева вдруг осознала, что кто-то гладит ее по щеке. Только один человек мог это делать. − Не прикасайся ко мне, − она распахнула глаза и оттолкнула дотрагивающуюся до лица руку, − не хочу тебя видеть, − королева села, прислонившись к спинке кровати. Несмотря на то, что она только пришла в себя после очередного обморока, странно глубокого и тяжелого, Екатерина чувствовала себя намного лучше, чем раньше. Физически. На душе у нее было гадко как никогда − сын снова обманул ее. Похоже, он готов давать любые обещания, лишь бы она раздвигала для него ноги. Екатерина мстительно порадовалась, что утром сумела отказать ему. От беспамятства все же была польза: очнулась королева с уже принятым решением. − Я волновался за тебя, − Франциск заботливо подложил подушку под ее неудобно упиравшуюся в деревянную спинку поясницу. − Ты потеряла сознание прямо в коридоре. Хорошо, что Мария оказалась рядом, − упоминание имени невестки мгновенно вывело королеву из себя. Это Мария сообщила ей вызвавшую шок новость, это Мария накинулась на нее с обвинениями, это Мария была виновата во всем. Екатерина вздохнула, стараясь избавиться от вспыхнувшей неприязни. Она уже давно вышла из того возраста, когда во всех своих бедах винят других. Хотя в случившемся ее вины имелось и правда до смешного мало. − Мария сообщила мне о твоем решении, − холодно пояснила королева, наблюдая, как мрачнеет лицо сына. − Мне стоило привыкнуть к тому, что мои желания и репутация ничего для тебя не значат. Но лучше бы ты сказал мне прямо, кем хочешь меня видеть. Зачем прятаться за маской благородства, если мне в твоей жизни теперь уготована лишь одна роль? Роль постельной игрушки. По крайней мере, я бы не строила иллюзий… − Хватит, − оборвал ее король, и Екатерина послушно замолчала, и это молчание говорило лучше любых слов, − ты ничего не знаешь, − она усмехнулась, и Франциск взял ее за подбородок, заглядывая в глаза. − У меня не было выбора. Я хотел бы сдержать свое слово, но не могу. Пока наша связь остается тайной, твоя репутация остается безупречной, но страдает моя, − его взгляд смягчился при виде замешательства матери. − По замку уже поползли слухи о моей несостоятельности как мужчины, ведь ничью постель, кроме твоей, я не посещаю. Мне ли тебе объяснять, какой опасностью грозят нам всем эти слухи? Советники настоятельно рекомендуют мне выбрать фаворитку, если жена меня больше не привлекает, − Франциск не стал говорить, кто именно посоветовал ему это, тем более, очевидно, не один Нарцисс так считал. После разговора с ним король заметил, что действительно стал объектом множества любопытных взглядов. − Я люблю Марию, но сейчас я желаю только тебя. − В жизни короля есть обязанности, а не только желания. Ты не можешь делать лишь то, что хочешь, − Екатерина отвернулась, ощутив уже знакомую усталость от бесконечных споров, − но делаешь. Ты думаешь только о себе. − Нет. Я не могу думать ни о ком, кроме тебя, − возразил Франциск, разворачивая королеву и снова заглядывая в глаза. − Ты так напугала меня, мама. Я пришел, как только Мария рассказала мне. Твое лицо было в крови, а она была так взволнованна… и я сначала подумал, что тебя кто-то ударил, а потом решил, что ты больна чем-то страшным, − Франциск поцеловал ее лоб, притянул к себе, и Екатерина вдруг поняла − он действительно испугался. − Мне просто стало плохо. Женщины не так уж редко падают в обмороки, − поморщилась королева, но все-таки обняла сына в ответ, запустив пальцы в спутавшиеся кудри. Франциск всегда был впечатлительным ребенком, и она неожиданно осознала, что за все эти дни почти забыла, каково это − заключить его в простые материнские объятия. − Врач сказал, у тебя сильное переутомление. Ты была без сознания почти сутки, − обнимая крепче, прошептал Франциск, и она резко отпрянула от него, не поверив в услышанное. − Не может быть, − вырвалось у королевы. Сын покачал головой, подтверждая свои же слова, а к Екатерине медленно приходило понимание, по какой причине ее самочувствие резко улучшилось. Организм просто восполнил недостаток сна. − Я отложил объявление о наших отношениях на время твоей болезни, но