Благие намерения

Екатерина вяло перебирала бумаги на своем столе. Непрекращающийся дождь за окном только ухудшал и без того поганое настроение. Сегодня она даже отказалась от завтрака. Есть не хотелось, говорить тоже − хотелось просто лечь и больше не выходить из покоев, а еще лучше и из постели не вылазить. Проклятый Нарцисс основательно подпортил королеве жизнь, хотя еще совсем недавно казалось, что сделать ее существование хуже просто невозможно. Сначала она испугалась, с ужасом ждала жуткой кары от сына, а когда той не последовало, вздохнула с облегчением: наверняка Франциск разгадал намерения графа и не поверил ему, его ярость пройдет, а вспышка ревности и правда послужит ей на пользу. Однако уже через несколько дней Екатерина осознала свою ошибку: глаза короля застилала пелена ярости и обиды, советники же, вдруг очнувшись и стремясь избавиться от коварной и неуступчивой королевы, в один голос предлагали ему действительно выдать замуж бывшую любовницу. Вполне распространенная практика для королевских возлюбленных… и все же Екатерина не могла и предположить, что когда-нибудь она коснется и ее самой. Она рассчитывала на собственнические чувства Франциска, но он, казалось, всерьез задумался над вопросом замужества матери. Происходящее пугало ту до смерти: она совершенно точно не хотела брака, но как предотвратить его, если сам король пожелает для нее свадьбы и лично выберет мужа, не представляла. Екатерина ощущала себя надежно запертой в ловушке: выбраться по собственной воле не получилось бы в любом случае, и при отсутствии выбора она соглашалась с тем, что Нарцисс был лучшим претендентом на ее руку. По крайней мере, она точно знала: пусть он любил игры в охотника и жертву, любил насмешничать и подшучивать, вечно искал выгоды, он никогда не стал бы насиловать ее ради наследника, изводить физически и морально, попрекать клеймом, изуродовавшим спину, унижать открыто. Он получит родство с королем, сделает ей ребенка, взберется на очередную ступень власти и оставит в покое. В конце концов, они уважали друг друга за ум и хитрость. А вот если она выйдет за кого-то из тех, кому успела перейти дорогу, за того, кто терпеть ее не может, но не упустит возможность оказаться ближе к трону… вот тогда она испытает всю боль, весь спектр унижений. − Ваше Величество, вам письмо, − получив разрешение войти, объявила фрейлина и протянула Екатерине конверт. Королева сразу узнала причудливые вензеля. Уже давно родственники не писали ей ничего − с тех самых пор, как их послание доставил во Францию кардинал, отправленный Папой и ратовавший за всяческое притеснение протестантов. Конечно, не стоило ждать в новом письме слов поддержки и заботы. И она оказалась права: писавший кузен срывался с оскорблений и обвинений в распутстве на требования использовать связь с королем максимально выгодно для Медичи и Папы, а потом вновь переходил на упреки, утверждая, что Екатерина опозорила их семью. Правда, родственники все же соизволили предупредить ее о том, как неуклонно росла уверенность Папы и некоторых монархов в лояльности королевы к протестантам. Франциск не стремился избавляться от тех решительно и полностью, и это приписывали влиянию на него любовницы-матери. − Есть какие-нибудь новости? − поинтересовалась она у замершей на входе фрейлины. − Недовольство королевской властью растет, обстановка в стране накаляется. И католики, и протестанты пытаются использовать ваше имя, чтобы скомпрометировать противника. Католики уверяют, что вы давите на короля, защищая протестантов, а протестанты низвергают католическую церковь, указывая на кровосмесительную связь племянницы нескольких Пап с собственным сыном, − она замолчала, встречаясь с госпожой взглядом и ожидая от нее новых указаний. − Конечно же, никого из них не волнует то, что король отказался от меня, лишив всех обязанностей и привилегий, и вернулся к жене, − усмехнулась Екатерина, бездумно поправляя совсем простую прическу и отряхивая с платья несуществующие пылинки. − Он не спит с ней, − вдруг сообщила девушка, вынудив королеву застыть каменным изваянием. − Что вы имеете в виду? − изумленно переспросила она, пытаясь угнаться за лихорадочно мечущимися в голове мыслями. − Он проводит с ней все свободное время и не раз оставался у нее на ночь. Разве не вы докладывали мне об этом? − Екатерина строго посмотрела на сохранившую невозмутимость фрейлину. − Да, но мне удалось выяснить, что королева Мария жалуется своим фрейлинам на мужа. Она говорит, он просто приходит к ней и ложится рядом. Они засыпают в одной постели, но королева опасается, что с таким отношением к ней Его Величества наследник не появится еще долго, − девушка снова замолкла, явно довольная тем, как много информации ей удалось собрать. − Разумеется, двор во всем винит вас. Считается, что даже сейчас король подвластен вашей воле и что, возможно, вы, используя свои таланты к снадобьям, лишили его возможности испытывать страсть к кому-либо, кроме вас, − она поклонилась, окончив