Ядерная программа третьеклассника Житенёва

Чтобы поддержать себя в хорошей интеллектуальной форме, ну, и чтобы, так сказать, держать руку на пульсе своей степени готовности к экзамену, Алиса решила задач пять из курса трансспациальной тригонометрии без помощи персика. У неё получилось. Правда, не так весело и играючи, как когда на её мышление воздействовал редкий изомер сахарозы, содержащийся в инопланетных персиках, пятую — и вовсе со второй попытки, но с ними она разделалась. Уже собираясь себя немного наградить за это и протянув руку к персику, девочка услышала и увидела сигнал центрального видеофона. На этот раз с ней делились информацией из Московского бюро ИнтерГПола, куда только что пришли данные от электронного скан-анализа подсознания и памяти Добреца-Бесфа. Экс-генерал не наврал, он действительно сделал царский подарок следствию, предъявив без утайки все сокровеннейшие подробности своей долгой и не очень доброй жизни. И хотя, как почти всегда бывает при таком анализе, на поверхность всплыло много откровенно ненужного и абсолютно неоригинального, эпизод одной личности, прошедшей через его школу, всё-таки заинтересовал ИнтерГПол настолько, чтобы провести дополнительное ускоренное расследование и даже пригласить Алису подъехать в бюро для ознакомления с его результатами. Заинтригованную вконец девочку, впрочем, тут же разочаровали, что до раскрытия виновника конкретных происшествий ещё не дошло и, видимо, дойдёт нескоро. За восемь земных лет до поступления Алисы Селезнёвой на подготовку в «Школу мерзких детей» из заведения выпустился Улфигон Кави с планеты Вестер. Он попал туда как случайно залетевший в Галактический Центр юнец-авантюрист без определённого рода занятий и интересов. Но с большими не в меру запросами. Его отметил Скорпон Матвеич, зауважав за испорченные гербицидами цветники с большим трудом привитых в Галактическом Центре инопланетных растений. «А мне плевать, что кто-то вложил труд!» - эта фраза юнца особенно восхитила его мерзких воспитателей. Улфигон вырос в семье умной и хваткой, но не обременённой моралью особы Вестера, среди других детей, которые не приходились ему братьями и сёстрами и по отцу тоже. Вестерианин, от которого он появился на свет, был у себя довольно известным физиком, открывшим независимо от учёных Земли бозон Хиггса и сделавшим много других любопытных и ценных открытий. Однако, как это часто бывает у тех, кто мыслит и творит, он себя не особенно отягощал знанием дел житейских, за что жестоко и поплатился. Отец Алисиной подруги Ирии, Самаон Гай, слышавший о нём при жизни, считал его наивным и недалёким субъектом. Пользуясь состоятельностью и весьма приличным социальным положением своего недавнего компаньона, а также своими связями и знаниями в области вестерианского права, мать Улфигона не постыдилась сделать всё, чтобы вытрясти из него максимум. Известный учёный стал притчей во языцех для всей планеты. Когда он шёл по улице, на него показывали пальцем все, кому не лень. Про его нечистоплотную личную жизнь были сняты сериалы и поставлены драмы. Судебные тяжбы между ним и любовницей полоскались по всем телеканалам Вестера. И лишь когда от средств к существованию у него осталось процентов пять, а сам он умер от сердечного приступа в зале подготовки к очередному судебному процессу, традиционно грозящему вылиться в реалити-шоу — шквал подробностей в бульварных журналах немного поутих, напоследок выдав то ли правду, то ли газетную утку ещё и про то, что он якобы страдал, помимо сердца, и от неприличной болезни. Надо сказать, что происхождение не добавило Улфигону ни хотя бы интереса к поиску и научным исследованиям, ни, тем более, интеллигентности. Дерзкие авантюры пленяли его ум. А так как у себя на родине было ему оставаться тошно, вот он и пошёл скитаться по всей Галактике, и, наверное, сгинул бы или примкнул к космическим пиратам, если бы не попался компании Добреца. Очень скоро даже бедный Матвеич проклял те сутки и ту их временную фазу, в которой подвернулся ему маленький негодяй у садовой клумбы с гербицидной лейкой. Когда тот на очередном уроке истязания животных влил за шиворот единственного бронежилета зазевавшемуся наставнику добрую порцию расплавленного олова, Скорпон, едва очухавшись и вылечившись от ожога, и приобрёл привычку носить их несколько — в надежде на то, что между разными слоями всякие агрессивные жидкости всё-таки имеют больше шансов не дотечь до кожи. В общем, умел кадры подбирать на свою же голову дядя Скорпон, нечего сказать!.. Долговязый юный наглец с высокомерным фиолетовым блеском в глазах изначально не испытывал особого почтения и к Добрецу. А как же обряд с принятием напитка преданности учителю, поинтересуетесь вы? А так вот. В отличие от благоразумной Алисы он, конечно же, не продал порцию своего зелья кому-нибудь другому: ведь ума у него была далеко не палата. Он просто устроил драку прямо в директорском кабинете. И от этого любовный напиток частично расплескался у него по лицу, а частично попал-таки в рот, смешавшись с кровью самого Улфигона. Было это так. В очереди за напитком Улфигона опередил выходец из системы Сириуса, с той самой планеты, с какой и его незадачливый земляк, которого угораздило попасть в лапы работорговца Панченги. Как известно из произведений Кира Булычёва, эта раса Галактики больше всего смахивает на саламандр или ящериц. Улфигон и прилепил невзрачному коллеге расистскую кличку — Долбоящер. Между ними вечно возникали перебранки с применением верхних и нижних конечностей: - Ну, ты! - А ты-то! И малый затаил обиду. И в тот самый момент, когда чаша с напитком преданности генералу Бесфу оказалась напротив блаженной улыбки вестерианского гордеца, юркий сирианин двинул кулачком ему прямо в открывшийся рот. Чаша раскололась, а напиток частично пролился наружу, а частично был выпит. С тех пор Улфигон отчасти, конечно, был верен Добрецу (но больше его недоброму делу), но, с другой стороны, та небольшая преданность, что у него была, была словно кровью, пропитана злобой. Когда на выпуске учитель спросил воспитанника, готов ли тот поступить во взвод получения энергии лично для генерала, тот ответил дерзким отказом. Взбешённый Бесф повторно отдал приказ. - А я тебе не за пятак на помойке найденный, чтобы слушать твои приказы! Пошёл ты, чучело! - высокомерно сплюнул в адрес Добреца Улфигон. И, хотя всех передёрнуло от выходки наглеца, и рвавшихся надавать ему по шее было немало, генерал осадил своих подлиз: во-первых, потому, что от драки этой не ожидалось ничего хорошего — скотина Улфигон сам, кому хочешь, по первое число наваляет, а во-вторых, поскольку пиетета к учителю в помине нет, ничего хорошего из этого кадра уже не выйдет. Поэтому Бесф, вздохнув, просто махнул на него рукой, на всякий случай хитроумно пообещав содействие, если сам будет чем-то полезен или взят в долю в делах этого вздорного парня. Дела, за которые взялся Улфигон, впрочем, уже скоро приобрели космический масштаб. Роящиеся в голове его дерзкие планы действительно превосходили банальные амбиции по