раз его нужно сделать как можно скорее, а ты пришла в себя, завтра ты станешь моей фавориткой, − Франциск снова дотронулся до ее лица и отодвинулся. − Тебе лучше еще отдохнуть. День будет трудным, − он начал вставать, и Екатерине осталось лишь одно. Предложить ему то, на что она решилась в своем долгом беспамятстве, наполненном тревогой от слов Марии и отчаянием от осознания собственного бессилия. − Подожди, − она ухватила его за руку, − не делай этого, − Екатерина дернула сына на себя, усаживая обратно на кровать и не позволяя возразить. − Если ты откажешься от своей идеи, я дам тебе полное и безоговорочное согласие. Ты получишь меня окончательно, − она набрала побольше воздуха в легкие, чтобы продолжить. − Я стану твоей любовницей, Франциск. Король замер, пытаясь осознать свои чувства. Он мечтал, чтобы она согласилась; мечтал не бороться с ней за каждый поцелуй; мечтал о ее ласках, но он не мог согласиться на озвученное ей условие. Она хотела сохранить репутацию, и он тоже. Королю приходится идти на жертвы. − Я не могу. Прости, мама. Мне придется объявить тебя фавориткой, − в голосе сквозило искреннее сожаление. Франциск знал, что вот-вот сам разрушит те последние крупицы любви, которые еще оставались в его матери. − Тогда ты должен знать, что будет потом. Ты назовешь меня фавориткой, но я никогда не стану твоей. Я буду бороться, кричать и сопротивляться каждый раз, когда ты придешь в мою постель. Я не вырываюсь сейчас, потому что боюсь огласки, которая неминуемо последует за этим, но если все узнают, то и мне больше незачем будет молчать. Тебе придется насиловать меня, − она наклонилась вперед, почти касаясь носом его лица, − по-настоящему, Франциск. Ты помнишь, как это делал со мной твой отец? Помнишь, как я сопротивлялась ему и как он реагировал на мою борьбу? Ты хотел защитить меня, но сам станешь таким. Я буду кричать, царапаться, кусаться, отвешивать тебе пощечины и вырываться. Никто не придет мне на помощь, но тебе придется остановить меня. Каждый раз заново, − Екатерина перевела дух, слишком хорошо представив описанные картины и зная, что должна продолжать. − Сначала тебе покажется это диким, но пройдет совсем немного времени, и ты схватишь меня за волосы, ударишь, заломишь руки, уткнешь лицом в подушки и силой ворвешься в мое тело. Ты сделаешь все это, − перебивая рвущиеся из сына возражения, отрезала королева, − я не сомневаюсь. Но сможешь ли ты жить с этим? Франциск смотрел на нее в ужасе, не веря, что мать видела его таким. Настоящим животным, ни капли не любящим ее. Он никогда, никогда бы не причинил ей боль. Он не превратится в своего отца, не позволит самому главному страху воплотиться в жизнь. Его отец всегда получал желаемое, невзирая на обстоятельства, возражения и чужие мольбы. Его отец едва не изнасиловал и не забил до смерти мать десятерых своих детей. Его отец добился всего, чего хотел. Кроме Англии − только в этом судьба отказала ему. Король Генрих оставил кровавый след в сердце каждого члена своей семьи, и Франциск предпочел бы умереть, но не превратиться в него. − Нет, этого не будет. Никогда не будет, − срывающимся голосом поклялся он. − Я не хочу заставлять тебя, мама, − он сделал бы все медленно. Ночь за ночью дарил бы ей всю свою нежность, добиваясь такой близости, когда она сама будет вести его в постель и отвечать на ласки хотя бы с каплей желания; он соблазнил бы ее так, как она того заслуживала, но на это нужно слишком много времени. О том, что у него есть женщина, все должны узнать как можно скорее. Если он проиграет, она тоже пострадает, − и все же мне приходится. Двор… − Забудет нелепые сплетни, если ты вернешься к жене, − горячо зашептала ему на ухо королева. − Ты сам сказал, что любишь ее. Неужели ты не сможешь посещать ее спальню несколько раз в неделю? Вернись к ней, согласись молчать о нашей связи, и ты получишь меня, − она говорила уверенно, но и в голосе, и в глазах, и в движениях − везде сквозило отчаяние. Именно оно толкало Екатерину туда, откуда прежней ей уже не вернуться. Терпеть насилие и добровольно быть любовницей − две разные вещи, и она утешала себя