свой доклад. − Какая нелепость, − Екатерина потерла шею, в последний момент подавив желание дотронуться до клейма. Она действительно больше месяца назад лишила сына возможности испытывать страсть, но вовсе не для того, чтобы подчинить себе, и он наказал ее за это так, как ей не могло и в страшном сне присниться. − Можете быть свободны. Фрейлина поспешила исчезнуть, а Екатерина взялась за перо. Она собиралась набросать ответное письмо родственникам. Ничего не выходило: буквы никак не складывались в слова и предложения. Что написать? Что сын бросил ее, собирается выдать замуж, и, вполне возможно, совсем скоро она безвестно сгниет в замке какого-нибудь герцога? Что она никак не могла заставлять короля сочувствовать протестантам, потому что он не сочувствовал даже ей, лишив маломальского влияния и бросив на растерзание своим дворянам, словно сахарную кость голодным собакам? Она прекрасно помнила, как родственники подарили ей яд, не пожелав позора для Медичи. Сейчас она была настолько жалкой, что, наверное, они и яд посчитали бы слишком роскошным подарком для нее. И сын, и королевство уплывали из рук Екатерины, оставляя лишь дрожать, словно осиновый лист, в ожидании скорого брака. Как будто она являлась какой-нибудь глупой придворной шлюхой, а не мудрой, опытной королевой. Она решительно встала из-за стола. Екатерина не разговаривала с сыном уже несколько дней, и собиралась это исправить. У него как раз заканчивалось заседание Государственного совета. − Нам нужно поговорить, − громко сказала она, когда, едва поздоровавшись, он прошел мимо нее и стражи. − Хочешь обсудить свадебное меню? − фыркнув, Франциск все же остановился, и королева, красная от царапнувшей гордость подколки, направилась к нему. − Нарцисс сам затеял все это. Я ничего не знала. Он стремится к власти и хочет использовать меня. Разумеется, у нас с ним ничего нет, а теперь я даже видеть его не могу, − они замерли друг напротив друга, и, несмотря на цель встречи и заготовленные фразы, она вдруг задумалась, почему Франциск отказывался делить постель с женой. Просто устал, был не в настроении… или не мог забыть женщину, которую добивался так долго, не мог забыть ее? Эта мысль так быстро и легко согрела озябшее тело, что ноги королевы будто превратились в желе. − Если тебя интересует, он не единственный, − Франциск поморщился, брезгливо рассматривая дернувшуюся от неожиданности мать. − Еще трое попросили твоей руки, − снисходительно пояснил он, пресытившись выражением растерянности и непонимания на ее лице. − Это… это… − Екатерина захлопала глазами, словно кукла, не веря, что доносившееся до нее слабое блеяние − ее собственная речь. − Я не могу выйти замуж, и ты это знаешь, − наконец взяла себя в руки она, натягивая маску хладнокровия. − Мой муж лишь постарается добраться до тебя и власти. Ты создашь дополнительную опасность для нашей семьи и королевства. − А если я выберу кого-то надежного и отмеченного благородными подвигами? Если я укреплю связи внутри королевства благодаря твоему браку? − Франциск улыбнулся, довольный тем, как использовал прием матери против нее самой. Сколько раз она говорила ему, сколь много можно достичь с помощью выгодного брака, и сейчас он играл выученным едва ли не с младенчества аргументом. Именно играл, ведь на самом деле король еще не решил, хотел бы он отдать мать кому-то еще или нет. Вся его натура противилась этому, не в силах расстаться с ней окончательно и бесповоротно. − И ты готов бросить меня в руки того, кто ни за что не будет уважать меня? С моей-то репутацией… Мое клеймо говорит лучше любых слов. Как бы ты относился к такой женщине, как я, будь ты месте моего мужа? − понизив голос и оглядевшись по сторонам, поинтересовалась Екатерина. Лицо короля исказилось недовольной гримасой − он не выносил никакого давления, и она уже могла почувствовать клокочущую в нем злобу. − Он может никогда не увидеть его. Если ему нужна лишь власть, вряд ли он возжелает раздевать тебя, − самоуверенно заявил Франциск, складывая руки на груди. − Ему нужен будет наследник, чтобы укрепиться в нашей семье раз и навсегда! − излишне громко возразила она, схватив его за плечо. − И вряд ли он будет нежен, срывая с меня одежду и швыряя на кровать. Я не жду от мужа любезностей во время исполнения супружеского долга, кто бы им ни оказался, − королева тяжело вздохнула, выпуская наружу часть не дававших спать тревог. − А если он станет бить меня, ненавидя? Ты знаешь при дворе хоть кого-то, кто испытывал бы ко мне симпатию? − Достаточно! − оборвал ее сын, и кудри на его голове подпрыгнули, выбиваясь из-под короны. − Ты всегда недовольна! Ты жаловалась, что я обесчестил тебя, ничего не дав взамен, а когда я задумался над тем, чтобы исправить это, выдав тебя замуж, ты снова оскорбилась! Разве не так поступают с королевскими любовницами? Разве не так ты поступила с Оливией, разлучив нас и вынуждая какого-то несчастного на ней жениться? Каково тебе на ее месте? − яд сочился из его жестоких