омоложению при помощи ворованной энергии. Он вернулся на родину, чтобы воспользоваться противоречиями, что там бытовали тогда и грозили вылиться в мировой кризис, в самых жутких и грязных целях. Дело в том, что объединение планеты Вестер в своё время произошло хотя и демократически, но не добровольно. Как так? - скажете вы, ведь во всех учебниках истории чётко прописано, что бывает или демократия, или авторитаризм, или добровольность, или насилие. А ещё бывает обман. Его тоже не следует сбрасывать со счетов. И вот в истории вестерианской цивилизации так оно, во многом, и получилось. На этой планете немало времени, соответствующего по земным меркам нескольким векам, на разных континентах правили бал и соперничали между собой в глобальном влиянии на вестерианский мир две империи, Буфкиуб и Серест. Это самоназвания, возможно, Киру Булычёву они были известны и под другими именами. У них было, конечно, более чем много общего, но всё время своего существования они заостряли между собой разницу в одном подходе. Буфкиуб, владевший большим северным континентом, называл себя «миром нравственности». У буфкиубан больше всего ценились так называемые духовные ценности, коллективизм, традиции предков, культ рода и религии. Серест, хозяйничавший на малых южных континентах, позиционировал себя как «свободный мир». И у серестийцев большее, чем у их братьев, развитие получала наука, торговля, а в подходе к субъекту у них чувствовался культ самостоятельного индивида и известное пренебрежение сильными родовыми традициями. Из-за этих небольших различий, именуемых у вестериан мировоззренческими, на планете не раз вспыхивали кровопролитные войны. Оружие, которые в них применялось, становилось всё более истребительным и изощрённым. Наконец настал тот момент, когда очередная мировая война стала означать приговор Вестеру как планете. Тогда вестериане договорились. Однако, поскольку их общественная система, в плане рациональности и справедливости, оставляла желать много лучшего — её ярким порождением стала и известная нам история жизни незадачливого учёного — то и договорились они не очень честным путём. С обеих сторон в переговорах участвовала элита. То есть не простые вестериане, создающие блага для своей планеты. Формат объединения для планеты Вестер был, конечно же, поначалу выстроен так, что имелся перекос в пользу Сереста. Оно и неудивительно: ведь нравственность, как бы она ни была полезна и прекрасна в воспитании мыслящего существа, никогда не может быть объективной, как наука. Она по определению субъективна. В этом её слабое место. Неудивительно, что, хотя вестериане и облегчённо вздохнули, многие из них остались в накладе. И в бывшей элите Буфкиуба нашлось немало тех, кто представлял себе дело как бескровный проигрыш в мировой войне извечному противнику. Да и простой народ потерял немало социальных благ и прав в результате объединения. В грустных поисках неповторимо особой национальной духовности разные группы буфкиубан, не в силах смириться с глобализацией жизни на планете, замыкались в себе, захватывая труднодоступные территории пустынь или льдов. Кто-то из вчерашнего великого народа, наоборот, улетел к далёким звёздам, чтобы заново обрести там свой традиционалистский «рай» — как только технологии стали им доступными. Похоже, одну из таких групп и застали Алиса с Пашкой на планете Ког, где робот вестериан не давал местному населению напиться воды. Вот на этой волне настроений патриотического реваншизма буфкиубан и решил построить свой дьявольский план так некстати объявившийся на Вестере снова Улфигон. Сам-то он, впрочем, как нетрудно догадаться по его замашкам и нравам, происходил из серестийской части планеты. Но, кстати, Ирия Гай тоже — хоть она совсем не такая. Да что вы, и среди буфкиубан были субъекты, которые, выработанными за поколения предков привычками, маскировали под личинами коллективизма и красоты духовной свои алчные захватнические устремления. К ним-то и подобрал ключик Улфигон. Бывшим бонзам Буфкиуба зарвавшийся юнец пообещал... ни много, ни мало — раздел планеты! План вышколенного Шкомерздетом молодого негодяя был до безумия прост. Если цивилизация не может сосуществовать на одной планете, то планету Вестер нужно взорвать изнутри, при помощи магматического ядерного взрыва, таким образом, чтобы небесное тело разнесло на такие ошмётки, которые достанутся разным империям. В результате империи якобы продолжат существовать, но уже навечно автономно друг от друга: занимаемые ими территории превратятся в отдельные планеты. Для успешного осуществления плана, что Улфигон посулил знати с первой встречи, годились якобы его удивительные познания в области захвата и накопления энергии, а также кое-какие наработки несчастного отца в области управления движением элементарных частиц, присужденные в своё время судом его оборотистой матери. Патриоты поверили Улфигону. Их подвела собственная святая вера в то, что поступки любого индивида якобы всегда мотивируются какими-то общими для всех устремлениями. Гордясь своим дерзким молодым доброхотом, полагая, что, перейдя в войне империй (не кончавшейся по ту пору в их умах!) на сторону Буфкиуба, парень, в том числе, хочет воздать врагу и за своего замученного отца, патриотические предприниматели создали тайную организацию «Отмщение Отечества». Вместо социальных программ, которые могли бы быстрее восстановить те потери, которые понесло население в глобализации Вестера, природные ресурсы и финансовые средства рекой потекли в её мрачный фонд. Эта организация ставила целью собрать и установить атомные бомбы невиданной мощности в коре, магме и ядре Вестера таким образом, чтобы в назначенный час, именуемый «концом света», планету разорвало на две аккуратные доли, которые оттолкнутся друг от друга и начнут движение по отдельным орбитам. Каждая — по своей. То, что взрыв не получится произвести филигранно, было понятно им с первого раза. Но что значат потери жалких миллиона-полутора вестерианишек во имя священной, высокой, надмирной, метафизической задачи патриотизма? Несколько затрудняла задачу проблема шести лун, естественных спутников Вестера. Они были уже неплохо освоены совместными усилиями разных народов планеты за период после её объединения, и как их делить, не представлялось ясным пока никому. А отдавать не хотелось. К тому же, трассируя линию адского разделения, наиболее ретивые представители бывших элит империи Буфкиуб постепенно отодвигали осторожных стариков, что ратовали за удержание только исконных земель. Они рвались уже, не ограничиваясь северным континентом, отхватить и кое-какие куски территорий, занимаемых серестийцами. Ведь когда планета будет разорвана, пощады тем, кто останется в меньшинстве, уже не предвидится. А жизненного пространства станет больше! Неизвестно, чем кончилась бы дерзкая афера Улфигона, если бы в его арсенале действительно заявил бы о себе реальный способ растерзать планету. Он, конечно, к этому и стремился, но, будучи точнее, скажем — сознательно допускал наступление такой управляемой