тем, что долго это не продлится. Сыну либо надоест, либо воссоединение с Марией заставит его забыть о порочной связи, либо… Екатерина что-нибудь придумает. Желательно до того, как король вспомнит − не только он должен ублажать любовницу, но и она его. Екатерину мутило при мысли, что, если сын примет ее условия, он вполне может потребовать от нее больше, чем просто лежать, покорно раздвинув ноги. − Я признался ей, что у меня есть другая… − пробормотал Франциск, думая совсем об ином. В словах матери был смысл, ее согласие манило, и он уже видел их наполненные взаимной страстью ночи, но со вчерашнего дня жена знала о наличии у него любовницы, так же, как и Нарцисс, и переубедить их в обратном теперь невозможно. Если бы она согласилась раньше, если бы предложила решение… Франциск старался не винить ее в этом и вспомнить, как, спланировав все заранее, надругался над ней, глядя в огромные от непонимания и слезящиеся от унижения глаза. − Я сказала Марии, что ты мог сделать это с целью задеть ее. Попроси прощения за придуманную в пылу очередной ссоры ложь: ты был зол и погорячился; ты ошибся, но раскаиваешься и по-прежнему любишь только ее, − сразу нашлась с ответом Екатерина. − Она поверит, − с грустью добавила она, выдавая, насколько часто слышала когда-то подобные признания от своего мужа. − Ты снова станешь ее полноценным супругом, и слухи исчезнут сами собой. − Хорошо, − после долгого молчания отозвался он, − я подумаю над этим, − король провел ладонью по ее волосам и поднялся, собираясь уходить, но мать опять остановила его. − Нет, сейчас. Ты должен решить сейчас, − он в очередной раз устало опустился на кровать. Мать сразу накинулась на него с упреками, и во Франциске проснулось раздражение. Он с детства ненавидел давление, и оно всегда усиливало в нем желание поступить ровно наоборот. − Ты имеешь привычку слишком часто нарушать свои обещания. Утром ты говоришь мне одно, а вечером − другое. Ты должен решить окончательно прямо сейчас… − Хорошо, я согласен. Согласен! − выкрикнул Франциск, материнским жестом потерев виски. К нему снова вернулась головная боль. Руки матери легли на плечи, вынуждая удивленно посмотреть на нее. Удивление стало еще ярче, когда она прикоснулась к его губам своими. Забывшись, Франциск ответил на этот неуверенный поцелуй, ворвавшись языком в ее рот, обхватив за талию и прижав к кроватной спинке. Вчера он почти избавил мать от сорочки, почти сумел наконец-то оставить ее без одежды, но она не позволила. Теперь, если бы он захотел, она не смогла бы возразить. С этой мыслью Франциск заставил себя оторваться от нее. − Не сейчас, − повторил он сказанные ею вчера слова, − ты только пришла в себя. − Сейчас, − тряхнула головой Екатерина, − здесь и сейчас. Это сделка, Франциск. Ты выполняешь свои условия, а я − свои, − будто вспомнив, что торговля у нее в крови, заявила она. − Мне нужно это… чтобы я тоже не смогла передумать, − совсем тихо прошептала Екатерина, обращаясь даже не к сыну, а к самой себе. − Не думаю, что это хорошая идея, − все еще сомневаясь, но невольно прижимаясь ближе, едва ли не по буквам выговорил Франциск, почти найдя в себе силы встать и уйти немедленно, пока еще мог. − Я твоя. Сделай меня своей любовницей, Франциск, − снова обжег ухо горячий шепот, и благородство испарилось в ту же секунду. Он рванул мать на себя, и она со звуком, напоминавшим свист, проскользила по подушкам и простыням, до боли вцепившись в его руку. Король снова накинулся на материнские губы с поцелуем, стараясь отбросить дурацкую и странно навязчивую мысль о том, когда он успел стащить с нее одеяло. Мысль пропала, стоило ему понять, что впервые мать отвечала на его поцелуй. Упрямая. Она всегда была упрямой и сейчас хотела сделать все по-своему. Он взялся за ее бедра, собираясь приподнять ее сорочку, но от резких движений она и сама задралась гораздо выше, чем положено. − Потом ты обвинишь меня в том, что я воспользовался твоим состоянием? − как только мать убрала руки с его плеч, поинтересовался он. − Франциск… − выдавила она, когда он нырнул ладонью в вырез женской сорочки, спустив ее бретели. − Два