слов, вынуждая Екатерину внутренне сжиматься от обиды и желания возразить. Маленькая шлюха Оливия не шла ни в какое сравнение с ней, королевой-матерью. И Франциск никогда не любил жалкую девчонку, он даже не попытался вернуть ее. − Ты действительно готов отказаться от меня? После того, как упорно добивался и ломал мое сопротивление? − сдержавшись, тихо поинтересовалась она. − Я знаю, ты еще желаешь меня. Ты сможешь жить, понимая, что по твоей воле надо мной законно измываются, насилуют, а может быть, и колотят под пьяную руку? Ты готов обречь на такое собственную мать? Ведь, как бы там ни было, я навсегда останусь твоей матерью, − Франциск дернулся, будто собираясь уйти, но она не позволила, крепче сжав пальцы на его плече. − Позволь мне хотя бы вновь исполнять обязанности королевы. Пусть все знают, что я обладаю властью, что нельзя обращаться со мной, как с дешевой потаскухой. Потому что в браке или нет, с таким твоим отношением ко мне, как сейчас, меня ждет только насилие, − Екатерина погладила нежную щеку сына, почти физически ощущая, как бежит под благородно-белой кожей горячая от юношеского упрямства кровь. − Ты хочешь разжалобить меня, − когда она уже было понадеялась на проснувшееся в нем сочувствие и здравый смысл, холодно заметил Франциск. − Нет, Ваше Величество, − королева приняла оскорбленный и одновременно подавленный вид, − я пришла сообщить, что мои родственники предупреждают об угрозе. Папа недоволен тем, как упорно вы отказываетесь истреблять протестантов. Даже участники недавнего мятежа, который подавил Нарцисс… − она выплюнула имя мерзавца, как пригоревший кусок мяса, − почти все они остались в живых. И это несмотря на то, что среди них была и знать. Вы каким-то неведомым образом вынудили графа не убивать их, а потом заменили казни излишне щадящими наказаниями. Ваши действия лишают Францию поддержки Ватикана, а вместе с ним и многих католических государств, в первую очередь − Испании. Выходит, я зря отдала врагам свою дочь, теперь она может оказаться испанской заложницей. Я слышала, она ждет ребенка. Отличный подарок к родам, − съязвила Екатерина, обходя сына и делая несколько шагов по коридору. Внутри все пенилось и бурлило, и ей стоило немалых усилий не поддаться гневу. На мгновение в королеве возникла крамольная мысль − зачем она старается поддержать сына, спасти Францию? Что хорошего они ей принесли? Она могла бы сбежать, скрыться где-нибудь в Италии или на худой конец в Англии, используя личные средства. Она сама обрекала себя на позор, сама всеми правдами и неправдами пыталась вернуться в постель сына. Зачем? − Ты хочешь предложить что-то? − Франциск перехватил ее за локоть, не позволив уйти, и тело королевы вдруг стало ватным, слабым, вновь испытывая странное, неестественное тепло. − У тебя есть план? Или ты просто вырезала бы всех протестантов? Я думал, ты против этого, − словно заметив реакцию матери на его прикосновение, он погладил удерживаемую им руку. − Вы запретили мне вмешиваться в политику, поэтому у меня нет никаких планов. Я просто сообщаю вам то, что передали мне. Во избежание непонимания. Вдруг вы решите, что я скрываю от вас важные сведения, − Екатерина встряхнула головой, отгоняя наваждение. Рядом с сыном на нее всегда накатывала необъяснимая, невероятной силы волна − королева теряла всякую способность сопротивляться ему. Может быть, если бы он пожелал взять ее прямо здесь и сейчас, она только растеклась бы счастливой лужицей по полу. И вовсе не от переизбытка чувств или потому, что его действия вернули бы ей статус любовницы короля, а потому, что каким-то непостижимым образом он научился подавлять волю Екатерины почти полностью. Франциск промолчал, отпуская ее, и королева двинулась дальше по коридору. У нее давно уже не осталось слез, и все сложнее становилось реагировать на бесконечные измывательства хоть как-нибудь. Мимо проходили придворные с лживым сочувствием на лице, а она думала, с каким бы удовольствием разнесла бы чертов замок, где способность изощренно издеваться над ней, похоже, передавалась по наследству − от отца к сыну. − Надеюсь, вы уговаривали короля принять мою кандидатуру на роль вашего мужа как самую выгодную, − на последнем повороте с ней поравнялся Нарцисс, привычно ухмыляясь и едва ли не напевая себе под нос. − Я уговаривала его убить меня поскорее и выслать мои останки во Флоренцию. Не хочу иметь с Францией ничего общего, − пробормотала Екатерина и могла поклясться, что на секунду граф поверил в нелепую выдумку. Видимо, настолько несчастным был ее вид. − Язвите? Это радует. Возможно, мне все-таки достанется жена, а не кукла, − вновь надавил на больное он, прибавляя шагу, чтобы успеть за ускорившейся королевой. − Полно вам. Чего вы боитесь? Мы многого добьемся вместе. Или дело в постели? − предположил Нарцисс, и ее передернуло от подобной откровенности. − Обещаю быть в полной мере заботливым и учитывать ваши желания. Как только родится ребенок, мы можем прекратить делить ложе... Только если