катастрофы. Основной же целью космического наглеца было аккумулировать в своих и подконтрольных себе руках невиданные силы и ресурсы. С помощью них, в случае неудачи, можно было бы шантажировать власть на планете, или, допустим, при поддержке тех же космических пиратов — попытаться взять власть над всеми в свои руки. Параллельно вчерашний юнец-авантюрист искал по всей Галактике учёные умы, поработив которые можно было бы довести сатанинское дело до конца. Немало детей и юношества в системе Кассиопеи, на Пять-Четыре и Пилагее, по школам и институтам, было вовлечено, под видом добычи ископаемых из недр необитаемого астероида, в реализацию кошмарного разрыва по живому планеты с древней и мудрой цивилизацией. Однако на каком-то этапе преступнику показалось, что, во-первых, он и так уже достаточно богат, во-вторых, расходы начинают превышать доходы, а в-третьих, ему на самом деле для завладения энергиями мироздания лично нужно вовсе не это. И с той поры патриотов Буфкиуба начали всё чаще находить то сгоревшими дотла в собственном доме, то изувеченными при помощи многолезвийных ножей — рудимента свирепой древности веков Вестера, то разбившимися в космической катастрофе, а то и просто — сгинувшими при не поддающихся выяснению обстоятельствах. Достаток же и энергетический баланс их исправно отходил Улфигону. Это длилось до тех пор, пока с горя отрекшаяся от своих убеждений часть патриотов не решилась вернуться на уровень планеты и раскрыть заговор. Улфигона схватили. По законам Вестера его приговорили к самой высшей мере наказания планеты — расклепанию тела медленными нейтронами заживо на молекулярном уровне, каре весьма мучительной, если учесть, что до отказа почек или сердца распад организма может длиться до семи оборотов Вестера, что равно пяти с небольшим земных лет. Однако ГалаЮст не признал жестокий приговор и потребовал заменить смертельное истязание пожизненным заключением. С тех пор бандит содержится на астероиде V110 в том же районе Галактики, что и все особо опасные преступники — Панченга Скулити, например. То есть в системе Девы. Разумно рассудив, что к его допросу нет нужды привлекать девочку с Земли — как ей не довелось его знать в делах, так не нужно и подвергать её новым бесполезным мытарствам — роботы-дознаватели ГалаЮста на месте подняли Улфигона Кави посреди сна и выяснили у него всё, что могло иметь отношение к событиям на Земле. Конечно, без применения напрасного насилия к заключённому. Надежды ИнтерГПола поднять след были очень велики. Но снова они остались тщетными. Оказалось, что Улфигон вообще не знает Землю, никогда не летал сам и не отправлял сообщников в эту часть Галактики, и до последнего её считал необитаемой. То же, что в конце допроса он пожелал провалиться и этой далёкой планете, со всеми другими вместе, в одну чёрную дыру, следователи сочли обычной эмоциональной реакцией злобы и бессилия. - Вот и всё, собственно, Алиса Игоревна. Вряд ли эта информация покажется вам полезной для чего-то. В любом случае, просим прощения за потраченное ваше время, - виновато обратилась к Алисе московская дежурная. - Нет, что вы! Она очень полезная и познавательная! - возразила Алиса. - Теперь я окончательно зато составила для себя психологический портрет человека, решающегося на такое. И это мне поможет в его поисках! - Поисках? Вы что же, ещё не утратили надежды такого найти? При условии, что он вообще существует? И является человеком? - кисло удивилась дежурная. - Я никогда не теряю надежды, - призналась Алиса. - И всего нахожу что-то неизведанное. - Ну, тогда возьмите с собой, на всякий случай, вот это. - Дежурная выставила перед Алисой миниатюрный приборчик телесного цвета. - Это — портативная камера-передатчик, крепится, как серёжка к уху, или заколка к волосам. Семьдесят суток записи. Автоматическая настройка разрешения. Автоматическая связь с центром ИнтерГПола. Как потребуется, включайте. - Спасибо! - Алиса убрала вещицу в сумочку и распрощалась с дежурной. «Какая, всё-таки, ответственная вещь — объединение целой планеты!» - думала она по дороге домой. - «Может быть, и правильно, что на Фраженте, четвёртой планете системы Гаммы Южной Рыбы, до сих пор сохраняются границы, страны и государства. Но они не соперничают друг с другом. Всё-таки порядок имеет значение! Сначала — добиться социальной справедливости. Потом уже — объединять цивилизацию». В прихожей Алису встречала мама! Она поцеловала дочку сначала в одну щёчку, потом — в другую, потом — ещё раз. - Ну, как тут моя лисичка поживает? - поинтересовалась она. - Ещё совсем от рук у папы не отбилась? Папа пробормотал что-то восхищённое и застенчивое. Алиса загадочно улыбалась. Заглянув на кухню и в ванную, Кира Селезнёва, вроде бы, даже слегка возмутилась: - Вот предоставь дочь самой себе ненадолго — она уже квартиру в овощехранилище превратит! Откуда у нас этого столько? - Ну, конечно же, мама, с другой планеты! - мягко возразила Алиса и рассказала ей о том, как ей присылали хзумпуа, и робот Поля строил 3D-этажерки. - Тебе же я, кажется, присылала? Не досталось, мам? - Да, ты, Алиска, как всегда, проницательна, - грустно заметила мама. - У нас же в бригаде рематериализатор один на всю смену. Забегалась, наверное, залеталась с объекта на объект. То один скафандр переоденешь, то радиозащитный гермошлем надо одевать. Так до почты и не доберёшься... А мы не делим на своё и на чужое, будем считать, что персик достался тому, кто нуждался в нём в этот момент больше меня! - Правильно, мама! - обрадовалась Алиса. - Не удивлюсь, если этот кто-то после его съедения намного улучшил чертёж, или что-то в этом роде. Про их эффекты ты знаешь. Ну, а тебе зато теперь, сколько хочешь, достанется! Мама сказала, впрочем, что фрукты лучше есть на сладкое. После ужина. Поля стал сервировать стол. За едой мама рассказала о деталях своего нежданного приезда. Архитектурный симпозиум Галактики рекомендовал Киру Селезнёву, как одну из лучших инженеров градостроения современности, а также как постоянно проживающего в Москве человека, среди тех, кому может быть доверена честь открыть новейший городской музей. Здание его, как и многих архитектурных музеев, современнику должно показаться необычным. Это — музей пятиэтажки, стандартного многоквартирного жилого дома, сто пятьдесят лет тому назад запроектированного для возведения в массовом количестве в городе Москве и получившего своё название по имени тогдашнего первого секретаря правящей партии — Хрущёва Никиты Сергеевича. Когда-то, лет сто десять тому назад, когда москвичи уже стали переселяться в ещё более удобные панельные дома улучшенной планировки, эти строения пренебрежительно стали звать хрущёвками, а то и хрущобами. Однако тогда, в далёком победоносном 1945-м, положившем конец II Мировой — самой страшной из войн, что прошли на Земле — ютившиеся в одной квартире по нескольку семей люди с радостью переселялись в эти неказистые квадратные домишки с тонкими, словно картонные, стенками. Такие квартиры, где жили по нескольку семей вместе, назывались тогда коммуналками. Алиса, наверное, и