дня назад ты хотела разнообразия, − напомнил он, с силой сжимая мягкую грудь, чувствуя, как твердеют соски под почти грубой лаской. Мать дышала часто и хрипло, и Франциск прошелся языком по ее вытянутой шее. Упиваясь наконец полученной вседозволенностью, он опустил свободную руку вниз, с удивлением отмечая, что мать, согнув ноги в коленях, развела их, а не плотно сомкнула, как делала это обычно. Совсем скоро одна его рука уже ласкала королеву между ними, а вторая поочередно сминала каждую ее грудь, время от времени пощипывая соски. Мать дышала все громче и прерывистее, но по-прежнему не издала ни одного стона. Он отстранился от нее, рассматривая изменившееся от первых признаков удовольствия лицо. Франциску показалось, что ему удалось сделать взгляд задумчивым − она покраснела и на мгновение отвела глаза. Продолжая смотреть на нее, он, не торопясь, избавился от своей одежды − сначала камзол и рубашка, затем сапоги, потом пояс и штаны. Предвкушение отдавалось стуком сердца в ушах и странно-сладким привкусом во рту. Франциск снова склонился над матерью и потянул ее сорочку вниз, обнажая грудь. − Ты все еще краснеешь. Даже после того, как трижды стала моей, ты все еще краснеешь, − прошептал он, дотрагиваясь губами до твердого соска. Королева недовольно скривилась, но теперь краска заливала не только ее лицо, но и шею. Попытки Екатерины остаться внешне невозмутимой провалились, когда сын принялся ласкать ее грудь, то нежно целуя, то проводя языком, оставляя влажный след, то прихватывая нежную кожу зубами. Она не заметила, как сама развела ноги шире, позволяя Франциску прижаться своим телом к ее животу. Рот королевы приоткрылся, голова запрокинулась назад, а пальцы заранее сжали простынь, стоило Франциску опуститься губами ниже − от груди к ребрам, напряженному животу и еще дальше. Не стянутая до конца сорочка мешала, но мать то и дело отчаянно цеплялась за нее, и он позволил светлой ткани остаться полоской на ее талии. − Нет, − вдруг отозвалась королева, словно передумала, но прежде, чем она успела дернуться, Франциск резко потянул ее бедра, приближая к своему лицу и проводя языком между не успевших сомкнуться ног. Она на мгновение оторвала пальцы от простыни и зажала рот, чтобы сдержать громкий стон. Он делал это для нее всего один раз, давно, и тогда они оба умирали от отвращения, волнения и неловкости, зная, как пристально и оценивающе за ними наблюдает безумный король. Сейчас Франциск мог ответить на отброшенные в тот момент вопросы: да, ему нравилась эта женщина; нравился ее запах − знакомый, родной, манящий; нравился ее вкус − терпкий, соленый, чуть отдававшей кислинкой; ему нравилось в ней все, и больше всего то, что теперь она принадлежала ему по собственной воле. Почти принадлежала. Осталось совсем немного. Она прогнулась в пояснице, упрямо стараясь не вскидывать бедра навстречу ласкающему ее языку, и Франциск задвигал им быстрее, иногда специально задевая нежную плоть зубами. Королева мяла в руках простынь, и ее голова безвольно моталась из стороны в сторону − сейчас Екатерина могла только душить в себе звуки, не замечая, как сильно искусала губы и сколько раз облизнула саднящие ранки. И это зрелище приносило королю одно лишь удовольствие. Посмотрев на нее снова, он проник языком внутрь, одновременно проведя ногтями по согнутым ногам матери. Она задохнулась собственным криком, наконец-то толкнувшись бедрами навстречу. Король усмехнулся и неожиданно отстранился, с почти детским восторгом наблюдая, как следом мгновенно смыкаются колени матери и как она дрожит, направив между ними ладонь и тут же одергивая ее. Так и не получив почти накрывшего удовольствия, растерявшись от неожиданно прерванных ласк, королева отчаянным движением почти притянула согнутые ноги к груди, и Франциск толкнул ее на подушки, придавливая сверху. − Скажи это, − всматриваясь в глаза, из карих превратившиеся в почти черные, попросил он, − пожалуйста, − голос стал еще мягче, − скажи, что любишь меня, − пояснил король с трудом соображающей матери, − мама… − Люблю, − взяв его лицо в ладони, отозвалась она и подарила поцелуй, полный