вы сами того захотите, дорогая супруга, − он вдруг резко схватил Екатерину за плечо, и она споткнулась, не ожидав столь внезапной остановки. К горлу подступил комок, а в висках запульсировала тупая, дергающая боль. − А вы действительно не знаете себе равных в корыстолюбии, граф. Как быстро вы решились поменять одну королевскую любовницу на другую. Совсем недавно вы крайне благоволили леди Лоле, − припомнила королева одну из причин, побудивших Нарцисса отказать ей, когда она сама стремилась к союзу с ним. − Так вот, запомните: никаких детей, никакой постели. Я не выйду ни за вас, ни за кого-либо еще. Вы думаете, будто можете управлять мной и моим сыном, но правда в том, что никто из нас вам не по зубам, и когда мы с ним вновь объединимся, поверьте мне на слово, я заставлю каждого заплатить даже за мельчайшую усмешку в мою сторону, − за словами не стояло ничего, кроме пустого бахвальства, но было в ее лице нечто такое, что изничтожило на какое-то время самодовольство Нарцисса, заменив его опасением и нервной бледностью. Екатерина быстро удалялась в сторону своих покоев, будто убегая от стражи, которую потеряла где-то по пути, а граф решил лично поговорить с королем. Желанная добыча ускользала, и это нужно было предотвратить любой ценой. И перед ним, и перед Франциском стояла одна и та же задача, каким бы нелепым подобное не казалось. − Ваше Величество, − не стал откладывать важное дело на потом Нарцисс и поймал короля для разговора где-то между обеденным и тронным залами. − Опять вы, − Франциск устало закатил глаза, останавливаясь скорее по инерции, чем из желания беседовать с графом. − Не портьте мне настроение своим присутствием. − Обязательно, только сначала вы должны решить судьбу матери. Вы не можете не видеть, к чему все идет, − Нарцисс взмахнул рукой, обращая внимание короля на ошивавшихся поблизости и старательно делавших незаинтересованный вид дворян. − Вас судьба моей матери не касается совершенно, − огрызнулся Франциск, мгновенно уступая ревности. − Я не выдам ее за вас никогда, − отрезал он, испытывая к Нарциссу гораздо большую неприязнь, чем к любому другому поклоннику матери. К этому мерзавцу она испытывала симпатию, тогда как к остальным − нет. − И все же. Если вы не собираетесь делать ее своей фавориткой, ей лучше выйти замуж и выйти замуж за меня. Я обещаю вам, что буду заботиться о ней, уважать, обеспечивать и не унижать никоим образом. Она знает меня, я знаю ее. Этот брак не принесет ей страданий, − граф отбросил показную развязность, вытянулся и посмотрел Франциску прямо в глаза, демонстрируя серьезность намерений. − Она для вас лишь ступень к власти, и я знаю, что не так давно вы обидели ее своим отношением. Не думаю, что вы − лучший супруг для нее, − король принял вызов, глядя на Нарцисса столь же уверенно. Если он пожелает, мать не то что не обвенчается с этим проходимцем − она даже из покоев не выйдет. Внезапно Франциска заняла мысль действительно запереть ее, оградив от других мужчин, но он избавился от нее еще до того, как смог воспринимать всерьез. − А кто лучший? Один из каких-нибудь небогатых маркизов и баронов с громкими обещаниями? − усмехнулся Нарцисс, не сомневаясь в собственном превосходстве. − Или кто-то из тех важных персон, что вызывают уважение титулами и деньгами? Например, Людовико Гонзаго. Он ведь попросил руки королевы сразу после меня. Отличный выбор − хваткий, амбициозный, итальянец по происхождению, − он рассыпался в притворных комплиментах, с удовольствием наблюдая за стремительно краснеющим от ярости королем. − Ему всего девятнадцать! − не выдержав, закричал Франциск, едва не хватая графа за воротник камзола. − А вам сколько? Разве больше? − откровенно рассмеялся Нарцисс, но тут же осекся − нрав короля был слишком непредсказуемым, чтобы издеваться над ним безнаказанно. − Есть еще один из герцогов де Гизов. Я слышал, королева Мария одобряет его кандидатуру. Вы до сих пор стараетесь скрыть от нее правду, а она, даже не зная ее наверняка, все равно стремится избавиться от соперницы. Занимательно, − граф задумчиво почесал подбородок, рассеяно отмечая, что пора бы подстричь бороду. − Только если Гонзаго желает с помощью вашей матери вырезать протестантов, Гиз ненавидит и их, и Екатерину. Женившись на ней и еще больше укрепившись в королевской семье, он рано или поздно устроит бойню, а после наконец-то изольет всю накопленную ненависть на королеву. Да, пожалуй, можете выбрать его, − Нарцисс вновь взглянул на ошарашенного и неспособного сходу подобрать слова короля. − Или подождите, пока подтянутся протестанты. Среди них уж точно найдется достойный супруг. Ходят слухи, сам Колиньи, к которому ваша мать всегда проявляла лояльность, думает обратиться к вам по этому вопросу. − Он женат! Что вы несете? − выдавил Франциск, живо представляя описанные графом картины. Он не хотел отдавать мать замуж, но, даже допуская подобный вариант и слушая ее запугивания страшным будущим, никогда не думал о том, чем именно ей грозил