представить себе не могла бы, как можно жить в одной квартире совершенно чужим, зачастую даже малознакомым, людям, заметила мама. - Нет, почему же, очень даже могу представить, - отозвалась Алиса. - Я была в восьмидесятых годах двадцатого века, когда искала миелофон, ну, и за мороженым перемещалась... Некоторые из моих друзей даже жили в коммуналках. А ничего, весело, только вот Поля, например, не знал бы, кому в какую очередь завтрак подавать? - Завтрак подаётся в любом случае согласно составленному графику! - отрапортовал робот. - Ну да, дочка, - вздохнула мама. - Ты же, конечно, жила во всех эпохах. Ах, когда мы с папой ждали твоего появления на свет, разве я могла себе представить, что стану матерью такой знаменитой дочери?.. Конечно, предпосылки и знаки были. Тебя предсказали давно. Но кто же из людей, мыслящих научно, верит в предсказания? И я не была исключением, как видишь. Да, для тебя, с твоим живым интересом к истории, этот двадцатый век, эти времена до Последней Звёздной войны вообще как вчерашний день. Даже, как утро сегодняшнего!.. А ведь я утром сегодняшнего ещё была за триллионы километров от вас с папой, а сейчас здесь сижу... Так и для среднего человека этой эпохи, Алиса, которую я всё-таки позволю себе назвать нашей, пятиэтажный домик с газовым отоплением о шестидесяти квартирах — это такой же реликтовый памятник, как, например, крестьянская курная изба. Ты же видела такие в Коломенском? На родине поэта Сергея Есенина? Да, много ещё где, ведь эти избы стояли из века в век, и последние из них встречались даже двести лет назад. - Я даже ночевала в такой избе, - Алиса мечтательно закрыла глаза. - У бабушки Яги. - В некоторых городах России пятиэтажные дома уцелели до наших дней, - продолжила мать. - Они, конечно, уже большая редкость, а заодно потому — и большая ценность для архитектурной науки. Твой с папой друг Громозека как-то отмечал в докладе на конференции, помнится, на Шешинеру в позапрошлом году, что особенная редкость этих недавних строений землян состоит в том, что, в отличие от построек дальнего прошлого планеты, они изначально возводились из не самых долговечных материалов, в связи с чем в раскопках на местах возведения таких пятиэтажных домов удаётся мало найти элементов, воссоздающих их каркас, инфраструктуру и интерьер. А вот московские коллеги на Земле потрудились на славу. Частично по найденной документации 1940-1950-х годов, уцелевшей в бурных волнах истории двадцать первого века, частично по реликтам из других городов, они построили Музей типового пятиэтажного дома. Конечно — уже из современных материалов: долговечных, многих — космического происхождения. Для расположения дома-музея пятиэтажки был выбран район самой знаменитой тогдашней застройки Москвы такими домами. Он носил название Новые Черёмушки. Конечно, спорили за право расположения у себя музея Измайлово и Кузьминки, но в связи с тем, что эти районы богаты другими памятниками архитектуры, в том числе ландшафтными, природными, чего нет в Черёмушках — приоритет был отдан именно им. - Да, представляешь, Кира, отец частенько мне в детстве рассказывал предания своего прадеда о старинной Москве, - задумчиво сказал профессор Селезнёв. - У меня даже остались флэшки с фотографиями таких кварталов. Представляешь, на десятки квадратных километров в зелени садов утопают такие приземистые коробочки, а в небе над ними — ни флаера, ни флипа... - Зато на асфальтовых и бетонных полосах полным-полно наземного транспорта с двигателями внутреннего сгорания! Это тогда называлось «пробки», - поморщилась мама Алисы, и вдруг спохватилась. - Кстати, дочка! Я же совсем забыла! С Шешинеру ведь привезла тебе обновку, хочешь, сейчас померь! Она умчалась в свою комнату и тут же вбежала назад, развернув сумку, в которой оказалась кофточка. Алиса натянула её на себя. Кофточка была хороша: сложенная многослойными нано- и пикотрубками, она имела как основной цвет переливчатый из серебряно-зелёного в сиреневый. Такие свойства были у картинок, изображающих Алису, как её представляли, на древних календариках 1983 года. При раздвижении и регенерации трубок одежда автоматически идеально подгонялась по фигуре. В ней можно было спокойно ходить при температурах от сорока градусов холода до пятидесяти тепла — конечно, если ещё на руки одеть перчаточки или варежки. Впрочем, у Алисы много одежды с внутренним кондиционированием. Ею в её эпоху трудно кого-то удивить. - Я помнила, что ты любишь красный, но там сейчас в моде вот такие расцветки, - как бы винясь, заметила мама. - Впрочем, программу с оттенками красного ты можешь в неё подгрузить. Поищешь в космонете сама на досуге! - Не буду, мне понравился такой. Опять же, идёт к моим глазам. Вот если бы был сплошь сиреневый, тогда шло бы моей подруге Ирии. Спасибо, мам! Завтра её и надену! - Алиса была довольна и даже хотела снова поцеловать маму в щёку, как та заметила: - Обрати внимание на нагрудный карман! Он самая главная изюминка одежды. Ради него, во многом, тебе её и брала. Ну да, вот у него регулятор терморежима от ста до ста градусов, это, в общем-то, стандарт... Но вот сам карман сделан по технологии Светланы Одиночной, со встроенным минимизатором, как в её чемоданах. Короче, функция пятидесятидвухкратного уменьшения. Я бы даже сама туда поместилась, но не буду пробовать. - Попробуем на персиках! - придумала Алиса, и, схватив самый большой из них, закинула в карман-минимизатор. - Да, как же его теперь выловить оттуда! - задумчиво глядела она, оттопырив карман, вместе с мамой: на дне кармана виднелась маленькая горошинка, похожая на тёмную ягоду голубики, только покрытую пушком. - Через вот этот рычажок! - Кира Селезнёва аккуратно щёлкнула по едва заметному устройству на опушке кармана, и огромный персик тут же появился на ней. - Карман бронированный ударопрочный, никакие механические повреждения ему не страшны, так что персики у тебя не раздавятся, даже если бы ты упала лицом вниз. Но, я надеюсь, ты не собираешься? - Там видно будет! - мечтательно засмеялась Алиса. - Главное, что ничего не случится! - Ну и, опять же, хорошо, что весь бюст бронезащищён. Между нами, девочками, - серьёзно заметила мама. - Очень ценно. Ещё раз спасибо, мам! - Алиса была тронута подарком и убежала к себе. Она повесила шешинеруанскую кофточку на спинку своего компьютерного стула и решила дать маме с папой побыть вдвоём. - Пятиэтажки изучаются на других планетах? - профессор Селезнёв был по-своему удивлён. - Ну, да, а как же ты думал, Игорь! - отвечала его жена. - Особенно на тех, где был горький опыт песчаной войны. Знаешь, что такое песчаная война? Это — когда триллионы тонн сыпучего грунта перемещаются в пространстве, связывая собой атмосферу, погребая под собой всё, и, конечно, постройки и поселения жителей. Счастливая Земля, что на ней таких не было!.. - Про песчаное оружие знаю, не маленький! - недоумевал Алисин папа. - Но какая же тут связь? - Надо же, какой ты стал недогадливый! - вскричала Кира. - Этим цивилизациям приходилось решать проблему