немыслимой смеси материнской любви и плохо сочетавшейся с ней страсти, − я люблю тебя, − повторила королева и зажмурилась, когда сын вошел в нее, без промедления начиная двигать бедрами. Последовав ее примеру, Франциск тоже прикрыл глаза, чувствуя облегчение от долгожданного единения и от услышанных слов. Она могла бы его ненавидеть. За все, что он сделал с ней, и за все, что еще сделает. За то, что оказался немногим лучше отца, и за то, что сейчас она извивалась от страсти, лишь бы сохранить свою и без того поруганную честь. Мать все еще любила его, и за это он готов был исполнить любое ее желание. Она крепче обхватила ногами его бедра, снова и снова запрокидывая голову, облизывая губы, теперь не скрывая тихих, но отчетливых стонов. Проникая в нее глубже, быстрее, сильнее, он уже знал, что она рано или поздно попросит взамен. Власть. Чуть меньше, чем своих детей, его мать любила власть. Она боролась за нее всеми правдами и неправдами и пока не хотела понимать, насколько близко к ней оказалась, но скоро, несомненно, попытается этим воспользоваться. Она прошлась ногтями по его лопаткам, наверняка оставляя царапины, и прижалась грудью еще плотнее. Уложив руку на материнскую талию, он задвигал бедрами с удвоенной силой, чувствуя, как, все больше теряя над собой контроль, мать стремится к нему навстречу. Франциск застонал от удовольствия и ухватил ее за волосы, натянув их так, что они жалобно затрещали, заставляя королеву издать звук, чересчур похожий на шипение. Не в силах остановиться даже на секунду, он вгляделся в исказившееся лицо, испугавшись, что перестарался, но мать вдруг выгнулась под немыслимым углом, стиснула до боли его бока, громко вскрикнула и содрогнулась в наслаждении, принимая в себя еще глубже. Продержавшись совсем немного, он навалился сверху и рефлекторно сжал материнскую грудь, словно боясь, что все это ему приснилось. Опустевшая голова постепенно наполнялась мыслями заново, и, целуя разомлевшую после любовных утех мать благодарно и долго, Франциск вновь думал, что ради обладания лежавшей под ним женщиной, готов дать ей то, чего она так хотела. Его мать не была ни глупой, ни жадной. Она богаче каждого обитателя этого замка и большинства жителей королевства − ей не нужны глупые побрякушки и несметные богатства государственной казны. Она умна и желала власть не для того, чтобы просто тешить свое самолюбие. Екатерина Медичи заботилась о Франции искреннее многих ее королей и чиновников. Все свои качества его мать подтвердила, заставив его вернуться к жене и сохранив репутацию, и Франциск мог подарить ей место своего главного советника. Нужно будет лишь вовремя остановиться и самому не оказаться в ее полном распоряжении. − Отпусти меня, − хрипло попросила она, явно начиная сожалеть, что поддалась страсти. Подавив вспышку раздражения, Франциск уже собирался подняться с нее, когда раздался громкий стук дверь. Короткие удары заставили его резко подскочить, а королеву распахнуть глаза, в которых отчетливо читался ужас. − Подождите, мы еще не закончили, − ровно приказал Франциск, словно их прервали во время обыкновенной беседы. Полезная привычка контролировать свой голос появилась у него по вине матери. Когда-то ей упрямо не нравилась Оливия, и она делала все, чтобы не давать им видеться. Только вот посланные следить слуги не решались входить к дофину без стука, и тот быстро научился отвечать так, будто только оторвался от интересной книги, одеваться за пару минут и за считанные секунды прятать любовницу где-нибудь за тяжелой портьерой. − Поправь сорочку и накройся одеялом, − напомнил он все еще растерянной от шока матери, надевая штаны, рубашку и следом открывая окно. Запах иногда говорил лучше обнаженного тела. На ходу застегивая камзол и погромче стуча сапогами, Франциск подошел к двери и, распахнув ее на одно короткое мгновение, плотно закрыл за собой. − Ваше Величество, − поздоровалась ожидавшая разрешения войти фрейлина и присела в реверансе. − Хорошо, что я встретил вас, − сложив руки на груди, недовольно отозвался король. − Может быть, вы объясните мне, как так вышло, что королева-мать разбила