брак. Замужество сулило ей не только подчинение какому-нибудь дворянину, отъезд из замка и разлуку с детьми, оно пугало возможностью изощренных издевательств, о которых он и не узнает, безмятежно сидя на троне и радуясь удачно закрепленной сделке. − Его жена еще не оправилась после последних родов, а ведь прошло уже почти два года. Самое время искать себе новую супругу, − вырвали его из кошмарных видений объяснения Нарцисса. − Если ваша мать дорога вам хоть немного, у вас два пути: либо вы объявляете ее своей фавориткой, со всеми титулами, подарками и прочим, либо отдаете ее мне, и я действительно забочусь о ней, как следует заботиться о королеве. Что бы вы обо мне ни думали, у меня нет цели унизить Екатерину. Наш брак будет спокойным, − граф выжидающе посмотрел на Франциска, обрисовав свою кандидатуру максимально выгодно. Они оба знали: Нарциссом двигала жажда власти. Это было в каком-то смысле опасно для королевства, но зато не сулило всевозможной боли Екатерине. Если бы религиозный вопрос не стоял так остро, а граф не стал бы столь ревностным католиком, даже его алчность не представляла бы угрозы. − Я обдумаю ваше предложение, − наконец согласился Франциск и направился прочь, вспоминая осунувшееся, почти безжизненное лицо матери. Может, он и правда зря держался за старую обиду так упорно, может, и правда пришло время разрубить этот гордиев узел. Все закрутилось, как огромный клубок спутанных тонких ниток. Слишком прочно. Действительно, оставалось лишь рубить, только вот чем − мечом или топором? Простить, забыть обиду и открыто наслаждаться желанной женщиной: дарить ей подарки, целовать по утрам и приходить в ее покои вечерами, не оглядываясь по сторонам в поисках шпионов и сплетниц. Наступить на горло собственной гордости. Или показать себя безжалостным, жестоким королем, которого не способны смягчить даже слезы и страдания предательницы-матери. Выдать ее замуж, отослать во владения нового супруга, не видеть больше никогда и забыть. Судя по бесконечной грызне знати и религиозных фанатиков, именно в таком короле нуждалась ослабшая Франция. Стража, сопровождавшая короля, уже собиралась повернуть к тронному залу, но он подал ей знак следовать дальше. У него по-прежнему оставалось дело, с которым он обещал матери разобраться. История с анонимными посланиями плавно подходила к завершению. Таинственный незнакомец добился успеха неожиданностью, застал врасплох. Его схема не была ни слишком простой, ни слишком сложной. Люди короля схватили первого подозреваемого − одного из поваров замка, а палачи в пыточной стали вытягивать звенья цепи дальше. Садовник. Кастелянша. Фрейлина. Несколько человек в самых разных частях замка мало что знали друг о друге и о том, кто их нанял. И все же с помощью пыток дознавателям удалось добраться до стражника, и вызвать тем самым у короля шок: предатель в его собственной охране, ничем не приметный мужчина, служивший связующей нитью между всеми этими людьми, которые укладывали отвратительные послания везде где только можно − под подушки его матери, в салфетки рядом с ее тарелкой, в постельное белье и карманы платья, даже ему на порог. И этому человеку абсолютно точно было известно, кто стоял за наглым преступлением. − Что вам удалось узнать? − оставив стражу за дверью, король прошел в темную и влажную от сырости и плесени пыточную. На столе уже растянули предателя, но пока тот выглядел вполне сносно − палачи еще не принялись за его тело как следует. − Мы старались быть вежливыми и сохранить в целостности этого господина, чтобы ему было проще говорить, Ваше Величество. Он оказался упрямым малым − никакие угрозы и уговоры на него не действуют, − усмехнулся один из палачей, демонстрируя наполовину беззубый рот. − Видишь, как тебе повезло, приятель, сам король почтил присутствием твой допрос, − он помахал пленнику грязной перчаткой, составлявшей часть его облачения, и разразился хриплым, надтреснутым смехом. − Вы состояли в моей страже, и от того ваша вина еще более непростительна, − прервав странный фарс, Франциск прошел к столу и потрогал прикрепленные к нему механизмы − при желании стол легко превращался в горизонтальную дыбу, избавляя палачей от необходимости перетаскивать пленников с одного орудия пыток на другое. − Не буду лгать: я не пообещаю вам помилования в случае вашего признания. Мне нет до вас никакого дела, хотя, признаюсь, узнав о вашей причастности, я испытал настоящую ярость. Я не переношу, когда моей семье причиняют боль. Особенно моей матери. Вы ведь знаете, что она была моей любовницей? Можете себе представить, что я чувствую, видя, как ее преднамеренно сводят с ума? − король уселся на стул рядом с пленником, наблюдая за его лихорадочно бегающими глазами, часто вздымающейся грудной клеткой и капельками пота, непрерывно стекающими по его лбу. Подлец боялся, несмотря на внешнюю браваду и хранимое пока молчание. Во Франциске же вспыхнул азарт. Не то чтобы он получал удовольствие, пытая людей, но он стремился к