быстровозводимых построек из малоценных подручных материалов. Способных пропускать через себя песок, не осаждая его на себе. Как сквозь пальцы. Вот, когда Громозека рассказал им о пятиэтажках Земли в её двадцатом веке, они и подумали сначала, что земляне изобрели их от песчаных войн! - Не от, а после войн похлеще песчаных! - вздохнул папа. - Кира, я так рад тебя видеть в родном доме! Это так редко бывает! Какое счастье, что сегодня мне не одному встречать сон в этой комнате! - Ну ладно тебе, Игорь! Не при ребёнке! - прервала Селезнёва мама. - Да уж ребёнок, небось, побольше нашего знает! - пошутил отец. Алиса за стенкой счастливо рассмеялась. Робот Поля выехал из их комнаты и направился на кухню, где и провёл всё время до утра в привычных, чётко алгоритмированных, делах. Среди ночи Алиса внезапно подскочила на своей кровати от пришедшей к ней во сне идеи. Ей вообще последнее время что-то не давали покоя вещие сны. В квартире было тихо, даже обычный шелест, издаваемый конечностями богомола, куда-то запропастился. Алиса тихонько взяла со столика портативный видеофон, надела браслет на руку и вызвала Лучираду. - Привет, Алис! Что, уже и по ночам не спится? Так дело не пойдёт! - удивлённая женщина, как и предполагала взлохмаченная спросонья девочка, бодрствовала: видимо, уже жила по антарктическому расписанию ИнтерГПола. - Лучирада, я хотела тебя спросить: как твои дети называли того мальчишку из Москвы, что у них модель самолёта попросил? - А... Не знаю. Дельная вещь! - лицо Лучирады вновь осветилось привычной деятельной активностью. - Подожди, я сейчас узнаю у них. Через десять минут перезвоню, пока! Алиса не успела сказать «сейчас не надо, они же тем более спят», как экзоэкран растаял в воздухе. Не теряя ни секунды и ни о чём не подумав, эксперт Бербеку тем временем уже набрала номер своего домашнего видеофона в Бухаресте. Соединение было установлено, но никто не подходил. Лучирада настойчиво попробовала ещё раз. Наконец экзоэкранчик перед нею вспыхнул, и на нём появился заспанный, смертельно испуганный Эваристаш. - Ма-ам, ты что? Что-то случилось? - Да, сынок, скажи мне, как зовут русского мальчишку, для которого вы с Думитрашем сделали эту дурацкую модель бомбардировщика. Вспомни. Ну? Мальчик в отчаянии захлопал глазами, обхватил лоб, соображая. С ходу было не вспомнить. - А чего брат спит? Не помнишь, разбуди его, может он вспомнит. Это очень важно! Ты же должен понимать, что вы наделали! - Да я уже и не сплю, мам, - из полумрака вынырнул профиль Думитраша. - Ну, мы с братом его звали Василе. Нормальное такое, привычное румынское имя. - Не Василе, а Васи-лий! - назидательно прервала его мать. - Да так там зовётся, может, каждый десятый. Фамилию вспоминайте, быстро. - А вот фамилия у него русская, не помню точно, - рассудительный Думитраш переглянулся с братом. - Плохо запомнилась. И давно дело было. Типа как Тигинэу... Тиджинэу... да? - Да нет, это румынская фамилия! - вдруг перебил его Эваристаш. - А его фамилия была как-то Тетинеу... не помню, в общем... Растерянные ребята замолчали и снова захлопали глазами, глядя на строгую мать. Но сказать она уже ничего не успела, потому что в это время в поле экзоэкрана появился разбуженный Мирча. Выбежав из комнаты, он решительно выдернул видеофон у сына. - Ты уже совсем рехнулась от своей полицейской работы, Лучика! Родным детям уже не даёшь спать! Хватит! - раздражённо прорычал он на жену. Лучираде пришлось свернуть разговор, но кое-что она всё же успела ухватить. Тем временем в Москве в спальню дочери тихонько вошла Кира Селезнёва. - Алиска! И давно ты взяла моду по ночам разговаривать? С кем это ты? Всё Гераскин? - строго поинтересовалась она. - Я во сне, мам, - девочка уклончиво свернулась калачиком. Вот досада. Не рассчитала. Хотела бы объяснить, но слишком долго получится. А маму жалко грузить этими проблемами. К тому же, может, и не проблемами вовсе, это всё и не нужно будет. Впрочем, не так уж и зря. Через пятнадцать минут под одеялом зажглось текстовое сообщение от осторожной Лучирады, которая тоже сделала выводы из собственных ошибок. Прочитав, Алиса тихо отстегнула браслет, положила прибор на стол обратно, задумалась... и уснула уже до утра. - С днём рождения, мамочка! - собранный в школу, обычно печальный и серьёзный, Вася улыбался, подойдя утром к кровати Надежды Филимоновны. - Я пошёл в школу. Подарок вечером, потом. Я очень старался, чтобы тебя обрадовать. Трудился долго, надеюсь, что не зря. В школе не подведут. Счастья тебе и здоровья, пусть всё, чего ты пожелала, исполняется! С довольной улыбкой, не сходившей, впрочем, с несколько поджатых губ, мать приняла поздравления сына. Вася сосредоточенно ухватил портфельчик и направился к автоматическим дверям. - Да уж, Надь! - смерила дочь хмурым взглядом Анастасия Юрьевна, когда двери за внуком затворились. - Не надо бы ему говорить этого. С твоим-то языком только и желать! Ты извини, конечно, но вечно, как что-то не так пойдёт, от тебя только и слышу: «Хоть бы всё сгорело!» - Ладно, мать! - нетерпеливо прервала её Надежда. - А от тебя вечно я слышу одни ворчания да нехорошие предчувствия. Уж в мой день рожденья-то перестала бы!.. Войдя в класс, Вася сел за парту в торжественном ожидании. Он совсем не реагировал на Вику и её подружку Юлю, которые поинтересовались о том, как его здоровье и как прошёл вчерашний вечер. Уроки по физике, химии, математике... даже истории! - принесли свои заслуженные плоды. Василий с нетерпением ждал последнего урока — литературы, на котором рассчитывал, что его сочинение будет причислено к лучшим работам не только школы, но и района. Наконец прозвенел звонок и на него. Мальчик затаённо ждал радости. Вошла Людмила Николаевна. - Итак, дети, - обратилась к классу она в наступившей тишине. - Я проверила ваши сочинения. Честно вам скажу, результатами не обрадована. Даже, можно сказать, неприятно удивлена... Класс угрюмо забурчал. Каждый ожидал мрачных вестей про себя. Только Вася по-прежнему сиял, не в силах поверить происходящему. - Да, я, конечно, всегда подчёркивала вред, который приносит всем нынешним поколениям всеобщий отказ от бумаги и широкое распространение редакторских программ. И в своих научных работах стояла на этом. Грамотности в русском языке не осталось никакой! - сокрушалась учительница. - Даже самое лучшее сочинение Вики Луценко, которое она посвятила образу Татьяны Лариной в поэме великого Пушкина «Евгений Онегин», испорчено никудышной орфографией. Наша Вика всё время путает буквы «и» и «ы», «е» и «э» между собой. Наверное, сказывается папино участие в подготовке предмета, Вика? - Так я же всё сама! Так папа же никогда ничего за меня и не писал! - смущённо пробормотала Вика. По девчонке было видно, что она польщена, но не знает, радоваться ей или всё-таки огорчаться. - Пять-три, Луценко, - продолжила классная. - И эта пятёрка — единственная. Все остальные работы гораздо хуже. Я не буду перечислять, упоминать, кто о чём писал и кто допустил какие ошибки. У многих не раскрыта тема, кто-то вышел за рамки темы, кто-то стал фантазировать, хотя я предупреждала: не знаете — не пишите. В целом, всё стандартно, чудес мне никто тут не продемонстрировал. Свои работы каждый получит после урока — вы сможете разобрать их отдельно и самостоятельно на каникулах. Но одно сочинение меня просто шокировало. Его я буду вынуждена процитировать кусками, чтобы показать одно: как не надо писать сочинения. Приунывший класс возбуждённо зашептался в ожидании главного неудачника. Каждый видел себя на его месте! Не веривший своим ушам Житенёв продолжал тупо смотреть на учительницу. Она тем временем включила свой экзоэкран, вызывая содержание работы в его активное поле.  