себе лицо, потому что никто не подхватил ее вовремя? − девушка смутилась и опустила глаза в пол. − Вы состоите в ее свите, в том числе и для того, чтобы оказывать ей помощь во всем. Слышите? Во всем. − Прошу прощения, Ваше Величество. Королева сама приказала нам держаться в стороне, пока она говорит с королевой Марией. Подобное не повторится, − конечно, Франциск прекрасно знал, что девушка вряд ли виновата в разбитом носе королевы, но ему нужно было потянуть время. Мать возвращала себе привычный вид неожиданно медленно. − Зачем вы пришли к ней сейчас? − задал он еще один вопрос, лениво осматривая коридор. − Ее Величество хотела дать мне поручение вчера, но из-за случившегося… − фрейлина замялась ненадолго, − возможно, теперь… − Я понимаю. Можете пройти, − решив, что подарил матери достаточно времени, разрешил Франциск и двинулся по коридору, размышляя, какое поручение должна будет исполнить фрейлина. Намертво забывшая об обещанном приказании Екатерина в это время смотрела на возникшую в ее покоях девушку. Она явилась в самый неподходящий момент. Хотя, наверное, момент за несколько минут до этого был бы еще менее подходящим. − Что тебе нужно? − Екатерина уселась в кровати поудобнее, посматривая на открытое окно − в комнате теперь было прохладно. − Вы хотели, чтобы я что-то купила для вас, − помня, что королева любит переходить сразу к делу, ответила фрейлина. Екатерина моргнула и вылезла из-под теплого одеяла, ступив босыми ногами на холодный пол. Необходимый список лежал в ящике стола со вчерашнего дня, и королева быстро скатала его в рулон, дописав еще несколько наименований. − Мне нужны эти ингредиенты. И побыстрее, − она протянула девушке свиток и мешочек с золотом. Та кивнула и, не задавая лишних вопросов, направилась к выходу. С тех пор, как замок остался без Нострадамуса, королеве стало намного сложнее получать необходимые по разным причинам снадобья. Даже если что-то и имелось у других лекарей в лазарете, Екатерина никогда бы не обратилась к ним − свидетелей, тем более, ненадежных не должно быть слишком много. Поэтому она просто выбирала одну из фрейлин своего Летучего Эскадрона и посылала ее в деревню за нужным средством. Сегодня королева предпочла попросить ингредиенты по отдельности − так у посланной за ними девушки не возникнет вопросов, особенно опасных сейчас. Екатерина не знала, почему король, укладывая в постель собственную мать, не думал о том, что она могла забеременеть. Видимо, это просто не приходило ему в голову. Хоть один из них должен был заботиться, чтобы непоправимого не случилось. Врачи не рекомендовали ей рожать снова после неудачных и крайне тяжелых последних родов, поэтому королева всегда имела запас препятствовавших беременности снадобий на случай, если бы муж все же вспомнил о ее существовании. Она действительно пользовалась ими время от времени, но они никогда не требовались ей в таком количестве. − Подождите, − окликнула Екатерина взявшуюся за ручку двери девушку. − Мне нужно, чтобы вы следили за королем очень пристально. Он сказал мне, что собирается помириться с женой, и я хочу знать, когда это случится, − в просьбе не было ничего удивительного для того, кто служил Екатерине Медичи, и фрейлина лишь кивнула, прежде чем скрыться в коридоре, захлопнув за собой дверь. Королева закрыла окно и легла в пахнувшую сыном постель. План казался предельно простым − вырвав из нее согласие, Франциск воспользуется им и быстро потеряет к ней интерес, получив желаемое и в то же время примирившись с Марией. Рано или поздно все закончится. Простой и четкий план, и самым трудным в нем было согласиться, но Екатерина сделала это, ощущая раздражение от того, что получила в результате слишком много удовольствия. Она предпочла списать свое поведение на желание как можно надежнее уговорить сына принять ее условия. Екатерина закрыла глаза, натянув одеяло повыше и пытаясь отогнать хорошо знакомое чувство. Опасность. Опасность снова нависла над ней, и на секунду королеве стало страшно − она согласилась, но знала ли, на что именно? Сын уже не раз переиграл ее, и чутье подсказывало − он сделает это снова.