справедливости, и искоренять зло во всех его проявлениях было одной из задач королей, посланников божьих. Тем более сейчас зло причинили его матери, причинили тогда, когда она и без того страдала от наказания. − Ваша мать − ведьма, − вдруг подал голос пленник, демонстрируя завидную храбрость. Видимо, она дала ему силы не сломаться сразу же, как он оказался в пыточной. − Она причинила множество страданий людям. Она приказала сжечь целую деревню… − Во всех сожженных деревнях свирепствовала чума. Это была вынужденная мера, − раздраженно пояснил Франциск, не желая углубляться в преступления матери. Не за этим он сюда пришел. − Но многие наши семьи погибли, больны они были или нет, тогда как вы благополучно вернулись в замок, проехав не одну зараженную местность, − неестественно вывернув голову и вглядываясь в лицо короля, продолжил мужчина. − Вы должны лучше всех ощутить, какова ваша мать. Она совратила вас, склонила к греху… Вы могли бы поблагодарить моего благодетеля за то, что он собирался избавить вас от ее изощренного ума. − Вы считаете меня всего лишь мальчишкой, неспособным сопротивляться матери? − Франциск не терпел, когда ему намекали на это − возраст и слабость, не видя в нем короля. Короля, который сам принимал решения. − А если я скажу вам, что изнасиловал ее и сам склонил к греху? За попытку предательства я наказал ее так жестоко, что она месяц мучилась от боли, не способная встать с постели. Я выжег на ее теле клеймо. Знак всех предателей, − проверив, насколько далеко находились палачи, негромко добавил он. Глаза пленника расширились, стоило ему услышать признание короля, одно его веко нервно задергалось, а тело, будто против его воли, постаралась сдвинуться куда-то в сторону. − Представляете, что сделают за предательство с вами? Я не обещал вам помилования, но вы еще можете избавить себя от пыток. Просто назовите мне имя того, кто вас нанял. − Нет. Этот человек помог мне, а я не предаю тех, кто протянул мне руку, − потратив на раздумье некоторое время, отозвался мужчина. Франциск, терпеливо ожидавший ответа, даже зауважал бы его за стойкость и бесстрашие, но речь шла о настоящем преступлении и о королеве-матери. − Ваши личные счеты меня не интересуют. Вы предали короля и королевскую власть, что само по себе заслуживает наказания. Вы могли бы просто умереть, но вы предпочли скрыть имя своего сообщника и обрекли себя на пытки. Начнем прямо сейчас. У меня мало времени, − Франциск отодвинул стул подальше, позволяя палачам приблизиться к пленнику и разложить рядом с ним свои жуткие инструменты. Бывший стражник попробовал дышать глубже и закрыл глаза, видимо, мысленно повторяя слова молитвы. − Прежде всего предателей пытают каленым железом, как вам уже известно. Мужчина вновь распахнул глаза, с вызовом уставившись на своих мучителей, вытаскивающих откуда-то из-под стола жаровню с клеймами. Король наблюдал за происходящим с отвращением и интересом. Он не очень любил зрелище человеческих страданий, но в процессе ему неизменно становилось интересно мастерство палачей. Тем более сейчас Франциску хотелось сравнить его с тем, как он сам клеймил мать. Да и размышлять о мучениях преступника, мучениях вполне заслуженных, не имело смысла, напомнил он себе, поудобнее устраиваясь на стуле. Палачи крепче затянули веревки на руках и ногах пленника, зашипело раскаленное железо, вытянутое из жаровни, и в следующий миг напряженную тишину разорвал жуткий вопль. Клеймо коснулось плеча изменника, и теперь он выл от боли, бешено колотясь в своих путах. − Будьте вы прокляты! − поскулив оглушительно громко и не имея возможности сделать хоть что-нибудь с раной, закричал он и даже спустя несколько минут то и дело верещал, как ударившаяся носом о землю капризная девчонка. Пытка продолжилась, и тело мужчины покрылось новыми уродливыми отметинами красного от жара железа. Воздух сдавило омерзительным запахом сгоревшей кожи и паленого мяса, чад от опускавшихся в воду использованных клейм создал почти черный дым, а предатель на столе все бился и бился в конвульсиях, взвизгивая и обливаясь скупыми слезами боли. − Хватит орать! − приказал король, неожиданной силой своего голоса напугав, казалось, даже палачей. Разглядев через удушающую пелену пара и смрада красное, мокрое от стоявшего в помещении жара, обрамленное такими же влажными кудрями, совершенно нечеловеческое лицо короля, пленник затих, лишь сдавленно промычав, когда последние два клейма прижали к его конечностям. Франциск смотрел на мощное, грубое, словно высеченное из камня тело человека, которого специально отбирали, основываясь на величине фигуры, выносливости и силе, и не мог поверить, что этот здоровенный и высоченный мужлан кричал так громко и долго, плакал, как женщина, едва не обрывал удерживающие его толстые веревки и даже обмочился при соприкосновении с кожей сразу нескольких клейм. − Вы ничего не знаете о боли, Ваше Величество, − простонал пленник, немного придя в себя, сумев подавить непроизвольные судороги в