Первое, что должно насторожить кого угодно, - разносился по классу печальный голос Людмилы Николаевны, - это совершенно немыслимый объём. В сочинении целых двадцать две страницы. Это в старое доброе время, когда книги ещё печатали на бумаге, а дети не ленились писать на бумаге прописи, называлось одним печатным листом. Именно столько выдал вчера, спеша и пересиживая за работой даже перемену, Вася Житенёв. - Вот это да! Видали! И вправду, самый умный Вася! - по классу прокатился вздох облегчения. Житенёв сгорбился. Такого подвоха от судьбы он ещё не ожидал. Продолжая не верить глазам своим, он тупо пялился на классную и её экзоэкранчик, как будто мог что-то на нём прочитать в обратную сторону, и как будто от этого что-то ещё могло зависеть. - Совершенно безумное количество. Но и совершенно безумное содержание. Послушайте, как начинается сочинение: «История русской литературы девятнадцатого века логически неотделима от истории русской литературы восемнадцатого и двадцатого веков. Её следует рассматривать как продолжение для развития первой и преддверие для появления второй. Ведь литература, с точки зрения науки — есть ни что иное, как субъективная призма сознания творческих людей, через которую преломляются действительные исторические факты того или иного времени». - Вот это загнул так загнул! - ухнул кто-то из задних рядов. - А что: разве не верно?! - осведомился Василий, поворачиваясь к пересмешнику. - Тихо! Не дискутируйте, дети. Я ещё не закончила. И вообще, только начала. Так вот, на протяжении всей работы создаётся впечатление, что писал её не Вася, ученик третьего класса «А» московской политехнической средней школы, а некая литературная электронная машина. Сочинение начинается с описания произведения, созданного Александром Радищевым не в девятнадцатом, а в конце восемнадцатого века. Таким образом, Вася с самого начала вышел за рамки темы. Вот что об этом он пишет: «Истоком всей русской литературной традиции девятнадцатого века следует считать особенно понравившуюся мне повесть, которую написал острый критик неблагодарного, отсталого, глупого общества, в котором он жил. Он был одним из немногих действительно умных людей своих времён. Рашидов сурово обличает вековечную крепостническую несправедливость русских самодержцев, которые испокон веков удерживали народ в духовной узде, не давая ему вырваться. Рашидов путешествовал из Петербурга в Москву пешком. Это называлось в народе «ходоки». Ходоки были очень справедливые люди, потому много ходили по свету и видели много несправедливости. Сейчас, чтобы преодолеть это чепуховое расстояние по меркам космоса, человеку достаточно пятнадцати минут скоростным флаером, или двадцати междугородним метро или телепортатором. Несмотря на то, что Черепанов уже давно сделал паровоз на Урале, тупые министры алчных властителей не ударили рука об руку, чтобы построить хотя бы нормальную рельсовую железную дорогу, до самой середины девятнадцатого века. Жить в девятнадцатом веке было очень тяжело, потому что люди не уважали науку и не применяли технику. Когда Рашидов указал на это царям, его не только не выслушали, но и отправили в тюрьму. А ещё Рашидов рассказал впервые народу о том, что творилось на водных путях. Вместо того, чтобы применять хотя бы парусники или пароходы, суда с грузами зверски заставляли тягать за верёвку простых людей. Как тридцать веков тому назад. Эти батраки назывались в народе «бурлаки». У него есть такие строки: Выдь на Волгу — чей стон раздаётся Над великою русской рекой...» Но, с позволения сказать — фамилия писателя вовсе не Рашидов, а Радищев! Путешествовал он не пешком, а в конном экипаже! И, наконец, стихотворение о бурлаках написал не он, а Некрасов! Вот какой вывод красуется у Васи в конце этого абзаца: «Испокон веков народ мучили и истязали придурки, которые и сами не хотели учиться и работать, и другим не давали. За это они периодически получали по заслугам, но на их место со временем приходили новые придурки. И так всегда.» - А что?! Разве не так?! - возмущённо возразил Житенёв. - Гы!.. - заржал было Синютин, но, прерванный учительницей, затих. - Вова, нечему радоваться, чья бы корова мычала, а твоя бы молчала! У тебя три-два! - сказала она. - Итак, я не знаю, что стало у Васи с мозгами, но на протяжении всего сочинения он перевирает фамилии и перетасовывает факты. Вот, послушайте дальше: «Самый великий русский поэт жил и работал именно в девятнадцатом веке. Его творчество ещё называют энциклопедией русской жизни. Поскольку русская жизнь в девятнадцатом веке — это почти непрерывные войны, с Францией и Турцией, за Кавказ и Арзрум, за Балканы и Среднюю Азию, то поэт Пешкин - это поэт-баталист. То есть он писал о сражениях, во многих из которых и сам принимал участвие (причём, написано у него именно так — с буквой «в») и погиб в бою с одним французом. У него есть ещё такая ода «Вечность», которая мне очень понравилась больше всего. Своему школьному другу Чемоданову Алексей Сергеевич в ней, в частности, писал: Все мы — пешки в общем чистом поле, Испокон влекомые судьбой, И такая нам досталась доля, Что исправно водит нас на бой. Все мы — пешки в этом мире тленном. Плач славянки в вечности звучит. Но никто на свете не умеет Лучше нас смеяться и любить! Однако в творчестве великого поэта есть и антимилитаристские ноты. Друга Чемоданова он предупреждал, что рано или поздно взойдёт звезда пленительного счастья. Этим он гениально предвосхитил нашу эпоху, когда Земля объединилась, а войны на Земле больше не ведутся. В прошлом веке во времена Советского Союза считали, что это — их эпоха. Но теперь мы знаем, что та эпоха была ещё довольно жестокая, а войны там ещё были. Так что имелась в виду именно наша. Пешкин — действительно самый великий русский поэт, потому что вот и мой дедушка Федя, который погиб на Последней Звёздной войне...» - И дедушку своего, как всегда, сюда приплёл! Ха-ха-ха! - заржали голоса громче. Вася мрачнел, но продолжал держаться с достоинством. - Тише, тише! Меня — не перебивать! Ваши успехи не лучше! - повысила голос учительница. - Обратите внимание, какие, с позволения сказать, персонажи, у него появляются. Я лично не смогла разобрать, кого Вася имел в виду: «Безотрадную действительность могли выносить и красиво выражать в стихах не все русские поэты. Поэтому они уходили в мир всяких переживаний. Там есть ещё такой поэт Чунин. Чунин — очень чувственный поэт, у него все произведения о любви, о природе, о взаимоотношениях мужчин и женщин. Поэзия Чунина проникнута тонкой чувствительностью. Но мне он не очень нравится. Он писал о всяких там тёмных аллеях, вместо того, чтобы призвать к их электрификации, о малярии, вместо того, чтобы выводить комаров и формулу вакцины от неё, о бессовестных отношениях в любви, вместо того, чтобы поставить их под общественный контроль.» - Кого ты имел в виду, Вася? - спросила Людмила Николаевна, и очки её чуть-чуть съехали по направлению к кончику носа. - Это был Тютчев? Или Фет? Или Бунин? Так это три разных поэта! - Это было одно и то же, - серьёзно произнёс Житенёв, с укором глядя на классную. Смешки в классе становились всё более громким привычным фоном. - Видите, как? Допустим, - продолжала та. - Впрочем, в сочинении есть и проблески осмысленности. Послушайте, как у Житенёва описывается его, по собственным словам, любимый писатель — Лев Толстой. Это словосочетание он запомнил. По крайней мере, это хоть единственная фамилия, которую он не переврал! - «Лев Толстой — тоже очень великий русский писатель, который обращается к теме войны и мира, красной нитью проходящей через всё русское существование. В своих поздних книгах он так же, как и Рашидов, вырастает до критики общественных отношений, основанных на жадности и глупости. Его героиня Алла Коровина погибает не из-за преданной любви, а из-за обмана, пронизавшего всё её окружение. А ещё у него есть такой роман «Воскресение», где писатель жёстко высмеивает офицера-придурка за то, что тот связался с героиней, заранее не собираясь иметь от неё детей...» - А тут-то он кого приплетёт? Маму, что ли? - выкрикнул Вовка. Василий промолчал, но из-под парты показал Вовке кулак. - Никого, Синютин! Я процитировала самое правильное место в сочинении Житенёва. А тебе, между прочим — уже замечание по поведению! - отозвалась учительница. - Но вернёмся к сочинению: к сожалению, дальше по тексту повторяется всё то же. Автор снова выходит за рамки изучаемого периода: «В конце девятнадцатого века в России появилось ещё два великих поэта и драматурга. Один из них — Морковский. Мне он больше всего по душе. Его любили и уважали при Советском Союзе, и даже назвали в честь него станцию метро в центре Москвы, которая восстановлена после Последней Звёздной войны. Это тоже баталист, но — баталист с позиций трудового народа. Он горячо любил основателя СССР Леннона и его нелицеприятные, но во многом справедливые идеи. Его стихи размашисты и кратки, настроение его поэм — словно бы красно-морковного цвета, предвещая любимый цвет эпохи, когда в моде будет всё красное-красное. Но и его творчество проникнуто духом неизбывного ожидания поражения трудящихся людей от сил безумия и деспотизма: И тогда тот отряд поскакал на врага - Завязалась неравная битва... - пишет он. Но я считаю, что лучше пойти на неравную битву, чем тупо сдаться придуркам в плен. Морковский даёт современникам резкие, нелицеприятные оценки, за что я его очень уважаю: Все вы вместе на одну на бабочку сердца поэта навалились, сволочи! Второй из этих писателей — Есенин. Как свидетельствует и его фамилия, он — любитель всего естественного. Народного, бытового. Естественность как основа пропитывает всю его поэзию. Но и он не мирился с проявлениями дурости общества, а горько сожалел о них, порицая таких людей: Беспробудное, буйное пьянство... - О, моя утраченная Русь! Но и этот великий любитель естественного полагает свой рай не здесь, не в свою эпоху, а - Там, где вечно дремлет тайна - На рогах твоих, Земля! Таким образом, Есенин гениально предвидел техническую мысль, он косвенно описал устройство первичного антигравитатора, прибора силового понижения, который действительно имеет рога. Могу предположить, что он имел контакты с современными людьми при помощи машины времени... Мы видим, что в девятнадцатом веке в России людям жилось тяжело, и поэтам удалось это мастерски описать. Думаю, что им бы больше понравилась не их эпоха, а хотя бы та, в которой живём мы.» - Вот так вот, дети. - Людмила Николаевна патетически вздохнула и выжидающим взглядом обвела класс. Класс, слегка ахнув, не замедлил отозваться эмоциональными репликами. - Правильно. Сочинение Васьки негодное. Великих писателей надо почитать. Это даже ещё важнее, чем читать их. А он их не почитает, - серьёзно замолвил словцо Сашка Распорюхин. - Сашенька, не в твоём случае! Твоя двойная тройка, как за плохое правописание, так и за слабое знание текстов, ни от какого почёта четвёркой уже не станет, - с сарказмом заметила Людмила Николаевна. - Ай, Василий, ай, молодца! Ай да юморист! Вот друга я люблю! У Васьки всегда самое лучшее в классе чувство юмора! - прослезился от смеха Шайгалеев (он действительно претендовал на дружбу с Житенёвым больше всех в классе, но Вася считал его дураком и отвергал). - Радик! - с укором процедила классная. - Уж чья бы корова мычала... Ты-то сам корову через «ять» пишешь! - Людмила Николаевна, а это интересная мысль! А почему бы нам её, с другой стороны, и вправду через «ять» не писать? - ничуть не обиженный Радик вдруг задумчиво поднял указательный палец. - Я ведь вот что думаю. Коровы много времени проводят на свежем воздухе, питаются простою, грубою пищей, много двигаются — особенно после того, как их выпустили в леса и перестали использовать на мясо, введя карникультиватор и освоив питиар-технологии. От этого они с виду становятся такими жилистыми, мускулистыми, крепкими, что можно, в каком-то смысле, сказать — корявыми. А «ять» - это же название буквы «я» в древнерусском языке, правильно, Людмила Николаевна? «Аз», «буки», «веди»... «ять»! Верно? - Ещё один оригинал в классе завёлся, - снисходительно произнесла учительница, а смешки в классе постепенно стали переключаться на Шайгалеева, не очень, впрочем, улучшая горькое положение Житенёва. - Да так оно и есть! - серьёзно воскликнул Радик, гордясь своим ходом мысли. - «Коровы» - от слова «корявый». А ещё, кстати, я придумал, как проверять корневую гласную в этом слове под ударением. Ведь шкура коровы такая крепкая, прочная, плотная — как корка! Как вам моя логика русского языка, Людмила Николаевна? - Для логики татарского языка, может быть, и пригодилась бы, - пренебрежительно заметила та. Радик слегка поник, но серьёзно недоумевал. Ему казались очень логичными собственные выводы. В этот момент внезапно над пятой партой поднялась рука Пети Починщикова: - Можно ответить, Людмила Николаевна? Вы вот ругаете сочинение Васи за фактические ошибки и придуманные фамилии. Это, конечно, справедливо. Но другое нехорошо. В его сочинении есть здравый смысл. Он описал всё, как было. Как было в истории. И орфография у него нормальная! - Орфографических ошибок по тексту, действительно, немного — за русский язык четыре. Но за литературное содержание — единица! Так нельзя писать! Просто нельзя, и всё. А теперь у меня вопрос лично к Житенёву. Вася, это сочинение явно написано не твоей головой, хоть ты и сидел передо мной оба урока и перемену. Скажи, как ты до