коленях и встречаясь с недовольным, гневным взглядом короля. Тот не слушал предателя, вместо него видя перед собой напряженно замершую в ожидании наказания на кровати мать. Она тоже кричала, и ему пришлось почти задушить ее, чтобы прекратить вопли, она тоже билась в агонии и тоже плакала… но она так старалась сдержаться, не выдать своих страданий и позора тем, кто остался за дверью, она так мужественно перенесла и наказание, и лечение… Она вела себя куда достойнее огромного детины, нанятого в королевскую стражу и прошедшего не одно испытание боем. В эту минуту Франциск ощутил приступ невероятной любви к ней и столь же необъятного сожаления за то, что не только заклеймил, но и заживо содрал с нее кровавые корки позже. Ему и в голову не пришло дать ей опий или что-нибудь еще, он посчитал ее достаточно сильной и без этого. Как она не лишилась рассудка после такого? Чувство вины быстро потекло по венам, вызывая потребность немедленно вскочить с места и бежать отсюда, лишь бы не осознавать ужаса своего по-мальчишески жестокого поступка. Он причинил матери такую боль, какую с трудом выносил крепкий и мощный телосложением стражник. Не просто причинил, он едва ли не попрекал ее тем, как тяжело ей далось наказание и как долго она поправлялась, а потом и вовсе заживо содрал с нее кожу, не попытавшись облегчить для нее эту пытку хотя бы словами поддержки. Она лежала в жару и бреду, не выдержав его жестокости, пока он в своей постели со злостью думал о ее словах, брошенных в отчаянии и агонии. И даже после такого она кричала ему о любви, отбиваясь от распоясавшихся и охочих до власти дворян. Он воспользовался ей, она в отместку предала его, но месть матери по своей силе не шла ни в какое сравнение с местью Франциска. Никогда в жизни она не приносила ему столь невыносимых страданий, а он едва не свел ее с ума не только унижениями, но и тупой, грубой, несовместимой со слабой женщиной болью. Заслужила ли его мать подобное? Сообразно ли было совершенное ею преступление с таким наказанием? Франциск знал ответ, но боялся, до ужаса боялся признаться в этом самому себе, ведь тогда он не справедливый король, не обманутый сын, не оскорбленный любовник, а просто мальчишка, доведший свою мать до отчаяния и умопомешательства, поистязавший ее больше, чем безумный отец. Ему не стоило, не стоило думать об этом сейчас. Иначе он собственными руками придушит изменника на столе и не сможет выполнить обещание, данное ей, вымоленное просьбами и слезами. Он должен отбросить чувства и добиться правды. Остальное подождет тишины спальни. − Вырвите ему ногти, − посоветовал король, когда пришло время приступать к новой пытке так и не признавшегося ни в чем предателя. Страдающий от боли мужчина все навязчивее вызывал в нем не сочувствие, а желание наказать еще сильнее за то, какой размазней он оказался по сравнению с маленькой, низенькой, изнеженной матерью Франциска. Палачи одобрительно загоготали, отделяя от других инструментов щипцы и тряпкой стирая с них налипшую кожу и кровь. Лицо пленника исказил настоящий ужас при виде простого и одновременно жуткого орудия пыток, оказавшегося в непосредственной близости от его задранных над головой и разведенных рук. − Может быть, все же скажешь имя своего господина, приятель? Ногти еще отрастут, а вот если мы начнем отпиливать тебе руки и ноги, тут уж даже до места казни тебя, как мешок картошки, потащат, − палач вновь рассмеялся, не дав бывшему стражнику достаточно времени на размышления, и одним рывком содрал ноготь с мизинца несчастного. − Осталось девять попыток… или девятнадцать, − весело протянул мучитель и продолжил черное дело под аккомпанемент криков своей жертвы. Вопли перемежались стонами, поскуливаниями и мычанием, раздражая Франциска все навязчивее. Почему этот идиот так упорно защищал того, кто его нанял? Кто крылся за таинственными посланиями, настолько важный, что несчастный молчал, несмотря на адскую боль? Его пальцы превратились в месиво, глаза теперь постоянно были навыкате, конечности непроизвольно подергивались, кровь из ран залила стол. Когда же наступит предел его выдержки? − Дыба? − снисходительно предложил король, когда предатель остался безо всех своих ногтей. − Я не в настроении наблюдать раздробленные суставы и разметавшиеся рядом со мной кишки. Поэтому просто потянем вас хорошенько, − Франциск кивнул палачам, размышляя, сколько еще потребуется усилий, пока мерзавец заговорит. Сегодня был запланирован важный прием, и король не мог туда опаздывать. Мероприятие имело такую важность, что он даже позволил опальной матери явиться на бал после него. − Ваше Величество, может быть, вы предоставите это дело нам? Уж мы его помучаем как следует, − заискивающе обратился к нему один из палачей, пока другой вставлял изувеченные руки предателя в веревочные петли дыбы. − Делайте, что говорят, − отрезал Франциск, вытирая влажные от напряжения ладони о кожаные штаны. Его терпение заканчивалось, и никто здесь не подозревал, чем это грозило им