этого дошёл? Как ты учился? Чем ты пользовался?! Вася одёрнул пиджачок. Он слегка побелел, изменился в лице, но, собрав волю в кулак, произнёс: - Я учил русскую литературу девятнадцатого века с помощью методов современной нейрокибернетики. Я загрузил себе в головной мозг, - мальчик постучал костяшками пальцев себя по затылку, и это ещё сильней рассмешило класс. - полную научную, текстовую, литературоведческую и кинематографическую информацию в объеме двухсот петабайт, которого вам, Людмила Николаевна, и не снилось. Поэтому смею считать ваши выводы по сочинению необъективными! Не надо единицу! Уберите её из ведомости. Немедленно! Класс прервал гневную речь Васи взрывом трудно удерживаемого смеха. - Он бредит, - печально констатировала учительница. - Это что — апелляция к комиссии учителей, Житенёв? Ну, у нас тут не институт, а обычное школьное сочинение в конце четверти, поэтому ничего убирать я не буду. И... я всегда говорила Анастасии Юрьевне: покажите внука психиатру. Не откладывайте, поздно будет! И... в понедельник, будет собрание, ещё раз скажу. Ничего хорошего из его безудержного увлечения инженерией и технологиями не выйдет. Вот и доигрался, Вась! У нас тут тебе что, работа — по нейрокибернетике, или по русскому языку и литературе? - Нейрокибернетика — наука грядущего! - гордо отозвался Василий. - И с её помощью будут в скором будущем постигаться все объёмы информации ваших предметов отсталого прошлого! - Вот даёт, а? - едва не усмехнулась классная. - До тебя до сих пор не дошло, что ли? Житенёв! Литература — такая же точная наука, как и твои любимые физика с математикой. И сюжеты произведений в ней изучаются точно! А ты все фамилии без малого переврал. Всех поэтов, всех писателей. Всех персонажей! Подумать только — даже самого великого Пушкина! Класс на секунду затих, поражённый пафосом учительницы, но вскоре был поражён ещё сильнее. - Нет, Людмила Николаевна. Нет. Не такая же. - Голос Васи прозвучал надтреснуто, но с тем же достоинством. - Из-за ошибки в расчётах и цифрах ежесекудно могут погибнуть миллиарды людей и других существ. А из-за того, как кто-то кого-то придумал в позапрошлом веке называть, никому не стало ни жарко, ни холодно. Вы, значит, весь этот спектакль из меня устроили, чтобы показать классу, как не надо писать сочинения? Эх, вы! Ладно ещё, как кого звали — это достояние истории, в конце концов. Но что — если бы звали его не Пушкин... не Пешков... кажется, был и такой... то что, великого поэта девятнадцатого века бы в России и вовсе не было? Да как бы не так! Литература — зеркало истории, и кривое зеркало притом! Она и ценится, оно и не забыто до сих пор, всё это нагромождение слов и букв, все эти истраченные пергаменты, листы целлюлозной бумаги, микрофильмы и петабайты резервной памяти, только потому, что оно должно чему-то учить людей! Показывать им, как нельзя себя вести, наконец! А не сочиненьица там строчить какие-нибудь. Нет у этой жизни черновика, Людмила Николаевна! Вы взрослый человек, вот и объяснили бы это придуркам, чем меня пенять! А это-то и теряется за фамилиями и прочими декорациями. Так не всё ли равно, как кого-то там звали?! Вот про меня, допустим, захочет когда-нибудь кто-то написать: разве важно будет ему, как меня звали — Житенёв там, или Витенёв, или Леденёв, а, может быть, и вовсе какая-нибудь другая фамилия?! Да по-моему пускай, как хочет, зовёт, я не обижусь!.. - Васенька, успокойся. Про тебя никто, ни за что и никогда не напишет, - пропела учительница. Некоторые дети снова зашлись от смеха, а тех, кто сочувствовал Васе, было уже не слышно. Но тот не отступал до последнего. Вскочив из-за парты с такой силой, что из крепления вылетел стилус и задёргались картинки и столбики цифр на её сенсорных панелях, Житенёв протянул руку вперёд себя, судорожно глотая воздух. - Так что же это получается, Людмила Николаевна?! - качаясь из стороны в сторону, простонал Вася. - Посредственности всякие, нули в ядерной физике, девчонки-кривляки и пацаны-лоботрясы, получают у вас хорошие оценки, а истинных тружеников, гениев, двигателей науки, творцов нового мира — что, надо задвигать? Да... в таком случае, вы сама такая же, как все эти доисторические придурки! Вы ничуть не лучше их! Вы — вообще не учительница! Вы — не деятель просвещения, а тормоз прогресса! Прошлый век! Из-за таких, как вы, завтра погибнут люди! И вы за это всё получите!!! Класс, округлив глаза, испуганно взирал на него со всех сторон. - С какой луны ты свалился, Вась? - Людмила Николаевна уставилась на Житенёва. - А не надо... про Луну! И про маму не надо! И... про дедушку! - сквозь слёзы выпалил Вася и ударил кулачком по прозрачной крышке стола. Из носа выпала и разбилась о неё большая красная капля со звездчатыми краями. Мальчик поспешно выхватил платок и прижал к носу. - Сволочи — весь мир! Придурки — весь класс! И... учительница — в придачу! - Житенёв. За грубость и неуважение к учителю — единица по поведению в четверти, - сухо заметила классная, внося соответствующую поправку в электронный табель. - Успокойся, а потом собери портфель и выйди из класса. Да, и, придя домой, не забудь попросить бабушку сводить тебя к психиатру. С учётом эффектов нейрокибернетики, завтра может быть поздно. Вася сдержанно глотал слёзы, прикрывая рот платком. Но тут Вовка снова выдал взрыв смеха. Не помня себя, Вася вылетел из-за парты и изо всех сил двинул его кулаком по лбу. От неожиданности толстячок было рухнул навзничь, но тут же стал подниматься, чтобы дать сдачи. Три девочки, Починщиков и Людмила Николаевна с трудом удержали его в руках и насильно усадили назад. - Василий, я кому сказала! Вон из класса! - крикнула она, теряя остатки терпения. Дверь уже автоматически открылась, готовая пропустить его — то ли на шевеление сработал сенсор, то ли учительница уже сама дала команду со своего пульта — но, повернувшись от двери, Вася, осыпая порог градом красных капель, патетически произнёс: - Вы все поплатитесь за то, что со мной сделали! Все. До единого! Про таких, как вы, сказал поэт Эдмонтов: Отравлены его последние мгновенья Зловредным хохотом зарвавшихся невежд, И умер он — с такою жаждой мщенья!.. Которой... не расскажут и слова... С этими словами Вася до посинения сжал кулачок и начал было рыться в своём тяжёлом портфеле, пытаясь что-то достать. - Васенька, поэта звали Михаил Юрьевич Лермонтов. И стихи ты снова переврал. Ведь переврал же, так, Васенька? - беззлобно заметила Людмила Николаевна, отдавая ему свой носовой платок, думая, что мальчик искал в портфельчике именно это. Но Василию было уже всё равно. Убитый горем, которое осознал, он направился в двери класса. - И ты, кривозубый, меня предал! - проходя мимо Радика, который сидел ближе всех к выходу из класса, со злобой и горечью кинул Житенёв в лицо опешившему Шайгалееву, легонько пнув его напоследок по выехавшей ноге, и за ним закрылись автоматические двери. И ни у кого в классе, даже у учительницы, не мелькнуло в уме доброй мысли: а вдруг — навсегда?.. А оно, навсегда — обычно и случается именно-то вдруг.