всем. Чем дольше сопротивлялся предатель, чем сильнее и громче он визжал, тем явственнее крепло в короле желание поубивать всех − и упрямого дурня, и его нерадивых мучителей. Жестокость во Франциске все увереннее поднимала голову, грозя превратить в глухое к мольбам и здравому смыслу чудовище. − Потягушечки? − позлорадствовал палач, используя свойственную простому люду речь, и повернул колесо. Похоже, он сумел уловить настроение короля и теперь старался причинить пленнику как можно больше боли, приблизив момент признания. Через два оборота руки и ноги несчастного натянулись до предела, а еще через два затрещали его сухожилия. Кожа начала лопаться, не выдержав натяжения, но он молчал. Вернее, он орал, орал оглушительно громко, но не называл так интересовавшее Франциска имя, и тот выпрямился на стуле, чувствуя, как зудят и горят от нетерпения пальцы. Ему надоело это зрелище, и хотелось то ли закончить его, то ли добавить очередную пикантную долю разнообразия в виде какой-нибудь изощренной пытки. Например, крысами… или кипящим маслом. − С меня довольно! − процедил король, наконец не выдержав, вскочив с места и оттолкнув палача, отчего натяжение веревки резко ослабилось, и пленник закричал едва ли не громче, чем раньше − его мышцы не вынесли слишком сильного перепада нагрузок и порвались. − Думаете, мне не хватит фантазии выбить из вас правду? Я буду лично следить за вашими пытками день и ночь, пока вы не признаетесь, − Франциск понизил голос, превратившийся в змеиное шипение. − Если вы не хотите говорить, то и язык вам больше не нужен. Я вырежу его вам вместе с глазами и запихну прямо в глотку, а когда вы переварите их, я заставлю вас сожрать получившуюся мерзость и прочитаю признание по вашим изуродованным пальцам. Я пытал собственную мать, думаете, я не найду управу на вас? Скажите мне имя, пока я еще способен слушать, − он склонился к предателю, от которого теперь несло так, что выдержать подобную вонь уже было подвигом. − Ваше Величество, вы прикончите его раньше времени, − неуверенно промямлил палач, напряженно наблюдая, как под рукой взбешенного короля то туда, то сюда крутится колесо дыбы. − У него порваны мышцы, нужно работать иначе, − рискнул он поправить плохо соображавшего монарха. − Заткнись! − проорал Франциск, не понимая, к кому обращается − к нагло поучавшему его палачу или пленнику, вопившему от то вытягивающей, то возвращавшей в нормальное положение дыбы. − Мне нужно чертово имя! Кто из вас больший идиот? Он, потому что молчит, или вы, потому что не можете выбить из него признание? − вспомнив свои угрозы, король отпустил колесо дыбы, выудил кинжал и поднес его к лицу пленника. − Открывай рот, − приказал он, не обращая внимания на опасливо косившихся на него палачей, приказал он. − Я вырежу твое лживое жало. − Ваше Величество, тогда он точно не заговорит! − предупредил молчавший раньше второй палач, уже представляя, как в итоге достанется им с товарищем, когда потерявший над собой контроль король успокоится и обвинит их в том, что они так и не выбили проклятое имя из предателя. Франциск не ответил, просто вжал острие кинжала в плотно сомкнутые губы изменника, выдавливая из них кровь. И державшийся так долго, измученный тремя пытками мужчина сдался, ощущая прикосновение лезвия, видя перед собой искусную рукоять и холодные и голубые, словно лед, глаза. Вряд ли кто-либо мог внушать столь же первобытный, животный страх, как совсем юный король, в котором не проглядывало ни капли милосердия и который открыто признавался в том, что насиловал и пытал женщину, подарившую ему жизнь, убивавшую ради него. Переборов отвращение, Франциск склонился еще ниже, почти коснулся ухом с трудом выговаривающих буквы израненных губ пленника. Король не сразу смог разобрать названное имя, но когда услышал его целиком и осознал, все мгновенно стало на свои места. И влияние анонима, и возможности, которыми он обладал, и знания о королеве, демонстрируемые им в посланиях, и его ненависть к ней, и уверенность в своих силах и безнаказанности. Теперь Франциску стало ясно все. В том числе и то, что поймать этого человека будет непросто. − Доставьте его в камеру, − обратился король к замершим неподалеку палачам и стремительно направился к выходу. − Казнь откладывается на неопределенное время, − свидетель ему еще понадобится, и, получив его признание, стоило немедленно выслать отряд на поиски его господина. − Вы отправитесь на север, я дам вам все необходимые инструкции после приема, − сообщил Франциск начальнику своей стражи, отвечавшего за лучших шпионов короля. − Только тихо, не поднимая шума, − мужчина кивнул и скрылся за ближайшим поворотом, а Франциск отправился на только начинавшийся прием. У него появился законный повод отпраздновать… или забыться, чтобы не возвращаться к другому важному и нерешенному вопросу − замужеству матери. Чтобы не думать, как они до этого дошли. За одну сегодняшнюю новость она могла бы простить ему все, только он еще не решил, нужно ли ему это.